Фенрир. Рожденный волком

Движение баржи было неотделимо от движения его мыслей, на­правленных к Богу. Слова пятидесятого псалма пришли на ум. Он прекрасно знал его — «Помилуй меня...», — и ему вспомнились бра­тья-монахи, поющие эти слова; пение было таким же ритмичным и умиротворяющим, как плеск волн о речные берега. Красота латин­ского языка зачаровывала его, однако несколько строк почему-то прозвучали на народном языке: «Дай мне услышать радость и весе­лие — и возрадуются кости, Тобою сокрушенные». «Научу беззакон­ных путям Твоим, и нечестивые к Тебе обратятся». «Избавь меня от кровей, Боже, Боже спасения моего, и язык мой восхвалит правду Твою».

Кровь, на нем кровь. Ее вкус стоял у него во рту прямо сейчас, вкус мяса, которое засунули ему в рот. И еще он чувствовал ее запах, ко­торый сочился с маленького плота позади, запах крови и разложе­ния, гнили и чего-то еще. Что же это за запах? Он чувствовал, что это кровь брата Авраама, однако запах был не такой, какой он ощущал на улицах Парижа или в тех бесчисленных случаях, когда к нему при­носили больных, умирающих или уже мертвых. Этот запах сильно тревожил его. Запах, сильный и насыщенный, был почти приятен ему. Он голоден, понял Жеан, по-настоящему голоден, однако, как ни странно, мысль о еде внушала ему отвращение. Только слабый запах гниющего мяса, доносившийся с маленького плота, на кото­ром плыли останки монаха, кажется, пробуждал интерес.

Мысли его блуждали, и те стихи, которые он слышал раньше, страдая от боли, снова пришли на ум:

Братья начнут биться друг с другом, родичи близкие в распрях погибнут; тягостно в мире, великий блуд, век мечей и секир, треснут щиты, век бурь и волков до гибели мира; щадить человек человека не станет... [11]

Он заставлял себя снова и снова обращаться к молитве. Он был вынужден как следует напрячься, чтобы сосредоточиться, не слы­шать ничего, кроме слов внутри себя, и в то же время ему пришлось расслабиться, отказаться от обыденных мыслей, чтобы впустить в сознание Бога. «Почему ты избрал меня, Господи? Чего ты хочешь от меня?»

11

 «Старшая Эдда. Прорицание вельвы». Пер. с древнеисландского А. Корсуна.

Деревья с набухшими почками, росшие вдоль реки, тянули к не­бу свои ветви, как будто тоже умоляя Бога дать им ответ.

На берегу что-то промелькнуло, какое-то светлое пятно.

Жеан вгляделся во тьму. Кто-то наблюдал за баржей всего в два­дцати шагах от них. Сначала Жеан решил, что там ребенок, но, ког­да баржа подъехала ближе, он увидел весьма странное существо. «Девочка», — решил он, точнее, кто-то женского пола. Она была нищенкой, поскольку ее тело прикрывало только грубое одеяло из грязной шерсти. Но ее лицо поистине заслуживало внимательного взгляда. Оно было и не детским, и не взрослым. Оно как будто за­стряло между младенчеством и зрелостью, чудовищно вытянутое, бледное и сморщенное, с горящими ненавистью глазами. Жеан по­думал, что она, наверное, умирает с голоду, однако невозможно го­лодать, живя у самой реки, где полно рыбы.

— Ты видел? — спросил Жеан, указывая на фигуру.

— Что? — спросил Фастар.

— Там, на берегу, ребенок.

— Я никого не видел, — сказал Фастар. — Ты, монах, с нами не шути, а то мы сами так пошутим, что не обрадуешься.

Жеан не мог поверить, что викинг не видел ребенка, однако, ког­да он сам обернулся, странного создания на берегу уже не было. Он снова сосредоточился на молитве, стараясь больше не думать ни о чем. Только то лицо так и стояло перед глазами, лицо ребенка, ко­торый видел слишком много страданий, лицо, сверлившее его не­подвижным взглядом, в котором он читал только враждебность.

Плот приближался к излучине реки, где на широком и низком берегу возвышалось несколько домиков. Большое деревянное рас­пятие стояло в начале дороги на Мон-Жу, по которой можно было затем попасть в Италию, в Рим.

— Это и есть то место, монах? — Вопрос задал Офети, толстяк и великан.

— Оно самое, — ответил Жеан. — Вы подождите здесь, а я схо­жу поговорю.

— Рабу не положено указывать хозяевам, — заметил Офети.

Исповедник смерил большого викинга мрачным взглядом.

— Ты сейчас на моей земле, — заявил монах, — и все, о чем меч­таешь, все, чего добьешься, зависит от меня. Если хочешь выжить, будешь делать так, как я скажу.

— Ты поклялся служить нам.

— И я держу слово, — заверил Жеан. — Вы сейчас нуждаетесь во мне, поэтому не позволяйте гордыне ослепить вас. Я послужу вам лучше всего, если сам вас поведу. Первое, что вам требуется сделать, — купить здесь одеяла и, если повезет, палатку или даже две. Местные крестьяне такое продают. Если в горах нам негде бу­дет укрыться, мы замерзнем насмерть.

Офети поглядел на исповедника и согласно кивнул. Затем повер­нулся к Фастару.

— У этих монахов в голове дерьма больше, чем в коровнике, — заметил он, — однако суть они улавливают прекрасно. Пусть ко­мандует нами до тех пор, пока от него есть польза.

На берегу их встретили недоверчивыми взглядами, однако ры­бак, сидевший тут же, проявил благоразумие и, заботясь о бла­гополучии семьи, не стал задавать северянам лишних вопросов. Жеан снова пояснил, что это его телохранители, нанятые сопровож­дать его на пути в Рим. Рыбак кивнул норманнам и забормотал, как сильно он благодарен Богу за то, что этих людей можно купить, по­тому что, если бы их нельзя было купить, вся страна лежала бы в ру­инах. Потом он взял их деньги и отправил своего сына за одеялами и двумя небольшими палатками.

Когда мальчик вернулся, берсеркеры пустились в путь во гла­ве с Жеаном направляясь к ледяным горам и долине черного святого.

Глава тридцать пятая ДОЛИНА ЧЕРНОГО СВЯТОГО

Путь через горы был нелегок. Когда они немного поднялись, дождь сменился мокрым снегом, затем повалил настоящий снег. Снегопад прекратился, и новые потоки воды полились на холодные зеленые долины. На нижних склонах снег не лежал. Зато чуть выше все го­ры были укутаны белым саваном.

Они обогнули большое озеро с домами на берегах. Останавли­ваться на ночлег не стали, но Жеан срезал палку и сделал из нее крест, который понес высоко над головой. По этим дорогам посто­янно ходили пилигримы, пусть и не ранней весной, и местные жи­тели, кажется, ничего не заподозрили. Викинги трубили в свои ро­га и надеялись на удачу. Никто на них не нападал, им даже удалось купить немного хлеба. Переговоры вел Жеан, а норманны помал­кивали. По совету местных они нагрузили мулов дровами. Идти по горам будет холодно, и на стоянках им потребуется костер.

Тело мертвого монаха тащили на грубо сколоченных салазках. Запах гнили викинги переносили с трудом, хотя Жеан не находил в нем ничего отвратительного.

— Надо сварить его, чтобы мясо отвалилось, — предложил Эгил.

— А где нам взять такой большой котел? — поинтересовался Офети.

— Тогда сожжем его, — сказал Эгил. — Слушай, монах, а жаре­ный святой стоит столько же, сколько сырой?

Жеан ничего не ответил.

Когда они повернули на юг к перевалу, снег повалил хлопьями, а река, вдоль которой они шли, начала покрываться коркой льда. Бер­серкеры были северянами, и их одежда вполне подходила для такой погоды, однако днем им приходилось идти без остановок, чтобы не замерзнуть. Ночи у костра они проводили пусть без особенных удобств, но более-менее сносно, а вот еды было совсем мало, только рыба, которую викинги наловили в реке, и купленный хлеб.