Фенрир. Рожденный волком

Он направился к церкви. Дверь ее тоже оказалась не заперта, и он шагнул внутрь. Ему потребовалась секунда, чтобы глаза при­выкли к полумраку. И снова этот запах — насыщенный, кислый, возбуждающий аппетит. Жеан никак не мог определить, откуда он исходит. И что это пахнет? Какое-то варево? К этому запаху при­мешивался еще один, несколько неуместный здесь: мощный запах конского навоза.

Он прошел через притвор, простой, ничем не украшенный. Да, это явно дверь для бедных. Главный вход — дверь для знатных па­ломников — находится на другой стороне церкви. Исповедник ми­новал притвор и вошел в храм. Свет, пробивавшийся снаружи, был слабым, и поначалу арочные застекленные окна показались похо­жими на тоннели света, уходящие в черную пропасть. Слева от не­го, за алтарем, возвышались аркой ворота, перед ними был проход, где обычно стояли монахи, глядя на роскошный алтарь из золота и серебра, увенчанный изображением Христа на кресте. Свет играл на золоте, танцевал и переливался, словно сверкающие монеты в фонтане.

Интересно, откуда взялся такой образ? В монастыре был фонтан, и посетителям не возбранялось кидать в воду мелкие монетки. Мо­нахи не запрещали, хотя лично Жеан не одобрял подобную практи­ку. Эта традиция, насколько ему было известно, осталась от римлян, и от нее разило идолопоклонничеством. Монеты в фонтане были по­следним его детским воспоминанием, после чего Дева забрала у не­го зрение.

Жеан понял, что слышит какой-то звук. Чье-то дыхание. Или что-то еще? Под алтарем что-то шевелилось. Он вгляделся в темно­ту. Сумерки сгустились еще сильнее, и окна теперь просто тускло поблескивали. Он почти не различал ничего из обстановки.

Он подошел к ветвистому подсвечнику и нашел лежавшие ря­дом кремень и трут. Спустя несколько мгновений высек огонь и за­жег свечу, затем еще одну, и еще, пока все четыре свечи в канделя­бре не загорелись. И сделал шаг вперед. У алтаря он остановился и поднял канделябр повыше. Послышалось движение, фырканье, затем что-то блеснуло, но не золотом алтаря, а темно-коричневым. За алтарем, привязанная рядом с ним, обнаружилась лошадь. Она стояла смирно, но все равно издавала обычные для лошадей звуки. Ее фырканье и постукивание копытами казались настолько неумест­ными в церкви, что Жеан не сразу понял, что видит. На полу лежа­ло седло с высокими луками на франкский манер, а рядом — поря­дочная куча навоза. Жеан ощутил, как в груди поднимается волна гнева на того, кто превратил Божий дом в конюшню. Франк бы ни­когда такого не сделал.

Он подумал, не вывести ли животное на улицу, однако что-то здесь смущало его. Может, позвать викингов? Он поглядел на золотой ал­тарь. Нет, если он позовет их, они разломают алтарь и к утру уже ока­жутся на полпути к морю с остальными сокровищами монастыря.

Жеан пошел к другому выходу из церкви, прихватив с собой кан­делябр, а лошадь осталась в темноте. Перед исповедником выросла боковая дверь, ведущая к дормиторию. Она тоже была открыта. Же­ан вышел на холодный воздух. Спальни монахов находились в боль­шом двухэтажном здании, которое он едва различал в отблесках пла­мени свечей. В окнах не было света, что нисколько его не удивило. Он будет выглядеть попросту глупо и вряд ли внушит уважение к себе, если разбудит монахов. Может, бургундская традиция позволяет приводить животных в храм, хотя он в этом сомневался.

Исповедник спустился по лестнице, и пламя свечей затрепетало от его шагов. Он замерз и решил, что те, кто еще не спит, должны быть в «теплом доме», единственной части монастыря, за исключе­нием кухни, где дозволялось разводить огонь. Монахам полагалось вести аскетическую жизнь, однако зачастую половина братии в но­чи, подобные этой, спала у огня. Он догадался, что «теплый дом» должен располагаться в нижнем этаже дормитория, откуда теплый воздух поднимается в спальни.

Справа от Жеана находилось низкое здание с маленькой дверцей. Он интуитивно догадался, что это ризница, где хранятся священные сосуды для праздничных месс. Снег под дверью ризницы был друго­го оттенка, почти черный в мерцании свечей. Что-то тащили из ризницы, что-то, оставившее длинный темный след на белом снегу. И пах след насыщенно и кисло. Не задумываясь, Жеан протянул руку и за­черпнул горсть снега. Снег растаял в руке, оставив пальцы странно липкими. Жеан лизнул пальцы и ощутил, как его пробирает дрожь. Вкусно. Неужели кто-то разлил здесь похлебку? Но если это еда, то он такой еды никогда не пробовал. От нее веяло морозной свеже­стью, от нее по спине, рукам и ногам бежали мурашки.

Он огляделся по сторонам и потянул носом воздух. Запах снега наполнял его, от него волосы на затылке вставали дыбом, он глотал слюну, ему казалось, будто его выдернули из дремы у жаркого очага.

Жеан пошел по темному следу. Подальше от стены свежий снег прикрыл пятна, однако запах никуда не делся. Он погрузил в снег пальцы. Липкая субстанция была там. Жеан поставил канделябр, затем раскинул руки и принялся бешено копать снег. Кажется, все пространство внутреннего двора было залито темной жижей, едва прикрытой недавно выпавшим снегом.

Жеан размазывал эту жижу по лицу, совал горстями в рот, по­том лег на снег и принялся лизать его, словно пес. Никогда еще он не был так голоден. Казалось, будто все дни, проведенные без еды, когда он равнодушно наблюдал, как викинги готовят пойманную рыбу или дичь, вернулись, чтобы взять свое, и его охватила беше­ная жажда того, что скрыто под снегом.

Он не знал, сколько пролежал так, вылизывая снег, но в себя его привел какой-то шум. Ага, снова лошади. Он поднялся, мокрый и дрожащий, хотя и не от холода, вовсе не от холода. Его разум как будто рассыпался на множество частей, он не мог привести рассу­док в порядок, как если бы его обычная способность мыслить на­ходилась рядом, но была недоступна ему, бесполезна, как книга бес­полезна для слепого. Он поднял канделябр. Горела только одна свеча, и от нее он зажег остальные три, после чего вошел в очеред­ную открытую дверь, в большое здание справа. Это оказалась тра­пезная — просторный обеденный зал монастыря, где скамьи бы­ли сдвинуты к одной стене, а рядом с ними валялся перевернутый длинный стол. Жеан помотал головой, пытаясь прийти в себя, по­молился, прося наставления и вразумления, и постепенно в моз­гу прояснилось. Здесь стояли лошади, шесть лошадей. На этот раз он заметил, что, хотя все животные были отличными скаковыми лошадьми, седла, сложенные в углу комнаты, оказались вьючны­ми. Более того, среди них лежали два прекрасных франкских сед­ла для верховой езды, тоже переделанные для того, чтобы вешать по бокам большие корзины. Жеан до своей слепоты успел пови­дать достаточно лошадей, чтобы ясно понимать — такие замеча­тельные животные, как эти, не должны носить грузы. За одного такого скакуна можно получить пять вьючных животных. Еще он знал, что северяне — скверные наездники и ничего не понимают в лошадях.

Он вышел из трапезной, вернулся в дормиторий. «Теплый дом» в нижнем этаже был отличный, с проложенной под полом римской системой трубопроводов, и отдушины для горячего воздуха нахо­дились прямо у него под ногами. Жеан наклонился. Кто-то засыпал их землей. Он открыл дверь и вошел.

Жеан отшатнулся и невольно вскрикнул. В небольшой комнате размером десять на десять шагов, сгрудившись у остывшего очага, сидели мертвые норманны, человек сорок или пятьдесят. Воздух был мутным от дыма погасшего огня, однако в сиянии свечей Же­ан все равно сумел рассмотреть тела во мгле. Они сидели, прива­лившись друг к другу или к стенам, вокруг были разбросаны доро­гие блюда и подсвечники; один викинг, настоящий великан с тремя шрамами на лысой голове, восседал на великолепном стуле из зо­лота и эмали — на реликварии святого Маврикия, в котором хра­нились мощи святого. Никто здесь не шевелился, и Жеан понимал, что выживших среди норманнов нет.

«Праздничную трапезу прервал ангел смерти», — решил Жеан. Сердце учащенно забилось. Он обливался потом, несмотря на хо­лод, слюна выделялась так обильно, что уже стекала по подбород­ку. Может, на него напала та же болезнь, которая поразила викин­гов? Он так голоден! Викинги явно заглянули на кухню, прежде чем уйти, у них в руках и на коленях были недоеденные куски хлеба, сыр, жареная птица, какая-то еда валялась и на полу. Только эта еда не вызывала у Жеана аппетита. Должно быть, он заболел. Умирать с голоду и при этом испытывать отвращение к пище — явный при­знак какого-то расстройства, недуга.

Он поднял подсвечник и вошел в комнату, чтобы внимательнее рассмотреть одного мертвого воина: юношу лет пятнадцати, свет­ловолосого, безбородого. У него изо рта пахло дегтем, на губах за­стыла черная пена. Так же выглядел и его сосед, и сосед соседа. На коленях у великана с тремя шрамами стоял большой черпак с мо­настырским пивом, которое он так и не выпил. У него за спиной виднелся бочонок с проделанной наверху дырой. Жеан понюхал пиво. От него тоже попахивало дегтем. Яд. Но почему в комнате так дымно? Жеан поглядел на пол. Кто-то пробил в полу отверстие, и дым отопительной системы поступал напрямую сюда. Кто-то умышленно убил этих людей самым изощренным способом.

Жеану вдруг стало очень холодно. Он взял у одного из викингов плащ и, немного подумав, позаимствовал у великана со шрамами меч в ножнах и на перевязи — отличный франкский клинок. Народ тор­говал с захватчиками, какими бы карами ни грозили правители.

Прежде чем уйти, он положил руку на ковчег, встроенный в сиде­ние золотого стула, — именно здесь хранились мощи святого Мав­рикия. Рассудок Жеана прояснялся лишь на какие-то мгновения, и он воспользовался одним таким мигом, чтобы обратиться к Богу.