Фея Хлебных Крошек
Шрифт:
– Поскольку я поверила твоему обещанию, – сказала Фея Хлебных Крошек, входя в комнату, предназначенную мне, – но не хотела обречь тебя на существование, мало подобающее твоему возрасту, не вознаградив тебя радостями учения и усладами ума, я устроила здесь на скопленные мною деньги библиотеку по твоему вкусу. Если я не ошиблась насчет авторов, пленявших тебя в первые годы учения, ты найдешь здесь всех своих друзей.
С этими словами она открыла дверь в кабинет площадью в несколько квадратных футов, где на красивых полках стояли мои любимые книги в роскошных сафьяновых переплетах. [141]
141
По другой сказке Нодье, «Бобовый Дар и Душистая Горошинка» (1833), где герой благодаря доброй фее также получает в свое распоряжение прекрасную библиотеку, состоящую из наилучших книг, мы можем судить о том, какие книги приготовила для Мишеля Фея Хлебных Крошек: «Приключения хитроумного Дон Кихота Ламанчского», шедевры «Синей библиотеки» в знаменитом издании г-жи
– Это еще не все, – сказала она, толкая следующую дверь из кипарисового дерева, – вот плотницкий инструмент, пожалуй лучшей работы, нежели тот, каким ты пользовался у мастера Файнвуда, а на верхних полках – неплохой набор математических инструментов. Если ты настолько усовершенствуешь свои познания, что тебе захочется обновить этот набор, мы обновим его, ибо те шестьдесят луидоров, которые ты дал мне взаймы, принесли большие проценты. Ты совсем как ребенок, тебе все внове! – воскликнула она с улыбкой. – Не перебивай меня своими восклицаниями. Поразительными, бедный Мишель, тебе должны были показаться не те вещи, какие ты видишь в моем доме, но обрушившиеся на тебя жестокие испытания, а ведь их ты перенес безропотно! Теперь тебе предстоит так же легко свыкнуться с участью скромной, но приятной, которая переменится сразу же, как только ты этого захочешь, но не прежде. Есть люди _однако тебя, Мишель, я к их числу не отношу, – для которых непрерывность заурядного благополучия становится по прошествии недолгого времени более мучительна, нежели превратности бурной жизни и муки честолюбия. Если же ты способен довольствоваться своим нынешним состоянием и радоваться плодам своих рук, ты достигнешь высшей мудрости и сможешь обойтись без меня – ведь, судя по тому, как давно я уже живу на свете, отпущенный мне срок скоро истечет. – Ты огорчился, друг мой, ты плачешь, – значит, ты любишь меня?…
– Ах, Фея Хлебных Крошек, кого же еще мне любить на земле, как не великодушное существо, осыпающее меня столькими благодеяниями?…
– Это слово не подходит к нашим отношениям, – сказала она растроганно, – но раз ты не побоялся неосторожно коснуться самых деликатных струн моего сердца, я теперь же начну единственный грустный разговор, какой нам с тобою предстоит. В двадцать один год ты, должно быть, ждешь от брака не тех радостей, какие сулит тебе союз со мной. Я это чувствую, и ты напрасно будешь стараться меня разубедить: ведь я читаю в твоей душе так же ясно, как и ты сам. Сохрани свою чистоту в предвкушении счастья, которое я, возможно, тебе готовлю; по крайней мере, ты вправе ожидать этого от моей предусмотрительности: ведь с тех пор, как ты появился на свет, я только и делаю, что забочусь о тебе. Люби эти черты, какими была наделена я в юности, люби этот портрет – единственный источник очарования, каким я могу тебя пленить, и не тревожься о прочих своих обязательствах передо мной. Забудь о порывах моей чересчур легкомысленной старости, которая не помешала мне безумно влюбиться в хорошенького ученика гранвильской школы. Мое чувство к тебе сильнее материнского, но не менее целомудренно. Обстоятельства, которые ты скоро узнаешь, погасили в моем сердце последнюю искорку разожженных тобою страстей, и отныне единственное мое желание – чтобы однажды ты испытал толику счастья от обладания существом с душой Феи Хлебных Крошек и чертами Билкис; природа столь многообразна и прихотлива, что на свете случается и такое.
Я хотел упасть на колени; она удержала меня и. смахнув слезу своей длинной манжетой, сказала:
– Ладно-ладно! Из-за тебя я чуть не забыла отдать некоторые приказания насчет свадебного обеда, который, впрочем, будет сервирован всего на две персоны, ведь этот вечер нам с тобой подобает провести вдвоем. А ты покамест, – добавила она, приподняв шелковую портьеру, – прогуляйся по нашему саду. Он не слишком велик, как ты мог заметить еще снаружи, но устроен так искусно, что, гуляй по нему хоть целый день, ты никогда не окажешься дважды в одном и том же месте!
Портьера за мной закрылась, и, погруженный в грезы, я углубился в сад Феи Хлебных Крошек; я был так поглощен собственными мыслями, что поначалу вовсе не глядел по сторонам, однако число ветвившихся передо мною тропинок было так велико, что я побоялся заблудиться и решил впредь обращать на окружающую местность больше внимания. Прежде всего меня поразили восхитительно теплый воздух и на редкость чистое небо, какими я не наслаждался в Гриноке даже в самые прекрасные летние дни, ибо климат там холодный, а солнце блистает во всем своем великолепии не больше двух-трех недель в году; однако явление еще более удивительное заставило меня скоро позабыть о чудесах погоды; неведомо какое счастливое искусство – возможно, давняя искушенность во всех человеческих науках – помогло Фее Хлебных Крошек сделать так, что в ее волшебном саду прижились самые редкие растения тропиков и Востока. Тут были олеандры, усыпанные ярко-красными кимвалами, гранатовые деревья, покрытые пурпурными цветами апельсиновые деревья, ветви которых склонялись к земле под тяжестью серебряных цветов и золотых плодов, алоэ, стебли которых, гибкие и стройные, точно мачты корабля, увенчивались роскошными соцветиями, пальмы, верхушки которых раскрывались навстречу благоухающему ветру, словно зеленые веера. Между этими изысканными растениями – и тысячами других, чьи имена были мне толком не известны, текли под растрепанными балдахинами вавилонских
ив бесчисленные прелестные ручейки, берега которых поросли самыми очаровательными цветами, какие только существуют в мире. Не подумайте, что песок, по которому эти ручейки стелились хрустальными лентами или ниспадали брильянтовым водопадом, был усыпан теми ровными мелкими камешками, что служат постелью нимфам. Нет, повсюду взор мой натыкался ни больше ни меньше – клянусь вам! – как на опалы с огненными переливами, аметисты, чистые, словно ясное небо, карбункулы, сверкавшие так же ослепительно, как те, что окружали портрет Билкис; тут только я понял, отчего Фея Хлебных Крошек обращала на них так мало внимания; впрочем, вполне естественно, что постичь это способен лишь тот, кто побывал в садах Феи Хлебных Крошек.Позвольте мне упомянуть еще об одной пленительной черте сада, быть может безразличной большинству смертных, но особенно драгоценной для меня, памятующего о моих первых увлечениях и первых радостях. Вечная весна, царившая в саду Феи Хлебных Крошек, привлекла туда те элегантнейшие и любезнейшие создания, которые Господь еще не соизволил наделить душой; я говорю о великолепных бабочках, населяющих пустыни и ласкающих цветы обоих полушарий. Я знал их почти всех по описаниям, читанным в ранней юности, или по картинам, нарисованным художниками, но тут я впервые в жизни видел, как они сближаются и удаляются, преследуют друг друга, парят и кружатся в воздухе, шумно трепещут крыльями или уносятся вдаль, соперничая своей ослепительной расцветкой с венчиками в виде алых чаш, колоколов, шлемов, рожков, роз, звезд и солнц, которые свешивались кругом со всех ветвей. О божественная щедрость творения! О возвышенное очарование взора! Зрелище, достойное украсить сновидения великодушного человека, предававшегося перед сном добродетельным размышлениям!
Я провел бы так целый день без развлечений и без воспоминаний, если бы голос Феи Хлебных Крошек не позвал меня на наш скромный пир; к моему удивлению, оказалось, что я нахожусь совсем рядом с домом. Добрая старушка вышла встретить меня с факелом, и тут только я заметил, что наступил вечер и я уже давно черпаю пленительные впечатления из собственной фантазии, а не из чувственных ощущений.
Я возвратился в дом. Рядом с маленьким столиком, накрытым просто, но так опрятно, что один вид его пробуждал аппетит, пылал в камине чистый и яркий огонь, ибо, по мнению Феи Хлебных Крошек, к вечеру на дворе похолодало.
– О каком холоде вы говорите, друг мой? – воскликнул я, придя в себя. – Никогда еще я не видел такой мягкой весны, такого восхитительного лета!
– О! – отвечала она. – Влюбленные и поэты забывают в моем саду обо всем на свете!
Прежде Фея Хлебных Крошек никогда не упускала случая разрешить любое, даже самое ничтожное, мое сомнение, если только это могло сделать меня образованнее или счастливее, однако с тех пор, как мы встретились с нею в последний раз, она постоянно пропускала мимо ушей мои недоуменные возгласы и отказывалась отвечать на мои пытливые вопросы.
«Значит, так тому и быть, – решил я. – Возможно, мучающее меня тщеславное желание все знать и все объяснить есть не что иное, как признак слабости нашего ума и суетности наших стремлений – единственного, что препятствует нам вкусить на земле ту законную долю блаженства, какая отпущена нам Провидением? Что мне причины и источники добра, если я ощущаю его следствия, и какое право имею я осведомляться о них с глупым и надменным любопытством, когда все убеждает меня, что я рожден, дабы наслаждаться моей жизнью и моими фантазиями, не задумываясь об их происхождении? Роковое влечение открыло Еве врата смерти, Пандоре – сосуд со всеми бедствиями рода человеческого, а знатной владелице замка, чье имя я забыл, кровавый тайник Синей Бороды! Если бы мне нужно было узнать то, чего я еще не знаю, Фея Хлебных Крошек, которая это наверняка знает, просветила бы меня. Меж тем мои вопросы огорчают ее – не столько потому, что она боится расслышать в них оскорбительное недоверие, сколько потому, что она опасается утвердиться в своих подозрениях насчет легкомыслия и несостоятельности моего ума.
С этой минуты я больше не задавал вопросов. Я принял свою жизнь как она есть.
Глава двадцать первая,
из которой можно узнать, каковы самые разумные способы приятно проводить время, имея сто тысяч гиней, а может быть, и больше
Ах, рассказы Феи Хлебных Крошек обладали такой огромной привлекательностью, что вам никогда не наскучило бы их слушать! Однако я с некоторой тревогой заметил, что ее слова, жесты, движения утратили ту шаловливую и подчас потешную резвость, какая так часто восхищала меня в бытность мою школьником. Впрочем, супруга моя не сделалась ни серьезной, ни суровой, и мягкая степенность ее речей нимало не уменьшила их любезной прелести, однако беседы наши приобрели направление несколько более торжественное и возвышенное, чем в достопамятные дни ловли сердцевидок и кораблекрушения возле британских берегов. Я предположил, что она либо отдает этой сдержанностью дань нашему брачному празднеству, либо полагает, что пора размышлений, в которую я вступил после моего совершеннолетия, обязывает ее сообщить новую форму своим мудрым наставлениям. Я подумал, что, пожалуй, наше нравственное существование в самом деле разделяется надвое, и, становясь мужчиной, ребенок переходит от радостных обольщений детства к суровым убеждениям зрелости, а подумав так, спросил себя, можно ли сказать, что обучение мое окончено.
Я в этом сомневался, ибо полагал, что превратности моей юности были недостаточно многочисленными и разнообразными и не позволили мне узнать жизнь со всех сторон и во всех ее проявлениях. Я сожалел о том, что не испытал ни довольно бедствий, ни довольно преуспеяния, чтобы чувствовать себя совершенно уверенно в любом жизненном положении. Я знал, что отныне мой главный долг на земле – составить счастье Феи Хлебных Крошек. Не знал я другого: что именно я могу сделать для того, чтобы составить счастье Феи Хлебных Крошек, однако сердце мое разбилось бы от сознания, что она несчастлива.