Фея-Крёстная желает замуж

Проректор Ши-Ворот накладывает заклинание неслышимости, и только тогда, усевшись в кресла созерцания, что стоят у постамента Книги-Всех-Историй, мы готовимся слушать.

Правда, книга и не спешит шелестеть страницами. Поглядывает на нас, будто оценивает, стоит ли доверить таким, как мы, самое ценное, что у неё есть – истории. Напоминает старушку, перебирающую сундук с приданным, где каждая вещь хранит воспоминания.

Прокашливается, будто перед выступлением, и, наконец, начинает:

– В Незапамятные времена то было. Когда тёмных народов хватало, и они нещадно превалировали над светлыми. Угнетали и унижали их…

Книга-Всех-Историй многозначительно замолкает и снова поглядывает на нас. Должно быть, желает убедиться, что её слова вызывают в нас священный трепет.

Но, увы!

Наклоняюсь к Злобинде и шепчу на ухо, косясь на книгу:

– А этот фолиант умеет без пафоса?

Проректор смотрит на меня, как на студента, сморозившего глупость на ГОСах:

– Если из этой книги убрать весь пафос, она превратится в брошюру. А так… Впрочем, смотрите сами…

– Да-да, верно, – подаёт голос Книга-Всех-Историй. – Смотрите.

Гигантские страницы начинают стремительно листаться, словно незримый вихрь взвивает их. Шелест постепенно переходит в шёпот. Слова звучат всё чётче, рисуют образы, а те – складываются в картины. Живые, яркие, объёмные. Целая панорама событий разворачивается перед нами. И мы оказываемся в самом эпицентре древней истории – её невидимые соглядатаи.

…Чаролесье шумит тучными зелёными кронами. Порхают над пёстрыми цветами легкокрылые бабочки, перекликаются птахи, журчит по камням ручей. Солнце щурится в небе лениво и рыже. И, кажется, вот-вот рассыплется золотистыми конопушками по курносому личику мальчишки. Он семенит по исхоженной тропинке, путается в длинных белых одеждах. Его руку сжимает древний старик, похожий на кряжистое, битое ветрами и временем дерево. Старец опирается сучковатый посох.

И пожилой и молодой часто оглядываются: успеть бы нырнуть в лес.

– Погоди, Христиан, – говорит старик мальчонке, – отдохнуть надо.

Он грузно опускается на трухлявый пень, кашляет натужно и с кровью. Буроватые кляксы ляпаются на исхоженную добела тропинку.

Мальчонка смотрит на своего проводника с жалостью и понимающе. Он поднимает палочку и чертит вокруг старика, сидящего на пне, охранный круг.

Дед качает головой:

– Ты же понимаешь – нам не уйти. Крысоры догонят и сожрут. Как твою семью. Знаешь же, эти твари – порождение Тьмы и Злобы. А что у нас есть? Только сказки?

Мальчик сжимает кулачок, топает босой ножкой:

– Не позволю. Мы будем биться. И не надо недооценивать сказки!

Старик смеётся горько и надрывно, смех заканчивается новым приступом кашля.

– Твой отец, Христиан, – говорит он хрипло, утирая окровавленные губы сухонькой бледной ладонью, – был лучшим сказочником, но ничего не смог с ними сделать. А ты – всего лишь фантазёр!

В огромных голубых глазах мальчонки набухают слёзы. Губы дрожат, а кулачки сжимаются ещё сильнее.

– Я смогу! – упрямо заявляет он. – Отец верил в меня. И мама. И сёстры. Поэтому и отослали с тобой, а сами – кинулись на крысоров!

Старик улыбается, притягивает ребёнка к себе, треплет по рыжим волосёнкам:

– И я верю! Как такому упрямцу не поверить. В конце концов, именно из фантазёров и получаются сказочники.

Внезапно темнеет, будто туча закрыла солнце. Я даже обхватываю себя руками, потому что и тут, в межреалье, холодает. Злобинда рядом тоже ёжится.

Шёпот – низкий, стелющийся, – выползает туманом из-за деревьев, которые на глазах роняют листву и чернеют.

– Смерть…

Слово клубится, тянется рукавами буро-зелёного дыма.

И из него выступают они – чудовища, крысоры.

Слишком крупные для крыс, слишком мелкие для людей. Их лица остры, верхние губы приподняты, обнажают острые жёлтые зубы, маленькие красные глаза полны злобы и ненависти ко всему живому. Их кожа бледна и покрыта редкой шерстью. Они отвратительны. В их четырёхпалых когтистых лапах перекатывается шар зелёной зловонной тьмы…

Мне страшно.

…маленький Христиан смело встаёт на пути чудовищ, что вылезают из зеленоватого тумана, и прикрывает собой старика.

Крысоры хохочут, трескуче и гадко.

– Что ты можешь? – говорит один, самый крупный, ростом почти с мальчишку. – Всё, что у тебя есть – лишь фантазии ребёнка.

– Да, – звонко отзывается Христиан и сводит рыжие брови к осыпанной конопушками переносице, – лишь фантазии ребёнка. Бойтесь их.

Мальчишка делает несколько движений, будто он – мастер единоборств, сражающийся с невидимым противником, и поднимается радужный вихрь. Его порыв сметает и уродливых крысоров, и тучи, что лениво волокли свинцовые животы по серому небу…

– …Так и закончилось то недолгое сражение, – говорит Книга-Всех-Историй. – Христиан, последний сказочник, забросил чудовищ в Страну Фантазий. Многие века никто не тревожил Сказочную страну. Но потом… три сотни лет назад, когда Христиан умер, не оставив наследников и никому не передав свою силу, крысоры снова прорвались в наш мир. Теперь они были ещё более злыми и жаждали мести за свой проигрыш мальчике. Тогда-то и пришлось разбудить Крысоловов. Только они могли остановить полчища монстров, заражавших всё зелёной злобой. Считалось, что Крысоловы переловили всех крысоров. Но… за века в Стране Фантазий, крысоры научились изменять свою сущность, да так тонко, что и Крысолову, и магу было не различить. Удивительно, что вы, госпожа Ши-Ворот, почуяли силу крысора. Разве вам прежде приходилось сталкиваться с ней?

Книга-Всех-Историй уставляется на проректора всеми глазами и ждёт ответа.

– Да, – говорит она. – Мой дед был Крысоловом. И он научил меня различать запах этих тварей даже через магический флёр. Хотя сам он к тому времени почти потерял чутьё.

– Узнайте, – повелевает Книга, – что за грызун прячется на той мельнице? И чьи шепотки таятся за гобеленами академии? От этого может зависеть ваша жизнь и жизнь студентов.

– Спасибо, мудрая книга, – кланяется Злобинда.

И фолиант замирает на своём постаменте. Книга да и книга. Чуть странно оформленная, но даже не скажешь, что умеющая говорить, прыгать и крутить кино.