Филин

Генерал лихо подрезал черный «Мерседес», выезжая на улицу. Водитель, говоривший в это время по «мобильнику», еле успел затормозить.

– Козел, ездить еще не научился, а уже за рулем, – сказал генерал.

– Это ты правила нарушил, а не он.

– Не учи меня. Сперва правила выучить надо, а тогда можно и нарушать.

Кабанов водил машину лихо. Как мужчина с амбициями, он не мог позволить себе ехать, пристроившись кому-то в хвост. Он метался из ряда в ряд и неизменно оказывался на светофоре первым. Затем рвал вперед, радостно хлопал ладонью по рулю, видя, что остальные машины отстали.

– Ты никогда водить автомобиль не научишься, – бросил он дочери.

– Какой смысл в том, что ты гонишь? – удивилась Кристина. – На следующем светофоре все равно стоять придется.

Так оно и случилось. Кабанов простоял, ожидая зеленый сигнал, а его преспокойно нагнали остальные машины. Но он вновь и вновь вырывался вперед.

– Кто этой бабе права дал? – ругался он, не имея возможности обогнать белый «Фольксваген», за рулем которого сидела молодая женщина.

«Фольксваген» ехал ровненько шестьдесят километров в час, но перед ним имелось свободное место.

Объехать же машину слева не давал пыхтящий черной гарью «Икарус».

– Уродина! Корова! – генерал погрозил женщине кулаком и сумел-таки вклиниться в соседний поток.

– Почему ты такой злой, когда садишься за руль?

– За рулем все злые. Тут нет ни мужчин, ни женщин, все участники дорожного движения. Раз села за руль, значит, не жди к себе снисхождения.

Водители от Кабанова шарахались, потому как всерьез воспринимали букву "У" на заднем стекле.

Они расшифровывали ее точно так же, как генерал, – «Убийца за рулем».

«Волга» промчалась возле открытой автостоянки, нырнула в узкий проезд между пыльными кустами и оказалась на растрескавшемся, выкрошившемся асфальте автодрома. На огромной площадке судорожно дергалось около десятка машин, чьи владельцы тренировались в вождении перед сдачей на права.

Кабанов проехал круг почета и наконец-то уступил руль дочери.

– Сдашь экзамены как все, честно. Не вздумай взятку ГАИшникам давать, я должен быть кристально чист, в депутаты иду.

– Мне твоего депутатства не надо, – Кристина захлопнула дверцу. И поскольку привыкла тренироваться на другой машине, вместо задней скорости включила первую. «Волга» прыгнула вперед, и генерал еле успел отскочить в сторону.

– Извини, папа, – глядя невинными глазами на отца, сказала Кристина.

– Еще бы немного, и ты бы на моей могиле извинялась. Не получится из тебя человека, одно слово – баба, – Кабанов махнул рукой и присел на лавочку-инвалида, предварительно подстелив под себя вчерашнюю газету.

Чистота была бзиком генерала, он умудрялся носить белый костюм месяцами, и тот даже к концу лета сиял девственной белизной. Смотреть на то, как дочь мучит машину, генерал без содрогания не мог.

«Баб ни в политику, ни за руль пускать нельзя», – женщин генерал неизменно называл «бабами», вкладывая в это слово максимум отвращения.

Немного освоившись в переключении скоростей, Кристина несколько раз сумела вписаться в очерченную на асфальте масляной краской стоянку.

– Случайно получилось, – пробурчал генерал и посмотрел на часы – бывший депутат, бывший член правительства Александр Скворцов опаздывал на встречу.

«На него не похоже, – забеспокоился Кабанов. – Может, случилось что?»

Прошло еще десять минут ожидания, пока наконец на автодром не выехала машина Скворцова. Бывший депутат легко выбрался из салона и взбежал по откосу к Кабанову.

– Привет, Григорий Викторович.

Александр Скворцов выглядел вполне довольным, но в глубине глаз таилась настороженность. Генерал крепко сжал ладонь Скворцова в своих пальцах. Бывший депутат всегда боялся генеральского рукопожатия, после него ладонь могла долго болеть.

– Дочку водить учишь?

– Не выйдет из нее толка. Будь моя воля, я бы у всех баб права забрал.

Скворцов улыбнулся:

– Ты только не брякни такое на встрече с избирателями или потом – в Государственной Думе, потому как и женщины за тебя голосовать должны.

– За военного они всегда с охотой голосуют. Любая баба о военном мечтает.

– Не скажи, – напомнил Скворцов. – Посмотри, – и достал из кармана сколотые скрепкой машинописные листки.

Кабанов вытянул руку и чуть прищурился:

«Результаты социологического опроса», – по слогам прочел он название. Попытался читать и дальше, но в глазах у него зарябило от обилия цифр, непонятных слов и значков.

– Читай, – подбодрил его Скворцов.

– Ты мне, Александр, по-простому объясни, по-человечески. А то я термины «выборка» и «погрешность» еще понимаю, а вот что такое «латентный», хоть убей, в толк не возьму.

– Латентный – это когда человек… – с готовностью принялся объяснять Скворцов, но Кабанов тут же остановил его:

– Не старайся, ты не лекцию в университете читаешь. Поздно, Александр, мне такие слова учить, моя сила в простоте.

В душе Скворцов согласился с этим утверждением.

Кабанов брал избирателя именно простотой и прямолинейностью, никогда не рассуждал о делах сложных, но при этом оставался абсолютно управляемым.

– Получается, что Горбатенко тебя немного обходит, и именно за счет женщин, – Скворцов ногтем отчертил нужную строчку. – Женщины даже с минимальным образованием собираются голосовать за него.

– Горбатенко? Этот недоросток, бывший следователь? – захихикал Кабанов. – Я бы его и взводом командовать не поставил.

– Тем не менее, – вздохнул Скворцов, – образованные женщины предпочитают его.

– Я всегда говорил, что бабы – дуры.

– Придется с этим считаться.

– Честно признаюсь тебе, Александр, устал я от всего этого, с дураками по школам и клубам встречаться. Пенсионеры, они знаешь какие вредные! Старушки нервные, кричат, ругаются. Вчера одна такая из меня душу доставала:

«Вы зачем Советский Союз развалили?»

«Не разваливал я, – говорю, – как я могу развалить, если присягу этой стране давал?»

А она снова в крик:

«Зачем страну развалили, сволочи?»

Что ей ни говорил, она за свое. Только потом выяснилось, что старушенция глухая как пень.

– Мне это знакомо, – вздохнул Скворцов, – сам когда-то в кандидатах ходил, с народом встречался.

Но тогда были другие времена.

– Помню, – помрачнел Кабанов. – Ты тогда и на митингах, и в телевизоре изгалялся, коммунистов вешать без суда и следствия предлагал, Ленина из мавзолея выбросить на помойку, флаг в сортир повесить и гимн советский запретить.