Филолог

Вот за что не любил Верис мысленную, «умную», как сказали бы древние, беседу. Произносим одно, думаем другое, а подразумеваем нечто третье. В данном случае подразумевалась забота о собственной брюшине, поскольку у Вериса стрелялки-протыкалки не было, а у его собеседника была, и не одна. Программа, с которой, по преимуществу, общался Верис, такого разнобоя не понимала и отвечала невпопад. Чистое слово проще, понятнее, точнее.

«Я здесь главный», — протелепатировал главный и уселся, демонстрируя собственную правоту. Один из попрыгунчиков кинулся укутывать ноги повелителя. О том, что здесь происходит поединок, он не догадывался, будучи слаб как в словах, так и ментально. А Верис чувствовал, что в сообщение вложено троякое намерение: напугать, если Верис всё-таки тот, за кого был принят вначале, просто представиться и, наконец, готовность дать отчёт, если Верис окажется главнее.

Главный, от слова «голова». Обязанность главного — думать и решать, неустанно заботиться. Заботиться можно только о других, о чём сообщает приставка «за». Ботаться, согласно Далю, — биться, мотаться туда и сюда, а этот сиднем сидит и ножки одеяльцем прикрыл. Думать можно и сидя, а можно ли сидя мотаться за других туда и сюда?

Всё-таки, главный был мощным телепатом. Разобрать весь набор Верисовых мыслей он не смог, но уловил сомнение в своём праве командовать.

«У меня порядок», — пришла мысль. Подтекстов в ней было немало, но Верис не стал вникать. Не дело филолога разбираться в том, что не выражено словами.

Как ни странно, оттенок пренебрежения, промелькнувший в мыслях Вериса, решил дело. К начальству может относиться с пренебрежением только высшее начальство, таково было абсолютное убеждение сидящего. Убеждение сомнительное, ведь начальство, это то, что в начале, а ни у какой вещи или явления не может быть двух начал: низшего и высшего. К тому же, как известно, в начале было слово и, значит, никакого иного начальства быть не может. Тем не менее, сидящий телепат ничуть не сомневался в истинности своего заблуждения, поэтому безобиднейшая мысль: «Вот я и посмотрю, какой тут порядок», — была воспринята им архиневерно. Воистину, мысль, не высказанная словами, есть ложь и источник заблуждений.

Проверка!.. Ревизия!.. — ошибочный вывод был подобен озарению. Теперь главный уже не решался прощупывать мысли задержанного. Если это ревизор, то он главнее. А вышестоящему ничего внушать нельзя, с ним следует говорить словами. И уж никоим образом не тыркать его носом в пол.

— Да, конечно — произнёс главный, и Верис с невольным злорадством почувствовал, что начальник, с которого он сбил спесь, боится запнуться и промямлить подобно рабу: «Это вот». Запинаться в устной речи недостойно главного, а отвыкший от слов язык готов споткнуться и сам собой произнести запретное «ну».

— И что бы вы хотели осмотреть? — сглотнув междометия, выговорил главный.

Вот это да! К нему обращались на «вы»! Архаичный, давно забытый обычай. Некогда люди, в одиночку беспомощные перед обстоятельствами и недругами, объединялись в племена и союзы, чтобы совместно противостоять трудностям. И когда вождь племени говорил с чужаками, он, желая подчеркнуть, что говорит не только от своего имени, употреблял местоимение «мы». И противники обращались к нему на «вы», показывая этим, что говорят не с одним человеком, а со всем народом. Кончилось тем, что на «вы» стали обращаться ко всякому малознакомому человеку, видимо, предполагая, что он глава государства или, по меньшей мере, банды. Нормальное обращение сохранилось лишь к самым близким людям или к тем, которые были недостойны уважения. Удивительно, но так было! И лишь когда люди избавились о необходимости сбиваться в стаи и коллективы, в разговор вернулось естественное обращение на «ты». Каждый сам за себя, одна программа за всех. А тут, значит, стайное обращение на «вы» сохранилось и процветает!

Таково было первое лингвистическое потрясение Вериса на старой Земле.

— Я собираюсь осматривать всё, — твёрдо произнёс Верис и, желая зарезервировать за собой право на неожиданные поступки, добавил: — И собираюсь всему удивляться.

— Только это, — квакнул начальник.

Верис демонстративно усмехнулся. Он давно уже стоял на ногах, пристально рассматривая бледное лицо сидящего.

— Я буду демонстрировать своё удивление только сюда.

Можно ли сказать «демонстрировать сюда»? Фраза звучит совершенно не по-русски. Но и разговаривать с применением телепатии — тоже не по-русски, так что приходится терпеть бредовые сочетания.

— С народом не должен случаться облом, — чуть успокоившись, произнёс начальник.

Ага, из контекста ясно, что облом случается, когда вместо сладостного обмана человек обнаруживает горькую правду! Вот, значит, как называется то состояние, в котором пребывает Верис последние дни!

— Облома не будет, — пообещал Верис.

Начальник кивнул. К нему постепенно возвращалась уверенность, и он даже вновь рискнул неприметно прощупать подозрительного незнакомца. Верис тоже попытался проникнуть в сознание противника, но тот был открыт лишь на внешнем уровне, дальше таилась недосказанность. Однако Верис сумел понять, что допустил какой-то промах, и тем самым заронил в душу главного сомнение, точно ли ревизор перед ним. Верис глянул на себя чужими глазами ах вот, что! — главный сидит, а Верис стоит перед ним!

— Встань и говори всё, — приказал Верис.

Обветшалый глагол «казать» давно уже не используется без приставок, необходимых, словно костыль для старика. Подсказать — помочь в достижении цели; заказать — пожелать, чтобы нечто было сделано; указать — то же самое, но с обозначение путей и способов достижения желаемого. А приказать — значит указать жёстко, так что никакие обстоятельства и возражения не принимаются во внимание. Приказать может только тот, у кого есть на это право.

Начальник, не успевший собраться с духом, сдался, почувствовав сталь в голосе Вериса.

— Тут близко Ржавые болота.

— Дальше — это уже не разговор, а допрос сломленного противника. Главный ещё не договаривал, но готов был признаться в чём угодно.

— Там водятся глухие варвары.

«Говори до конца», — мысленно подстегнул главного Верис.

— Они опасны. Если проверяющий ненароком забредёт туда, — сомнамбулически произносил самоубийственные слова начальник, — может случиться так, что все мои неприятности исчезнут сами собой

— Не исчезнут, — пообещал Верис. — Ничего со мной не случится.

— Сколько охраны дать вам? — голос начальника хрипл, он в ужасе, что так глупо сломался, и отчаянно надеется, что ему не вменят в вину силком вырванное признание.

— Нисколько. Я не боюсь ни глухих, ни слышащих варваров.

Варвар — тот, кто не умеет говорить, вернее, говорит по-английски, вместо слов произносит дурацкие звуки: «Вар-вар!..» Разумеется, человек, обладающий речью, не может бояться столь убогого существа.

Главный, сам недалеко ушедший от варвара, не понял ни слов, ни мыслей собеседника, но в нём вновь затеплилась надежда, на этот раз на таинственных глухих варваров, которые могли бы избавить его от Верисовой проверки. Пряча задавленную улыбку, он поклонился.

— Как вам будет угодно.

— Мне угодно узнать, где я мог бы поселиться на первое время.

Главный сумел постичь лишь часть вопроса. В его словарном запасе не было понятия «первое время», и он отчаянно пытался додуматься, что оно означает. Может быть, пришелец сам собирается занять место начальника и делит время на до и после исполнения намерения? Или в этих словах скрыто что-нибудь ещё похуже?

Если бы начальник меньше копался в чужих мозгах и больше занимался лингвистикой, он легко сообразил бы, что имеет дело с новичком. Первые времена — эпоха, когда люди не владели речью и, соответственно, ничего не понимали в окружающем мире. И раз гость употребил подобное словосочетание, значит, он тоже плохо разбирается в происходящем, но надеется, когда первое время пройдёт, понять, что происходит. Но главный был не способен на подобные выводы и снова испугался. Не человек, а маятник, ежесекундно его бросает от глупого страха к не менее глупой надежде. Такое состояние души и определяется словом «маяться».