Филолог

Верис подошёл к служителю, ожидавшему возле дверей, и спросил:

— Где могу поесть я?

— Вы желаете кушать отдельно или вместе с остальными чистыми? — неожиданно разумно отозвался служитель.

— Вместе со всеми.

Вместе — там же, где и остальные, но вовсе необязательно то же самое или, например, из одной миски.

Завтрак у чистых уже заканчивался. Никто из собравшихся мужчин и женщин не обратил внимания на Вериса, да и друг на друга они не смотрели. Каждый был поглощён едой и поглощал еду, прислушиваясь лишь к ощущениям гурмана, чавкавшего на веранде. Очевидно, так было вкуснее.

Верис не стал подключаться к общему экстазу, ел, как придётся, и исподтишка разглядывал семь пар чистых, к которым он отныне причтён. Властители рабских дум, каждый из них, несомненно, обладал талантом, умел гениально наслаждаться жизнью и во всей полноте передавать свои ощущения тем, кто был лишён возможности вкусно есть, мягко спать, радостно трудиться и удобно отдыхать в реальной жизни. Но сейчас за всех старался жрец, и в общей столовой сидели ничем не примечательные люди.

После завтрака приступили к работе и другие чистые. Упитанный здоровяк с редкостно простодушным выражением широкой физиономии, засучил рукава, подошёл к куче камней, наваленной перед жилищем, с удовольствие оглядел её и начал перетаскивать камни под соседнее дерево. Судя по вытоптанному следу, завтра камни будет возвращены обратно. Казалось бы, тупая, бессмысленная деятельность. Хочешь, чтобы человек сошёл с ума, заставь его впустую перетаскивать камни: сегодня — туда, завтра — обратно. Но здесь воплощённый Сизифов труд обретал глубокий смысл. Возня с камнями доставляла здоровяку наслаждение, он любовался своей силой и радовался ей.

«Ого! Ого-го! Во, как! Ух, ты!» — в такт немудрящему ликованию могучего дурачка приступили к труду сонмы рабов и работников. Сгребали водоросли, копали землю, укладывали кирпичи, добывали в древних развалинах металл, перековывая обломки таинственных машин на простые инструменты. Каждый делал то, чему обучен, но всех подгонял и вдохновлял дурачок, бесцельно таскавший камни. «Ого! Ого-го! Ух, ты!» — ритм радостного труда не позволял снизить темп, остановиться, устроить перекур. «Ого! Ого-го!» — лучше предОхнуть, чем передохнУть! А перекур — потом, когда будет перетаскана строго отмеренная доза камней.

Перекур — слово не такое простое, как может показаться. Слитный предлог «пере» имеет немало значений. «Образование предложных слов с предлогом пере, так обширно, — сообщает Владимир Даль, — что полноты их нельзя требовать даже от словаря, но они большей частию понятны по себе». Значит, изволь понимать по себе. Вот слово «перекус» — небольшая еда, закуска, перехватка. Аналогично и перекур — краткий отдых для восстановления сил, но отдых не простой, а в особом помещении, где в курильницах тлеют благовония, позволяющие усталому человеку быстрее прийти в норму. Своеобразная форма аромотерапии. Обычай этот ушёл в прошлое, но прежде он существовал, и язык об этом помнит.

«Ого! Ого-го!»

Двое качков отправились на специальную площадку и приступили к тренировке.

— Оп-оп! Ха! — доносилось оттуда.

Без этих условных бойцов солдаты-попрыгунчики утратили бы половину своей бодрости, а на одной свирепости, как известно, далеко не упрыгаешь.

Как известно — не просто извлечение из вести, но знание несомненное, твёрдое, произвесткованное. Каламбуры тоже не говорятся просто так, но содержат скрытый смысл.

Ещё один мОлодец — Оп-оп! — бодро рысил по берегу, и в такт ему — Оп-оп! — поспешали хромые и усталые, но бегущие по разным надобностям. Какое может быть плоскостопие, откуда мозоли, если чистый побегун получает истинное удовольствие от беготни? И люди мчались, не замечая одышки и колотья в боку.

— Оп-оп! Во, кайф!

Общество жило, трудилось и наслаждалось счастьем.

Насытившийся жрец совершал променад вдоль бережка, безо всяких оп-оп, чтобы не растрясти животик и не нарушить пищеварения. Скоро обед, и к этому времени надо нагулять аппетит. К тому же, на нём не только функция поглощения, но и противоположная тоже. Если не он, то кто будет громко, на всю страну петь по утрам в клозете?

О, кайф!

Лишь четыре человека, двое мужчин и две женщины не занимались ничем осознанным. Дамы перещебетывались на птичьем языке, состоящим из хихиканья, междометий и нескольких английских изражений: гламур, шик (или шит? — Верис не разобрал), чао бамбино и, почему-то, козёл.

Двое мужчин сначала лениво переваривали пищу, потом поднялись и удалились на спортивную площадку, где принялись безо всякого азарта качать мышцы. При этом они ничего никому не транслировали, а довольно уныло выполняли свой долг, чтобы в нужную минуту быть в форме.

Общественные функции этой четвёрки тоже были вполне понятны, ночью Верис с трудом отбоярился от их могучих флюидов. Волна страсти была так сильна, что хочешь — не хочешь, а захочешь. Недаром подобное чувство называется похотью.

Единственное, что по началу вызвало недоумение: зачем нужны две похотливые пары? — но стоило осторожненько, чуть заметно коснуться зачатков разума в головах четвёрки, как всё стало на свои места. Двое из четверых были просто секс-функциями, лишёнными не только интеллекта, но и ментальных способностей. Молоденькая девица, с кукольным личиком и ногами, которым позавидовала бы Ружеточка, даже не почувствовала, что Верис роется в её прозрачных мозгах. Зато вторая, подувядшая и пообвисшая, сразу заметила интерес, который Верис проявил к её особе. Она одарила Вериса долгим взглядом и отчётливо произнесла:

— Пуся!

Верис в смятении ретировался.

У мужчин наблюдалась та же картина. Оба были самцами, но разного толка. Самец — значит, самый, но самость может проявляться в различных областях. Один, как заводной, целую ночь ублажал поблекшую диву, которая транслировала серию своих оргазмов всем женщинам округи. Второй сам наслаждался лакомой плотью юной дуры, передавая ощущения рабам, работникам и воинам, вне зависимости от того, спят ли они со своими женщинами или в целомудренном одиночестве.

Разумеется, ни о какой душевной близости речи не шло, на подобные изыски индукционная телепатия не способна.

Точно так же, нетрудно догадаться, что двоим из секс-четвёрки не долго быть среди чистых. Как только у одной обвиснет грудь, а у другого снизится потенция, они будут заменены новыми особями.

Особь — представитель какой-либо группы, выделяющийся особыми качествами. Например, особо сисястая девица с длинными ногами.

Нехитрые функции чистых стали ясны с первого дня, больше Верис не обращал внимания на своих соседей. Они тоже не проявляли ни малейшего интереса к Верису; раз он живёт среди чистых, значит, так надо. Конечно, Верису приходилось участвовать в общих трапезах, но он и тут был на особицу. Прилагательное «совместный» предполагает общность места, но не душевное единение. Чистые в трапезах учавствовали (У, как они чавкали!), а Верис участвовал, то есть, присутствовал в столовой лишь отчасти.

Одними мыслями, без помощи слов эту тонкую грань не обозначить.

Куда любопытнее оказалось наблюдать за действиями нечистых. Эти люди собственными руками создавали всё, что при нормальных условиях должна создавать программа. А они делали. Руками. Собственными. В этом мире царил жестокий древний закон: не поработаешь — не поешь, просто потому, что есть будет нечего. С точки зрения современного человека — нонсенс. Глагол «есть» потому так и звучит, что есть всегда есть. Может не оказаться, чем лакомиться, но чтобы нечего есть — не бывает по определению. И тем не менее, такое бывает. При отсутствии насыщающей экономики, человек есть, пока ему есть, что есть. А когда есть нечего, и человека нет. Ложись и переставай быть, клади зубы на полку, как говорили предки.