Философия права. Учебник для вузов

Декреты и другие акты диктатуры пролетариата — это и есть,! по Вышинскому, новое "советское социалистическое право", кото- рое приходит на смену буржуазному праву.

Вышинский при этом, конечно, замалчивает (как, впрочем, и критикуемые им авторы 20—30-х годов), что в соответствии с цитируемыми им положениями Маркса и Ленина о буржуазном праве при социализме никакого послебуржуазного (нового, пролетарского, социалистического и т. д.) права не может быть.

Если отбросить демагогические ухищрения Вышинского, то суть его определения права состоит в том, что право — это приказы диктаторской власти.

Навязывая всем подобное радикальное отрицание права под ширмой нового "определения права", он при этом иезуитски рассуждал: "Такой вопрос, разумеется, не решается простым голосованием, принятием резолюции. Но общее мнение специалистов-юристов нужно сформулировать. Нужно иметь то, что называется соmmunis opinio doctorum — общее мнение ученых" [514] .

Искомое "единодушие" было легко достигнуто, поскольку никто, естественно, не хотел неминуемо оказаться в числе "врагов народа". Отсутствие иной альтернативы как нельзя лучше демонстрировало как раз насильственный, антиправовой характер всей той ситуации, "правила поведения" в которой выдавались за "право". Есть, несомненно, внутренняя логика в том, что репрессивно-приказное "правопонимание" разрабатывалось, принималось и распространялось в обстановке насилия и страха. Насилие как основной признак и отличительная особенность "социалистического права" было вместе с тем условием, фундаментом и гарантом быстрого и тотального внедрения соответствующего "правопонимания" во все поры советской юридической науки.

514

Там же. С. 38.

Одобренное Совещанием 1938 г. определение права жестко предопределяло характер, цели, задачи и направления последующего развития не только теории права и государства, но и всех отраслевых юридических дисциплин. На базе и в рамках унифицированного "правопонимания" должна была быть, в соответствии с новыми политико-идеологическими установками, как бы заново построена наконец-то приведенная в состояние единомыслия "подлинная" марксистсколенинская наука о государстве и праве, полностью очищенная от "отвратительных последствий троцкистско-бухаринского вредительства" [515] .

515

Там же. С. 8.

Общеобязательность новых установок неоднократно подчеркивалась Вышинским, хотя это и так было очевидно для всех. Соответствующую директиву юридической науке он, в частности, выразил так: "Ставя вопрос о марксистско-ленинской теории права и государства, или, как ее называют, общей теории права и государства, т. е. такой теории права и государства, которая давала бы систему принципиальных положений, обязательных для направления и разработки всей науки права в целом и каждой из конкретных юридических дисциплин в отдельности, мы имеем в виду принципы, отличающие советское право от права буржуазного" [516] .

516

Там же. С. 27.

Совещание 1938 г. знаменовало собой полное подчинение советской юридической науки нуждам тоталитарной диктатуры и сталинской репрессивной политики. "Единственно и подлинно передовая наука", включая и юридическую науку, в русле "овладения большевизмом и повышения революционной бдительности" [517] была превращена в безропотную служанку террористической партийно-политической власти и господствующей идеологии.

Особое внимание было уделено на Совещании 1938 г. безудержному восхвалению и своеобразной юридической канонизации работ и положений Сталина, безусловной ориентации всей "научной" работы в данной сфере на его установки и высказывания. Совещание довершило начатый еще в конце 20-х годов процесс сталинизации доктрины применительно к задачам "правового фронта". Этот ориентир на сталинский этап и подход к пониманию и толкованию доктрины пронизывал собой работу всего Совещания, участники которого в своем приветствии Сталину, в частности, отмечали: "В качестве важнейшей задачи Совещание поставило перед всеми научными работниками-юристами самое глубокое и тщательное изучение богатейшего научного наследия Маркса—Энгельса—Ленина, самое глубокое и тщательное изучение Ваших трудов, дающих непобедимое научное и идейное оружие для разрешения всех вопросов науки о государстве и праве" [518] .

517

Там же. С. 3, 4.

518

Там же. С. 4.

Под этим углом зрения были определены и задачи "подготовки многочисленных кадров советских юристов сталинской эпохи, эпохи Сталинской Конституции победившего социализма и подлинного демократизма" [519] .

И надо признать, что "многочисленные кадры советских юристов сталинской эпохи", как говорится, "правильно поняли" установки Совещания 1938 г. и активно проводили их в жизнь на всех участках "правового фронта".

4. Официальная позиция

519

Там же. С. 3.

Определение 1938 г. и соответствующее "правопонимание" стало на все последующие годы официальной и общеобязательной позицией и парадигмой для всей советской юридической науки, а все отклонения от этой "ортодоксии" считались до конца 80-х годов какой-то "ересью", отходом от канонизированного "марксистско-ленинского учения о государстве и праве".

Живучесть и господствующие позиции этого "правопонимания" в советской юридической науке обусловлены, в конечном счете, большой внутренней адекватностью этого подхода к "праву" социально-исторической ситуации отсутствия какого-либо действительного права в условиях победившего социализма, всестороннего и полного утверждения социалистического тоталитаризма, монополизации всей власти в руках одной бессменно правящей партии. Именно с помощью такого "правопонимания" легче и удобнее всего можно выдавать за "право" приказные, партийно-политические и идеологические установки, "нормы" и "правила" коммунистической диктатуры, которая под вывеской "административно-командной системы" (а это лишь несколько от времени вылинявшая и ослабевшая, внешне отчасти измененная и подновленная, словесно общенародная, но по существу та же самая диктатура пролетариата) дожила до начала 90-х годов.

Ко времени Совещания 1938 г. было ясно, во всяком случае идеологам "правового фронта", что утвердившийся реальный социализм несовместим ни с доктринально обещанным "буржуазным правом" при социализме, ни с каким-либо другим (не классово-партийным, не диктаторским) правом: место права могло быть занято только неправовым законодательством.

Для интерпретации же этого приказного, антиправового законодательства в виде "качественно нового" права пролетарского (а потом и общенародного) "государства" наиболее подходящей была легистская концепция правопонимания, автоматически считающая всякий закон (и любое законодательство) правом. Внешняя "юридичность", формальная "определенность", "нормативность" и т. д. здесь легко и беспроблемно сочетаются с внутренним произволом и противоправностью соответствующих "нормативных актов" и "норм". К тому же эта концепция (в силу своей внутренней бессодержательности) легко может быть подогнана под потребности любой доктрины и практики.

Так, для приспособления к марксизму-ленинизму обычных легистских определений права как совокупности норм (правил поведения) оказалось достаточным добавить лишь слова (ничего по существу не меняющие и ни к чему фактически не обязывающие) о том, что эти нормы (правила поведения) выражают волю господствующего класса. В дальнейшем (в порядке, так сказать, "критики" Вышинского и "усовершенствования" его определения) к базовому легистскому определению права были добавлены и некоторые другие характеристики из доктринальной трактовки права (об обусловленности права материальными отношениями, о сочетании при социализме принуждения и убеждения, о воспитательной роли советского права и т. д.).

Но подобные идеологические добавления не меняют сути дела — легистского оправдания в качестве права всего того, что прикажут официальные власти.

Предшествующие Совещанию 1938 г. концепции правопонимания (20-х — первой половины 30-х годов) были более серьезно ориентированы на исходные доктринальные представления о судьбах права и государства после пролетарской революции. Кроме того, на всех этих концепциях так или иначе сказался опыт нэпа и действовавшего тогда настоящего (буржуазного) права.

Уже в силу такой их связанности и отягощенности прежними представлениями и реалиями ни одна из предшествующих концепций не годилась для роли "единственно верной" правовой теории в новых неправовых условиях. К тому же каждая из этих концепций в обстановке относительного "плюрализма" подходов к праву до Совещания 1938 г. была в ходе взаимной критики и резких обвинений достаточно дискредитирована и не могла претендовать на какие-то монопольные позиции в юридической науке.

Разумеется, и до Совещания 1938 г. в юридической литературе в том или ином варианте развивалось легистское представление о советском праве как совокупности норм, изданных и поддерживаемых государством. В контексте многих других трактовок права в 20-х — начале 30-х годов такое понимание права было охарактеризовано как буржуазно-нормативистское и не получило сколько-нибудь заметного влияния и распространения.