Философия права

Ясно, следовательно, что мы должны восстановить порванную нить предания и возвратиться к легкомысленно отвергнутым началам. Только этим путём возможно удовлетворить насущной потребности и прийти к правильному пониманию человеческого общежития.

Каким же, однако, способом можем мы исполнить эту задачу? Как разобраться в массе разноречивых мнений, на которые распадалась старая метафизика и которые в значительной степени содействовали её падению? Каким образом, не имея путеводной нити, можем мы отделить в них истинное от ложного и тем самым утвердить возрождённую науку философии права на прочных основаниях?

Путеводной нитью может служить нам само движение философской мысли в её отношениях к общественной жизни. Оно раскрывает нам общий закон развития, в котором каждое отдельное направление получает подобающее ему место и значение. Всякая односторонность обличается, и всё окончательно сводится к высшему единству, обнимающему совокупность общественных элементов в их полноте.

В истории философии права нового времени мы можем отметить четыре главные школы, представляющие последовательное развитие общественной мысли в связи с самим ходом жизни: школу общежительную, нравственную, индивидуальную и идеальную. Первоначально мысль исходит от того положения, что человек есть существо общежительное, и выводит последствия, необходимо вытекающие из этих отношений. Но так как здесь, по самому существу дела, оказываются два противоположных друг другу элемента: отдельные лица и связующее их начало, то исходящие из одного корня направления мысли естественно разбиваются на две противоположные точки зрения: одна берёт за основание личность и вытекающие из нее права, другая – отвлечённо-нравственное начало, которому подчиняется само право. Из первой возникла индивидуальная школа, из второй – нравственная. Наконец, эти противоположные направления сводятся к высшему единству идеальной школой, которая представляет, таким образом, высшее развитие философской мысли. К ней поэтому должна примыкать возрождающаяся потребность философского понимания. В особенности зачинатель и завершитель этого направления, Кант и Гегель, по выражению Кэрда, заслуживают самого внимательного изучения со стороны юриста-философа. Кант, в своем глубоком анализе человеческих способностей, умел сочетать индивидуалистические начала французских философов XVIII века с нравственными требованиями школы Лейбница. Гегель восполнил эту все ещё чисто индивидуалистическую точку зрения развитием объективных начал нравственного мира, осуществляющихся в человеческих союзах. Через это всё умственное здание человеческого общежития получило такие цельность и стройность, каких оно никогда не имело ни прежде, ни после. И эта логическая связь не была куплена ценой насилования фактов; напротив, чем более юрист, изучавший свою специальность, знакомится с фактами, тем более он убеждается в верности и глубине определений Гегеля. Ни одно, может быть, из сочинений великого германского мыслителя не находит такого подтверждения в явлениях действительного мира и не может служить таким надёжным руководством в понимании фактов, как именно его философия права. В подкрепление этой оценки приведу суждение одного из самых основательных, трезвых и многообъемлющих немецких юристов нынешнего столетия, человека совершенно чуждого философии, но глубокого знатока положительного права – Роберта Моля. В своем капитальном сочинении «История и литература государственных наук» он говорит: «Как великан, выдвигается Гегель среди этой жалкой посредственности. Даже тот, кто не принадлежит к его школе и не согласен ни с методой, ни с частностями предлежащего сочинения, должен признать, что тут является высокая духовная сила, гениальная самобытность, господствующий кругозор и богатство материала. Преимущества и недостатки равно носят печать величия… Конечно, Гегель сам не представил полной системы государственных наук, но он указал единственный верный путь, который к этому ведет. Что до сих пор так мало следовали по этому пути, – заключает Моль, – действительно не похвально, даже едва понятно».

Проверкой может служить, с одной стороны, история философии права, раскрывающая закон развития мысли, с другой стороны – изучение фактов, указывающее на её приложение. Только в силу этой проверки философия права может сделаться прочно установленной наукой, опирающейся на непоколебимые основы умозрения и опыта. Без сомнения, вследствие такой проверки, воздвигнутое Гегелем здание должно видоизмениться в некоторых частях; но существенное в нём останется. Положенных им оснований не могли поколебать ни последующие критики, ни теории позднейших философов. Главный оппонент Гегеля, Тренделенбург, был зачинателем того лжеорганического воззрения на мир и на человеческие общества, которое в положительной школе достигло таких чудовищных размеров. Другой противник, Шталь, построил систему, представляющую возвращение к теократическим началам и лишённую всяких научных оснований. Наконец, Иеринг, который совершенно даже игнорирует Гегеля, довершил разложение правосознания в современной германской науке и практике. Умозрение было отвергнуто, и право низведено на степень интереса. Если мы хотим из этого разложения снова выйти в светлую область мысли и знания, если мы хотим восстановить порванное предание, то мы должны примкнуть именно к Гегелю, который представляет последнее слово идеалистической философии. Наука тогда только идёт твёрдым шагом и верным путём, когда она не начинает всякий раз сызнова, а примыкает к работам предшествующих поколений, исправляя недостатки, устраняя то, что оказалось ложным, восполняя пробелы, но сохраняя здоровое зерно, которое выдержало проверку логики и опыта. Именно это я и старался сделать в предлагаемом сочинении; оно представляет попытку восстановить забытую науку, упадок которой роковым образом отразился на умах современников и привёл к полному затмению высших начал, управляющих человеческой жизнью и служащих основой человеческих обществ. Важность цели да послужит оправданием недостатков изложения. Считаю во всяком случае необходимым указать тот путь, который я признано единственным верным.

КНИГА ПЕРВАЯ Личность и общество

Глава I Личность

Общество состоит из лиц, а потому лицо естественно составляет первый предмет исследования. В физическом организме мы можем изучать строение и функции целого независимо от тех клеточек, из которых оно слагается, но в обществе устройство и деятельность целого определяются разумом и волей тех единиц, которые входят в его состав. Последние не связаны друг с другом какой-либо физической связью; каждое лицо живёт отдельно, своей самостоятельной жизнью, как единичный центр, находящийся в постоянно изменяющемся взаимодействии со всеми другими. Они не связаны и общим животным инстинктом, как общества пчёл и муравьёв, в которых отдельные особи не имеют значения, и всё движется совокупными инстинктивными стремлениями, вложенными в них природой и не подлежащими изменению. В человеческих обществах главными определяющими факторами жизни и развития являются не слепые инстинкты, а разум и воля, которые по существу своему принадлежат не безличному целому, а отдельным особям. Не общество, а лица думают, чувствуют и хотят; поэтому от них всё исходит и к ним всё возвращается. Если в физическом организме изучение строения клеточек составляет необходимую научную основу биологических изысканий, если в обществах животных мы должны изучить строение и функцию отдельных единиц прежде, нежели заняться наблюдением совокупной их жизни, то в отношении к человеческим обществам это вдвойне необходимо. Здесь лицо составляет краеугольный камень всего общественного здания; не зная природы и свойств человеческой личности, мы ничего не поймём в общественных отношениях. Она поэтому должна составлять первый предмет исследований.

Но что такое человеческая личность? Человек, прежде всего, отделяется от других, как самостоятельный животный организм, имеющий свои физические потребности и стремящийся к их удовлетворению. Не с этой стороны, однако, он становится предметом изучения общественных наук. Строение и функции его тела исследуются анатомией и физиологией, результаты которых принимаются общественными науками как данные. Внимание последних обращено главным образом на духовную сторону его естества, которой он связывается с другими. И тут физиологические отношения играют существенную роль: на них основано продолжение рода и устройство семьи. Но над чисто животными элементами воздвигается целый духовный мир, источником которого служат разум и воля: этими высшими способностями человек вступает во взаимодействие с себе подобными; на истекающих отсюда отношениях строится общежитие.

Как существо, обладающее разумом и волей, человек является субъектом. А потому первый вопрос состоит в том: что такое субъект и действительно ли он существует?

Известно, что эмпирическая психология это отрицает. Хотя человек внутренне сознаёт свое «я», все люди во все времена руководствовались и руководствуются этим сознанием; хотя оно составляет источник всех их действий и взаимных их отношений, однако, по мнению эмпириков, всё это не более, как иллюзия. В действительности мы сознаём в себе только ряд состояний, связанных законом последовательности; если же мы эту связь представляем себе как единичную сущность, как постоянное «я», то это происходит лишь от дурной привычки принимать метафизические отвлечённости за реальные предметы. Подобно всем другим созданиям метафизики, таким как понятия субстанции, силы и т. д., это представление не заключает в себе ничего, кроме слов, лишённых смысла; оно должно быть отвергнуто точной наукой. Точный логический анализ указывает нам пределы нашего разума и не позволяет принимать пустые фантазии за нечто действительное. Мы сущностей вовсе не знаем; мы познаём только явления, а явления не дают нам ничего, кроме ряда состояний, связанных законом последовательности.

Таковы заключения, которые выводятся из одностороннего опыта, отвергающего всякие метафизические начала. Если бы оно было верно, то, конечно, нельзя было бы говорить о человеческой личности, а с тем вместе нечего было бы говорить ни о праве, ни о нравственности, которые предполагают это понятие как нечто действительное, а не как призрак воображения. Изменяющемуся ряду состояний невозможно присвоить никаких прав и нельзя предъявлять ему никаких нравственных требований. При таком взгляде все общественные науки разрушаются в самых своих основах. К счастью, то, что приверженцы исключительного опыта выдают за фантасмагорию, есть именно то, что действительно, а то, что они признают за действительность, не что иное как фантасмагория. Сознание своего «я» есть мировой факт, которого не в состоянии устранить никакие софизмы; только этим фактом можно объяснить, что человек помнит себя в прошлом и предвидит себя в будущем. В изменчивом потоке летучих явлений, которые мысль не в состоянии даже уловить, ибо они исчезают так же быстро, как рождаются, сохраняется нечто единое и постоянное, что служит им связью и составляет основание управляющего ими закона. Это и есть та реальная сущность, которая раскрывается нам метафизикой и которую эмпирики отвергают, как бред воображения. Только ею и держится изменяющееся бытие, и только она даёт прочное знание вещей. Ошибка эмпириков заключается в том, что они ограничиваются одними анализом, забывая синтез. Отвергая метафизику, они тем самым отвергают рациональные начала, связующие человеческое знание. Тогда остаётся только бессмысленная последовательность явлений, без всякой внутренней связи. Эмпирики, отрицающие метафизику, подобны ученику, который разобрал машину, но не умеет её опять собрать, и в оправдание себя утверждает, что машины в действительности вовсе нет, а есть только отдельные колеса и части.

Существование субъекта как реального единичного существа, лежащего в основании всех явлений внутреннего мира, не подлежит ни малейшему сомнению. Только полное недомыслие может отвергать этот всемирный факт, выясняемый метафизикой и составляющий необходимое предположение всякого опыта. Когда эмпирики утверждают, что «я» есть не более как наше представление, они признают во множественном числе то самое «я», которое они отвергают в единственном. Для того чтобы было представление, надобно, чтобы оно кому-нибудь представлялось; для того чтобы было сознание, необходим сознающий субъект. Это такие очевидные истины, о которых странно даже спорить. Утверждать противное можно, только отказавшись от всякой логики.

Но если существует субъект как реальная метафизическая сущность, лежащая в основании всех явлений внутреннего мира, то спрашивается: что же это за сущность, и как может она познаваться помимо явлений?

Непосредственно эта сущность раскрывается нам в самом акте самосознания, которое даёт нам наше «я» как источник мысли и деятельности; но затем истинная её природа, в её полноте, познается в её проявлениях. Явления – суть определения сущности в её реальных отношениях, чем самым раскрываются внутренние её природа и её свойства.

Против этого эмпирики возражают, что в таком случае всё сводится к познанию явлений, т. е. к опыту; сущность же останется пустой умственной формой, лишённой всякого собственного содержания и служащей только символом или знаком для объединения известного разряда явлений. Таково учение идущего ещё от средних веков номинализма, который видит в наших понятиях о сущностях не представления реальных сил, а лишь умственные определения, облегчающие нам группировку явлений. Оно составляет необходимый результат теории, не признающей ничего, кроме голого опыта.

Такой вывод не оправдывается, однако, требованиями логики. Из того, что сущность выражается и познаётся в её проявлениях, вовсе не следует, что она сама по себе есть ничто, и что всё наше познание ограничивается явлениями. Существо и свойства самих явлений представляются в совершенно ином виде, если мы рассматриваем их как зависимые от сущности и ею определяемые или если мы в сущности будем видеть только пустое место, в котором явления сталкиваются, соединяются и разделяются, как самостоятельные существа. Именно к этому последнему воззрению неизбежно приходят эмпирики. Отвергая реальное существование мыслимых сущностей, они самые явления превращают в сущности и делают из них реальные существа, имеющие самостоятельное бытие и находящиеся во взаимодействии друг с другом. Через это весь внутренний мир человека получает превратный вид. Субъект как реальная деятельная сила исчезает; он становится пустым вместилищем, в котором происходит игра бесчисленного множества самостоятельных ощущений и представлений. Последние рассматриваются просто как факты, т. е. как данные опыта, без всякой даже попытки разобрать, что они такое в себе самих и в состоянии ли они играть подобную роль. Анализ, разлагающий весь внутренний мир субъекта, останавливается перед фактом, между тем как именно тут-то он и должен был бы начаться, ибо факт есть нечто сложное: явление есть отношение субъекта к объекту, а потому необходимо его разложить и определить, что в нём есть субъективного и что объективного, что принадлежит самому субъекту и что получается им извне. Возвести же простое отношение в самостоятельное существо и сделать из него реальную единичную силу, – это такой прием, который противоречит всяким научным требованиям и всякой логике. А между тем на нём зиждется вся современная так называемая опытная психология.