Философия права

Детерминисты утверждают, что и выбор между разными мотивами руководится каким-нибудь мотивом. Иначе это был бы совершенно произвольный акт, не основанный ровно ни на чем. Но мотив для выбора между разными мотивами совсем не то, что первоначальный мотив. Один есть частное определение, другой – общее, один – непосредственное, другой – рефлектированное. Для того чтобы выбирать между разными мотивами, надобно от них отрешиться и над ними возвыситься. Субъект, который взвешивает мотивы, восходит в высшую область, где уже не они имеют над ним силу, а он над ними. От него зависит усвоить себе тот или другой на основании общих соображений, иногда от этих мотивов вовсе не зависимых и во всяком случае совмещающих всё их разнообразие в общем взгляде, идущем далеко за их пределы.

Эти решающие мотивы могут быть и чисто внутреннего свойства, принадлежащие субъекту, как таковому, и независимые от его внешних отношений. Такова сама идея свободы. Человек может идти направо или налево именно для того, чтобы показать, что он может делать всё, что хочет. Это опять факт, который не подлежит сомнению и не может быть отвергаем самыми последовательными эмпириками. Фулье думает даже на основании этой идеи привести к соглашению противоположные точки зрения. По его теории, всякая идея есть сила, способная перейти в действительность; поэтому и идея свободы может быть источником человеческих действий и даже побуждением к высшему развитию, состоящему в осуществлении её идеала. Но вопрос состоит в том: соответствует ли эта идея чему-либо действительному или это только призрак? Если это не более как призрак, то она ровно ничего не производит. Я могу воображать себя способным делать всё, что угодно; например, сумасшедший может думать, что он способен прыгнуть на Луну; от этого у него не прибавится ни единой йоты реальной силы. Параличный на основании предшествующего опыта воображает, что он может двигать свою руку, но от простого представления она не двигается на самое малое расстояние. Для того чтобы представление или мысль могли сделаться источником действия, надобно, чтобы им соответствовала какая-нибудь реальная сила. Поэтому и идея свободы в таком только случае способна произвести какое-нибудь действие, если оно не пустой призрак, а нечто реальное. А так как сознание свободы и возможность действовать в силу этого сознания есть факт, не подлежащий сомнению, то свобода должна считаться реальной принадлежностью субъекта, действующего на основании этого начала. Невозможно даже объяснить, каким образом подобная идея могла бы явиться у существа, которое всегда действует по законам необходимости. Оно всегда будет думать, что оно не может поступать иначе, и никогда ему не придёт в голову, что оно способно делать то или другое по своему изволению. Лейбниц уверял, что если бы магнитная стрелка была одарена сознанием, то она думала бы, что она по свободному внутреннему влечению направляется к Северу. Но это могло бы иметь место единственно в том случае, если бы она точно так же могла по своему изволению направляться и к Югу. Понятие свободы человек получает из собственного, внутреннего опыта, который показывает ему, что различные возможности действия зависят от него, а не он от них.

Кроме отдельных мотивов, человеческие действия определяются и другим, более общим и постоянным фактором, который сами эмпирики признают и не могут не признавать, ибо это сама очевидность. Этот фактор есть характер субъекта. Детерминисты делают его даже одним из главных оснований своей теории. Они утверждают, что действия человека следуют из его характера с такой же непреложной необходимостью, как физические следствия из физических причин; кто знает характер человека, тот может с полной достоверностью предсказать, как он будет действовать в том или другом случае. Но эмпирики не замечают, что этим самым опровергается вся предыдущая теория о борьбе мотивов и победе сильнейшего. Оказывается, что сила мотивов зависит не от них самих, а от постоянного характера субъекта, который на основании собственных своих свойств решает, которому из мотивов он даёт предпочтение. Этим самым признаётся и существование субъекта, ибо нельзя приписать характер изменчивому ряду состояний, связанных законом последовательности: это была бы чистая бессмыслица. Характер не есть совокупность общих свойств известного вещества, принимающего многообразные формы и вступающего в разные соединения с другими, каковы, например, свойства физических тел и химических элементов. Характер есть исключительная принадлежность единичного существа, то, что отличает его от всех других. Характер можно приписать только постоянному, единичному субъекту, который таким образом перестаёт быть пустым вместилищем разнообразных ощущений и представлений, а сам становится определяющим началом своих действий. Следовательно, вопрос переносится на совершенно иную почву. Тут уже не спрашивается, действует ли всегда роковым образом сильнейший мотив, а действует ли характер таким же роковым образом, как физические силы или химическое сродство, следующие законам необходимости?

Чтобы решить этот вопрос, надобно знать, что такое характер. Есть ли это нечто данное, установленное самой природой, от чего человек не может уклоняться, и что он не в силах изменить, как не изменяются свойства физических тел? В приложении к практике вопрос сводится к тому: вправе ли человек в оправдание того или другого поступка сослаться на то, что таков данный ему природой или Богом характер? В таком случае, действительно, все действия человека определялись бы таким же законом необходимости, как химическое сродство и явления электричества. Ни о какой свободе не могло бы быть речи.

Однако сами эмпирики отвергают подобный взгляд, который разрушил бы всю нравственную сторону человеческой жизни. Они прямо признают, «что не только наше поведение, но и наш характер частью зависят от нашей воли; что мы можем, употребляя приличные средства, совершенствовать свой характер, и если наш характер таков, пока он остаётся тем, что он есть, он необходимо заставляет нас делать зло, то будет справедливо прилагать мотивы, которые заставят нас стремиться к его улучшению и, таким образом, освободить себя от другой необходимости». Милль признаёт даже, что «учение о свободе воли, устремляя внимание на ту сторону истины, которую слово „необходимость“ устраняет из вида, именно на власть ума содействовать образованно собственного характера, дало его приверженцам практическое чувство, гораздо более близкое к истине, нежели то, которое вообще существовало в умах детерминистов». Но так как Милль всё-таки ничего не признаёт, кроме опыта, то в конце концов, он само желание изменить свой характер производит от внешних причин. По его мнению, к этому наша воля может побуждаться только опытом дурных последствий известных сторон нашего характера или же каким-нибудь случайно возбуждённым чувством. Таким образом, внешние мотивы зависят от характера, характер от воли, а воля опять от внешних мотивов. Мы имеем тут логический круг, которого эмпирики не замечают единственно оттого, что они отреклись от логики, заменив её привычкой. Между тем, такой результат противоречит и всем известным фактам. Сила воли, проявляющаяся в воздержании своих естественных побуждений и в изменении в этом смысле своего характера, чаще всего проявляется под влиянием религиозных мотивов, которые ничего общего с опытом не имеют. Факир, который всю свою жизнь стоит неподвижно, стремясь слиться с Божеством, делает это не вследствие уроков жизненного опыта и не под влиянием случайного возбуждения, а в силу присущих ему стремлений иного рода, побуждающих его отрешаться от всего земного, частного и условного и погружаться в созерцание единого, вечного и безусловного бытия. Исследователь природы человека, старающийся выяснить практические начала его поведения, не вправе обходить такого рода явления. Как скоро мы в своём анализе дошли до воли как власти, господствующей над характером, так мы не можем уже пробавляться одними эмпирическими данными; мы должны принять во внимание и те метафизические начала, которые для огромного большинства людей служат высшим руководством в их деятельности. Только анализ воли в её внутренней природе и в полноте её элементов может раскрыть нам, насколько она свободна и в чём состоит эта свобода. Этот анализ был превосходно сделан Гегелем. Немногое следует изменить или дополнить в сказанном им.

Тут надобно прежде всего отличить формальную сторону воли и её содержание. Формальная сторона состоит в движении воли от определения к неопределённости и от неопределённости к определению. Первоначально она погружена в окружающий мир и находится под влиянием его определений. Детерминисты далее этого не идут; они останавливаются на первой ступени, где никакая ещё свобода не проявляется и где человек находится в состоянии животного. Но истинная его природа состоит в том, что он отрешается от этих непосредственных определений. Человек имеет возможность воздерживать свои естественные влечения; это – факт, который не подлежит сомнению. Чем менее он к этому способен, тем более он остаётся на степени животного, и наоборот, чем более в нём проявляется эта сила, тем более он становится истинным человеком, то есть разумным существом. Способность воздерживать свои влечения есть явление разума, возвышающегося над естественными определениями и пришедшего к сознанию самого себя как независимой силы; это – первый акт свободы. А так как разум, по существу своему, идёт за пределы всякого частного определения, то это отрешение может быть полным и абсолютным. Вследствие этого руководимая разумом воля переходит в состояние полной неопределённости. И это опять факт, не подлежащий сомнению. Человек способен отрешиться от всякого определения и погрузиться в полную неопределённость; факиры делают это в течение всей своей жизни. В этом состоит то, что можно назвать потенциальным состоянием воли; это – отрицание всякого частного определения, достигшее крайнего своего предела.

Однако и это не более, как односторонний момент в определении воли. Чисто отрицательная неопределённость сама есть известное определение, в противоположность многообразному частному содержанию. А потому отрицание всякого определения ведет к отрицанию самого этого неопределённого состояния. Оно выражается в том, что воля стремится из состояния неопределённости перейти в состояние определения, то есть из потенциального состояния в деятельное. И это опять факт, который нельзя отрицать. Человек может всю свою жизнь оставаться в состоянии неопределённости, как делают факиры; но это противоречит истинной его природе, которая стремится к деятельности. Вследствие этого он по внутреннему побуждению переходит из потенциального состояния в деятельное. И это, так же как первое, есть акт свободы. Человек действует потому, что он этого хочет. Он сам себя определяет к действию. Эта способность самоопределения, составляющая само существо свободы, неразрывно связана со способностью отрешиться от всякого частного определения. Это две стороны одной и той же силы, которая собственной внутренней деятельностью переходит от определения к неопределённости и от неопределённости обратно к определению, оставаясь всегда тождественной с собой. Эта сила есть сам разум как практическое начало, или как разумная воля. Существо разума состоит именно в том, что он от частного возвышается к безусловно общему и от безусловно общего опять переходит к частному. В приложении к практической области это и даёт двоякое определение свободы, отрицательное и положительное; первое есть независимость, второе есть самоопределение.

Но определяясь к действию на основании своего хотения, практический разум неизбежно снова подпадает под влияние внешних ему определений, от которых он первоначально отрешился. Однако отношение тут получается иное. На первой ступени он сам сливался с этими определениями и чувствовал себя частью окружающего его целого. Теперь же, с развитием сознания своей независимости, или свободы, он противополагает их себе как внешний для него мир, имеющий свои законы, независимые от воли, так же как и воля от них независима. Между тем, определяясь к действию, он должен действовать именно на эти чуждые ему определения, а потому он неизбежно подчиняется господствующим в них законам, которые он не в состоянии изменить. При таких условиях ему остаётся только выбор между различными, данными ему извне, определениями. От него зависит, которое из них он признаёт своим. Этот момент есть то, что называется произволом. И он составляет явление свободы, но свободы, противополагающей себя внешним определениям, а потому ими ограниченной и не имеющей на них иного влияния, кроме выбора. Это то состояние, в котором фактически находится большинство людей.

Однако и это отношение не соответствует высшей природе разумного существа. Недостаточно, чтобы свобода проявлялась в произвольном выборе между различными внешними для неё определениями. Надобно, чтобы самый выбор определялся разумным началом. Действуя во внешнем мире, воля должна оставаться свободной, то есть, с одной стороны, сохранять свою независимость от внешних определений, а с другой стороны, определяться по собственному внутреннему побуждению и на основании собственных, присущих ей разумных начал. Она должна властвовать над своими действиями и над своими определениями. Таков высший идеал свободы. Гегель справедливо замечает, что истинное существо свободы состоит не в одной только отрицательной неопределённости и не в одних только произвольных определениях, а в переходе от одного к другому по собственному внутреннему побуждению.

Этим определяется и отношение свободы к содержанию деятельности. Свобода есть собственно формальное начало, а потому изложенными определениями исчерпывается её сущность как таковой; но высшая её ступень, согласие внутренних определений с внешними достигается тем, что внутреннее содержание переносится на внешний мир, и, наоборот, внешние определения подчиняются внутреннему содержанию. Что же это за внутреннее содержание и каково его отношение к внешнему?

Первоначальное содержание воли даётся окружающей средой и непосредственным отношением к ней субъекта. Но как скоро субъект отрывается от данной почвы и возвышается в иную область, так является и содержание иного рода. Отрицание всего частного и условного, идущее за всякую данную границу, приводит к понятию безусловно общего и необходимого. Это и есть присущая разуму идея Абсолютного, которая никаким опытом не даётся, но которая тем не менее всегда существовала и существует в человеческом роде. На ней основаны все религии и все философские системы. Только исключительный эмпиризм, ничего не признающий, кроме опыта, её отрицает, или по крайней мере считает её недоступной человеческому познанию. Однако и он принуждён некоторым образом её признать, в виде ли непреложных законов Вселенной, или в виде первоначальной даровой силы, или, наконец, даже в виде первобытной материи. Во всяком случае, человек является носителем этой идеи; это опять факт, который не подлежит отрицанию. А так как разум есть способность, идущая за всякие мыслимые пределы, что наглядно выражается математическим шествием в бесконечность, то эта идея присуща ему по самой его природе; она составляет собственное его содержание, независимое от всякого опыта.

От этой идеи получает своё бытие и сама идея свободы. Только потому, что он носит в себе идею Абсолютного, человек способен отрешиться от всякого частного определения, и только в силу этого сознания он может сам сделаться абсолютным началом своих действий. Иначе идея свободы не могла бы даже у него родиться. Кто постоянно чувствует себя принуждённым, тот не может воображать себя свободным. Неизвестность причины не в состоянии породить такое представление, как предполагают эмпирики. Я не знаю, почему у меня болит голова, но я очень хорошо сознаю, что это чувство не находится в моём распоряжении. Сознание свободы может возникнуть только тогда, когда я сознаю, что могу делать противное тому, что я делаю, а этого сознания нет, если я чувствую себя принуждённым, хотя бы причина была мне неизвестна. Свободен только тот, кто сознаёт себя свободным, а сознаёт себя свободным тот, кто действительно свободен. Таковым может быть единственно разумное существо, носящее в себе сознание Абсолютного, ибо только оно способно отрешиться от всякого частного определения и стать абсолютным началом своих действий.