Философия субъективности

Думаю, что такая трактовка личности идет от христианства. На эту мысль меня навел Ф.М. Достоевский. На следующий день после смерти своей первой жены, Достоевский писал:

«Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей? Возлюбить человека как самого себя, по заповеди Христовой невозможно. Закон личности на Земле связывает. Я препятствует. Один Христос мог, но Христос был вековечный, от века идеал, к которому стремится и по закону природы дол-жен стремиться человек. Между тем, после появления Христа как идеала человека во плоти, стало ясно, как день, что высочайшее, последнее развитие личности именно и должно дойти до того (в самом конце развития, в самом пункте достижения цели), чтоб человек нашел, сознал и всей силой своей природы убедился, что высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего я – это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастье» [95] .

95

Цит. по Бурсов Б. Судьба Пушкина. // Звезда. N 6. 1974. С. 163.

А вот высказывание философа К. Иванова. «Личность – очень новое хрупкое образование. Никогда прежде человек не был личность. Мы можем об этом говорить сейчас, ретроспективно глядя на историю и видя, что христианство поставило эту проблему, зачало личность» [96] .

Глава третья. Воздействие на становление личности времени и учителей

1. Мои учителя

96

Иванов К. Вестник новой литературы. 1990. N 1.

На становление автора как личности большое влияние оказали два педагога с большой буквы – школьный учитель по литературе в десятом классе Валентин Станиславович Спасский, но больше всего, конечно, Георгий Петрович Щедровицкий. Небезынтересна история Валентина Станиславовича, близорукого, погруженного в себя молодого человека; таким я его увидел, прийдя в десятый класс после летних каникул. Валентина растила и воспитывала только мать, учительница местной школы. Жили они в маленьком сибирском городке. В седьмом классе Валентин бросил школу, ему было не до учебы, целыми днями он читал книги. Через два года мать со слезами на глазах сказала:

– Валентин, что будет, твои друзья в этом году кончают школу, а ты?

Валентин словно проснулся. За полгода он самостоятельно прошел весь школьный материал и экстерном с отличием сдал экзамены за десятый класс. Через год он приехал в Москву, легко поступил в педагогический институт, где блестяще учился, был сталинским стипендиатом. Но наивен он был донельзя, особенно в человеческих отношениях. Этим ловко воспользовалась его однокурсница, уложив его в свою кровать и сделав от него ребенка.

Именно с этой женой, грубой и лживой женщиной, Валентин Станиславович приехал преподавать в Анапу, где в то время автор жил со своими родителями. Однако в школе у Валентина Станиславовича не заладилось, не сложились нормальные отношения с педагогическим коллективом. Провинциальные учителя считали Валентина снобом и столичной штучкой. Единственно, с кем он сошелся, был автор, в то время его ученик. Долгими вечерами мы гуляли на берегу моря или сидели в маленькой комнате Валентина Станиславовича. Учитель рассказывал своему ученику, который был горд доверием, о своих поисках в области… теоретической физики и философии. Именно тогда я впервые услышал об этих дисциплинах.

Хотя Валентин Станиславович был блестящим преподавателем литературы, позднее я уже не встречал таких учителей, он считал, что неправильно выбрал профессию. Уже на четвертом курсе педагогического института Валентин стал самостоятельно изучать высшую математику и теоретическую физику, а затем и философию. Автор отдает себе отчет, какое влияние на него оказал его учитель. Именно с легкой руки Валентина Станиславовича в моей душе зародился интерес к высокой науке и философии.

Жена Валентина постоянно устраивала мужу скандалы, потом истерично требовала прощения; один раз из соседней комнаты автор видел, как она, всхлипывая, ползала перед Валентином на коленях.

Через год после окончания школы уже в Москве автор узнал, что Валентин Станиславович развелся с женой и тут же женился на своей выпускнице Тане Масловской. Спустя несколько месяцев он уехал на Урал с молодой женой. Масловскую я хорошо знал, она училась на класс ниже, на мой взгляд, была не на много умнее и лучше первой жены Валентина. Поэтому автор не удивился, узнав, что через год второй брак Валентина Станиславовича тоже распался. Но уже родился ребенок. Дальше пошло-поехало.

Валентин Станиславович вернулся в Анапу. Назад в школу его не взяли, исходя из моральных соображений. Он преподавал в станицах Краснодарского края, воспитывал сына, получал алименты от первой жены и платил второй. Вероятно, к этому же времени относятся первые признаки болезни Валентина. Когда после второго курса института автор заехал летом в Анапу и пришел навестить своего учителя, тот жил вместе с сыном в совершенно голой комнате. Он боялся первой жены, скрываясь от нее, а в творческом плане развивал какие-то странные идеи по поводу сущности материи. Уже тогда я заподозрил неладное и поэтому не удивился, узнав позднее, что Валентину был поставлен диагноз – вялотекущая шизофрения. Общий их друг Ростислав еще до войны с Чечней изредка навещал Валентина в Грозном и как-то рассказал Вадимову случайно услышанный им разговор. Сидя за письменным столом, Валентин глядел в зеркало и говорил:

– Я гений, гений, ах, какой я гений! Даже страшно подумать, но никто этого не понимает.

После войны в Чечне автор окончательно потерял след своего первого учителя.

С Георгием Петровичем Щедровицким (далее также Юра, так его называли близкие друзья) автор познакомился осенью 1959 г. В то время я учился на втором курсе физико-технического факультета Московского педагогического института им В.П. Потемкина и искал себя в науке. Мы сразу понравились друг другу и договорились создать на факультете кружок по философии физики; Юра брал на себя руководство, а я должен был быть старостой. На семинары кроме Юры, меня и студентов приходили Борис Сазонов, Володя Костеловский, Владимир Лефевр. Довольно скоро наши отношения с Юрой стали неформальными. Для меня он был абсолютный авторитет, учитель, друг.

Насколько я понимаю, для Юры я был одним из первых учеников, на которого он возлагал большие надежды. Поэтому Щедровицкий не жалел времени на мое образование. В течение 4–5 лет он читал все мои работы, делал по ним замечания, иногда правил. Самые первые, две-три мои научные работы я написал с его помощью: Юра показал, как строить рассуждение, сценировать сюжет и прочее. Мы много встречались, обо всем разговаривали, кроме политики. Иногда мой учитель был очень откровенным. Помню, однажды, он пришел на встречу предельно взволнованный. Я спросил, что случилось. «У меня родился сын,» – ответил Юра, и стал рассказывать о своих взаимоотношениях с женой. Можно с уверенностью утверждать, что Щедровицкий своих близких учеников (после меня был Олег Генисаретский, потом Виталий Дубровский) не просто поддерживал всеми возможными способами (даже приписывая нам несуществующие достоинства и открытия), но и нежно любил, что не мешало ему в каких-то ситуациях быть достаточно жестким. Тем не менее, своего учителя я до конца не понимал. Многие поступки Юры ставили меня в тупик.

Яркая личность, он презрительно отзывался о личности как таковой. Человек с первого дня нашего знакомства, приобщавший меня к высокой философской культуре, к Марксу и Аристотелю, нередко презрительно говорил о культуре в целом, фактически как о мертвом монстре, тормозящем наше продвижение вперед.

Мыслитель, создавший после войны одну из первых по-настоящему свободных философских школ, постоянно боровшийся против мертвящего научного официоза, отказывается в начале 70-х годов, когда это стало возможным, как это сделали многие, спокойно заниматься философией и снова набирает замкнутую эзотерическую группу.

Супруга Георгия Петровича Щедровицкого Г.А. Давыдова, его брат Л.П. Щедровицкий, а также два участника методологического движения А.А. Пископппель и В.Р. Рокитянский в 2001 г. издали удивительную книгу Г.П. Щедровицкого «Я всегда был идеалистом». Читаются эти воспоминания, надиктованные создателем Московского методологического кружка (ММК) первоначально на магнитофон больше 25 лет тому назад, на одном дыхании – интересно необыкновенно. Хотя формально – это рассказ Щедровицкого о своей семье, детстве и юности, поступлении и учебе в Московском университете, сложных взаимоотношениях с преподавателями и психологами того времени (конец 40-х, начало 50-х годов), за всем этим встает целая эпоха и масса вопросов, заставляющих продумывать и собственную жизнь.