Философия творческой личности

Поскольку происходит превращение культуры (образа) в удобный для массового потребления продукт (поступок).

Литература

1. Альтернативная культура. Энциклопедия. – М.: Ул ь т р а. Культ у ра. 2005.

2. Берман Николай. И снился страшный сон Алеше // Газета. Ru. 29 ноября 2013 года.

3. Давыдова Марина. Карамазовы и ад // Colta.ru. 29 ноября 2013 года.

4. Злотникова Т. С. Эстетические парадоксы режиссуры: Россия, ХХ век. – Ярославль: Изд. ЯГПУ, 2012.

5. Карась Алена. Достоевский-трип // Российская газета. 29 ноября 2013 года.

6. Токарева Марина. Каким богам молится Богомолов // Новая газета. 29 ноября 2013 года.

7. Шимадина Марина. Карамазовы пошли к черту // Известия. 27 ноября 2013 года.

8. http//mestniy_bozhok. – Dec. 20th, 2013 12:58 pm (UTC) (дата обращения:7.12.2014).

5.6. Личность творца в ситуации конца (позапрошлого) века: симптомы конца, типологический подход

Исторический опыт редко воспринимается каждым следующим поколением как личностно мотивированный. Каждые новые «дети» вершат свой безжалостный суд «над промотавшимся отцом». Потому столетней давности духовные катаклизмы, пережитые Россией с идиллическим, по нынешним представлениям, результатом (всплески творческого потенциала – «Серебряный век», философская мысль, в большинстве своем «увезенная» на пресловутом корабле философов и лишь отчасти выжившая на родине), – в конце XX века чуть ли не обнадеживают. Однако для культурологического анализа особое значение имеет возможность проанализировать типологию симптомов конца века, что позволило бы понять современность с учетом приобретенного исторического опыта.

В конце века особенно часто звучит слово кризис. Формы проявления кризиса сто с лишним лет назад и в начале XXI века, безусловно, разнятся. Но заметные различия форм лишь подчеркивают существенную близость проблем, рождающихся на рубеже веков, в пограничных ситуациях. Взгляд в будущее (задача прогностическая, а потому выходящая за рамки современного культурологического построения) вырастает из понимания черт прошлого, оказавшихся решающими не для гибели, а для выживания культуры.

Самоощущение творческой личности является достаточно объективным предметом типологического анализа. И мы можем предпринять экстраполяцию в отношении духовных проблем философов и художников конца прошлого века.

Обратимся к опыту людей, которых формально легко можно отнести к одному поколению. Оговорим, правда: согласно классической традиции психология считает поколением интервал, равный примерно 30 годам (В. Дильтей и др.). Однако в этом понятии нам важнее подчеркнуть критерий, извлеченный из названной традиции И. Коном: для него поколение – еще и «духовная общность людей, которые выросли в одно и то же время и чей жизненный идеал сформировался под влиянием одних и тех же исторических событий… Речь идет не просто о современниках, а о людях, связанных общностью главных детских и юношеских переживаний, которая поражает общий тип восприятия и шире – тип личности…» [8, с. 102].

В интересующей нас ситуации конца позапрошлого века (и начала прошлого, XX в.) поколение размещается во временных рамках, даже меньших, чем 30 лет: время сгущается, прессует человеческую жизнь, некоторые из поколения умирают, не прожив полувека, от болезней, другие проходят через драматические испытания и завершают жизненный путь либо насильственно уничтоженные, либо лишенные Родины. Разница в возрасте не настолько велика, чтобы причислить этих людей к двум самостоятельным поколениям. Из многих, кого необходимо, с нашей точки зрения, включить в указанные рамки (а среди них – А. Блок и М. Горький, М. Врубель и С. Рахманинов, ряд других – и все великие), мы предлагаем обратиться к судьбам и опыту следующих: философы В. Соловьев (1853) и В. Розанов (1856), писатель А. Чехов (1860), актриса В. Комиссаржевская (1864), писатель Д. Мережковский (1866), художник А. Бенуа (1870), режиссер В. Мейерхольд и философ Н. Бердяев (оба – 1874), писатель А. Белый (1880).

Эмоциональная окраска, характеризующая несомненное видение наступившего или, по крайней мере, наступающего кризиса, достаточно явственно отличает существование младших из этого поколения от настроя тех, кто был постарше. Например, от В. Соловьева.

С одной стороны, именно этот человек произносит пророческое словосочетание «симптом конца». Более того, он связывает конец с темпом прогресса, что позднее сначала ощутят, а после сделают предметом анализа его младшие современники.

С другой стороны, сама способность ощущать «симптомы конца» для него, по-видимому, связана с возрастными характеристиками тех, по чьему адресу он слегка иронизирует: «Зрение ли у меня туманится от старости, – говорит у него Политик, – или в природе что-нибудь делается?…» «А я вот – вторит ему Дама, – с прошлого года стала тоже замечать, и не только в воздухе, но и в душе: и здесь нет „полной ясности“… Все какая-то тревога и как будто предчувствие какое-то зловещее». Но здесь проходит раздел между В. Соловьевым и его младшими современниками. Его Генерал констатирует, принимая сознаваемое как естественное, а не просто неизбежное: «Что мы стареем – это несомненно; и земля ведь тоже не молодеет…» Для него логически достигнутым состоянием является «… какое-то обоюдное утомление» [15, с. 705, 735].

В отличие от В. Соловьева, младшие не просто не приемлют неизбежное, но воспринимают его как трагически разворачивающееся и при этом гордятся своей причастностью к Неизбежному Трагическому. А. Белый словно вторит участникам эпического соловьиного диалога; для него рядом с людьми, которые не чувствуют «перемен погоды», «руководствуются зрением» и, не взяв с собой зонта при безоблачном горизонте, «возвращаются промокшими», – есть другие, у которых, как у крестьян, подобно мистикам, к непогоде «свербит поясница». А Белый категоричен, не видя у старших способности предощущения. Словно воссоздавая атмосферу метерлинковских диалогов-кошмаров, он приводит разговор между старшими, кого он называет «детьми конца», и младшими – «детьми ру бежа»:

– Горизонт ясен.

– Будет ливень.

– Мистика!

– Берите зонт.

– Пойду без зонта.

– Промокнете.

– Позвольте, откуда вы знаете?

– Свербит в пояснице…

– Но тучи нет.

– Ее нет, а в пояснице моей сидит она.

Прорицающий гордится: его пограничное состояние пролегает не только между двумя эпохами, но и между двумя мирами – зримым и мыслимым, потому не на все несуществующие раздражители реагируют его «измерительные приборы» – «органы чувств» [1, с. 47].

Молодые остро переживают приближающийся – надвигающийся! – рубеж. Внимание исследователей обращает на себя их особая восприимчивость к любым, даже подчас банальным явлениям, острое переживание переходного рубежа, повлекшее за собой не просто трансформацию мира сущего в мир вымышленный, но родившее прежде немыслимое совмещение «романтического гротеска и философско-лирических обобщений» [2, т. 2, с. 599].

Состояние кризиса часто фиксируется в связи с проблемой красоты. И опять – расслоение между «детьми конца» и «детьми рубежа». «Дети конца», с достоинством принимавшие его наступление, непреложно верили в красоту как средоточие добра и истины. Жаждали спасти ее «от художественных и критических опытов, старающихся заменить идеально-прекрасное реально-безобразным» [14, с. 351]. Необходимая «для исполнения добра в материальном мире», она противостоит пустоте, которая, по-видимому, может быть осязаема и понятна, пустоте бесконечной, которая, по В. Соловьеву, есть символ мертвого единства, подавляющего живое духовное начало [14, с. 392, 395]. Следовательно, утрата красоты равнозначна утрате смысла существования мира.

Но проходит десять лет, и ровно на рубеже столетий (как не согласиться с магической силой чисел, сроков, даже с верой в совпадения) «дитя рубежа», В. Мейерхольд, горюет по поводу неоцененности нежной красоты «Снегурочки» и невозможности эту красоту утвердить на сцене. Наивные берендеи, патетический Мизгирь, инфантильный Лель, холодно-очаровательная Снегурочка даже самому «художественнику» Мейерхольду видятся отжившими свой век. Кончился век не просто гармонии – но век попыток обрести или восстановить гармонию. Начинается век кризисов. И становится очевидно, что в «современной смуте», «на развалинах строя всей нашей жизни – мало призыва к одной лишь красоте» [10, с. 80–81].