Философия Зла

Тот, кто не видит ничего общего между самим собой и своим врагом, кто считает, что все зло заключено в другом и полностью отрицает зло в себе самом, обречен на трагическое сходство со своим врагом. Но тот, кто, познав зло в себе, обнаруживает свою схожесть с врагом, в действительности от него отличается. Отрицая сходство, мы лишь его усиливаем; осознавая его, мы тем самым его уменьшаем. Чем больше я утверждаюсь в своей непохожести, тем больше я похож; чем сильнее мое убеждение в том, что я такой же, тем больше я отличаюсь...

Индивидуумы, применяющие насилие

Деление людей на «хороших» и «плохих» особенно проявляется в насилии, совершаемом группой, однако мы можем обнаружить это деление и на личностном уровне. Насилие, совершенное группой, проще понять, нежели индивидуальное насилие, поскольку в первом случае мы можем апеллировать к давлению группы, общей цели и т.п. Однако чем же можно объяснить насилие, совершенное отдельным человеком? Принято считать, что источником проявлений насилия и агрессии может быть угроза для чувства собственной ценности или низкая самооценка. Однако это не в коей мере не может служить непреложным объяснением. Не выявлено четкой зависимости между «низкой самооценкой» и применением насилия. Типичный «хулиган», выбирающий для себя жертву специально, чтобы подвергнуть ее физическому и/ или психическому насилию, не обязательно страдает комплексом неполноценности, а как раз наоборот, зачастую весьма уверен в себе и обладает сильным образом Я. Можно сказать, что его представление о себе неустойчиво и поэтому он самоутверждается путем демонстрации своего превосходства. Если кто-то ставит под угрозу его представление о себе, то это воспринимается как унижение, и агрессия в этом случае может быть описана как инвертированное унижение, которое человек предпочитает не терпеть, а обрушивается на то, что считает причиной унижения.

«Насилие» - заведомо нечеткое понятие, которое сложно подвести под конкретное определение 361 . Проще всего дать характеристику физическому насилию: жестокое, болезненное, причиняет вред организму. Тед Хондерик определяет насилие как использование силы, которое выходит за рамки нормы. Я определяю насилие следующим образом: намеренное причинение живому существу вреда или боли против его воли. Вопрос в том, почему это происходит. Действительно, мы с легкостью находим бесчисленное множество причин для нападения на другого человека. Самоконтроль останавливает нас, однако случается, мы не сдерживаемся. Я подчеркиваю, что мы выбираем несдержанность, т.е. потерю самоконтроля можно считать активным действием. Это проявляется в том, что большинство людей, «утрачивающих» контроль над собой, не утрачивают его целиком и полностью, а находят в себе силы вовремя остановиться, прежде чем нанести другому серьезные увечья. Обычно человек «утрачивает» контроль над собой из-за своего убеждения в том, что он подвергся той или иной форме несправедливости. Насилие не только создает хаос, но также и упорядочивает. Насилие, как правило, представляет собой попытку навести порядок в хаосе, восстановить баланс.

361

В общем, можно говорить о трех толкованиях насилия: 1) широком, 2) узком, 3) с точки зрения закона. В широком понимании насилие включает в себя множество различных явлений, таких, например, как социальная несправедливость. Одним из самых распространенных широких значений насилия является понятие о «структурном насилии», введенное Юханом Галтунгом: «Если человек подвергается такому влиянию, при котором его соматический и ментальный потенциал больше, чем его фактическая реализация, то имеет место насилие». (Galtung: «Violence, Peace and Peace Research», s. 168.) Проблема в том, что при таком определении насилия едва ли можно найти такую сторону человеческой жизни, которая не была бы насквозь пропитана насилием, поэтому само понятие «насилие» теряет всякий смысл. 2. Узкое значение насилия больше соответствует принятому словоупотреблению и выражает умышленные действия человека, причиняющие физический или, возможно, психологический вред. Понятие о «личном насилии» Галтунга относится к этой категории. 3. Третий тип насилия, где критерием для его определения служит законность-незаконность действия, по сути, является частным случаем второго, т.е. когда умышленные действия приносят вред и, кроме того, противоречат законам государства. На мой взгляд, эта дефиниция является контринтуитивной, и некоторые действия - скажем, избиение демонстрантов полицией - являются насильственными, даже если они законны. Второе понимание насилия кажется мне наиболее подходящим, и за отсутствием чего-либо другого я буду употреблять термин «насилие» в узком значении.

Действие полностью обусловлено чем-либо, т.е. оно имеет место в ситуации, которая так или иначе интерпретирована субъектом действия. Одним из наиболее информативных исследований преступлений, совершенных с применением насилия, в котором за основу понимания насилия взята обусловленность действия, является «Насильственные преступления и преступники» Лонни Атенса. Важный вывод, сделанным Атенсом состоит в том, что применение насилия необходимо понимать не как результат действия бессознательных мотивов, внутренних конфликтов, внезапной вспышки эмоций и тому подобного, а скорее как результат сознательно выстроенной стратегии поведения, сформированной индивидом в процессе интерпретации ситуации, в которой он находится, как ситуации, требующей применения насилия. Насилие, другими словами, не прорывается внезапно, без всякого обдумывания, а скорее является следствием интерпретаций и решений преступника. Атенс различает четыре типа интерпретаций, ведущих к насилию:

1. Фрустрационно-защитная интерпретация: это интерпретация физической защиты, при которой применение насилия видится единственной возможностью помешать кому-либо причинить физический вред себе или другим.

2. Фрустрационная интерпретация: интерпретация поведения жертвы как попытки помешать реализации желаемых действий или, возможно, поведение жертвы воспринимается как попытка принудить к нежелаемым действиям. Насилие видится единственным способом добиться желаемого. Желаемой целью может быть ограбление, половой акт и тому подобное.

3. Интерпретация злого умысла: интерпретация поведения жертвы как проявление злонравия, попытки высмеять или одурачить. В этом случае насилие представляется адекватной реакцией на злой умысел.

4. Фрустрационная интерпретация злого умысла: этот тип интерпретаций является комбинацией из (2) и (3). Поведение жертвы интерпретируется или как попытка помешать определенным действиям, или как попытка принудить к определенным действиям, что является следствием приписываемого жертве злонравия.

Атенс приводит ряд конкретных примеров каждой из этих интерпретаций, при которых преступник каждый раз считал себя «хорошим», а жертву - «плохой». Образ абсолютно немотивированного насилия возникал, как правило, из описаний жертвы. Когда жертва говорит о «слепом насилии», преступник, обычно ссылается на предшествующую провокацию. Так называемое «слепое насилие» на самом деле почти всегда является следствием взаимной агрессии, и бывает, что в случившемся нападении можно упрекнуть не только преступника, но и его жертву. Изучение 159 убийств, не связанных с другими преступными целями, показало, что в большинстве случаев жертвы вели себя агрессивно и этим способствовали трагическому развитию событий. Это подтверждено целым рядом подобных исследований. Показания жертв, так же как и показания преступников, необъективны в том смысле, что жертвы склонны описывать картину произошедшего, сгущая краски, а преступники изображают случившееся в более светлых тонах, что не совпало бы с оценкой независимого наблюдателя. Творящий зло лишь в единичных случаях признает, что совершил злодеяние. Зло, другими словами, почти никогда не присутствует в представлении преступника о себе самом, скорее оно возникает в суждениях жертвы и свидетелей. Из этого следует, что совесть может давать сбой. Часто между мотивами преступника и мотивами, которые ему приписывает жертва, существует огромная разница. Преступник часто убежден в благости своих мотивов, поскольку он воспринимает жертву как «зло», в то время как жертва истолковывает мотивы преступника как «зло».

Джек Кац обращает внимание на то, что типичные убийства, за исключением несчастных случаев на дороге и убийств, связанных с кражей и тому подобным, мотивированы тем или иным представлением о благе. Он описывает множество ситуаций, в которых некто, считающий себя поборником блага, убивал тех, кто, по его мнению, бросил вызов или попрал это благо вероломством, нарушением прав собственности, оскорблением и т.д. Убийца почти всегда считает свой поступок справедливым в момент его совершения, однако впоследствии нередко понимает ошибочность этой оценки. Некоторые интерпретации более верны, нежели другие, но Атенс не принимает во внимание ситуации, в которых можно говорить о стопроцентном заблуждении, т.е. когда один субъект приписывает другому злонамеренность мотивов, в то время как у последнего их просто-напросто нет. Интерпретации, лежащие в основе применения насилия, часто связаны с одним или несколькими из ниже приведенных отрицательных моментов: (1) субъект интерпретирует все высказывания и действия как направленные против него лично, что происходит редко, (2) субъект фокусируется только на тех аспектах ситуации, которые соответствуют интерпретации, и упускает из виду аспекты, свидетельствующие об ее ошибочности, и (3) интерпретация ведет к систематическому искажению, когда даже благие намерения воспринимаются как злой умысел. Атенс тем не менее проливает свет на причины возникновения ошибочных интерпретаций, которые принципиально связаны с представлением преступника о самом себе: применение насилия напрямую зависит от того, включено или не включено насилие в представление о себе. Личность, не включающая насилие в представление о себе, как правило, будет прибегать к насилию только при условии возникновения первого типа интерпретаций, в то время как личность, включающая насилие в представление о себе, может прибегнуть к насилию, основываясь на всех четырех типах интерпретаций. Проще говоря: тот, кто принимает в себе склонность к насилию, интерпретирует большинство ситуаций как требующих насильственных действий. Тот, кто принимает в себе склонность к насилию, в значительной мере воспринимает также и других людей как склонных к насилию. По себе в действительности можно судить только о самом себе, но зачастую кажется, что знание себя дает право судить о других.

Есть еще кое-что, чего не учитывает Атенс, а именно - дьявольщина, соблазн зла. Проблема заключается в том, что мы в значительной степени рассматриваем различные интерпретации как искренние и, таким образом, упускаем из виду, что в некоторых случаях они являются просто предлогом. Жан Жене пишет: «Повод оправдания своих поступков вскоре становится поводом для совершения зла». Некоторым людям просто-напросто нравится жестоко обращаться с другими. Их нападение бесполезно - оно не связано ни с финансовой выгодой, ни с самозащитой и не является ответной реакцией на унижение - оно совершается ради «забавы». Однако таким людям нужен предлог, чтобы подвергнуть другого насилию. Этот предлог должен служить оправданием не только для насилия, причиненного другому, но также оправдывать и тех, кто совершил насилие. Большинство из нас, толкнув другого человека, обычно тут же извиняется, однако для некоторых это становится предлогом для того, чтобы ударить. Удар не является ответной реакцией на оскорбление, а заведомо предполагается как желаемое действие, которому необходимо найти законное основание. Между желанием произвести насильственное действие и самим действием должно быть узаконивающее промежуточное звено, которое позволяет возложить всю вину на противника. В этом случае мы подходим к рассмотренному выше садизму.

Арендт и зло глупости

 До сих пор мы говорили о людях, действующих в соответствии или наперекор своим представлениям о благе и зле. Злодей по расчету, понимая, что такое зло, сознательно совершает злодеяние, стремясь достичь собственного блага, будь то финансовая выгода или получение удовольствия. Я показал, что демоническое зло также следует рассматривать как форму зла-средства. Злодей-идеалист, напротив, считает себя поборником блага, а своих жертв - злом. Однако встречаются люди, которые не соответствуют ни образу злодея по расчету, ни злодея-идеалиста. Именно такого человека увидела Ханна Арендт, присутствуя на процессе против Адольфа Эйхмана в 1961 году. Она пишет:

Меня поразила очевидная незначительность преступника, невозможность найти в нем глубину, в которой кроются корни или мотивы безусловного зла его поступков. Преступления чудовищны, однако сам преступник... был совершенно обыкновенным, таким, как все, - ни дьявол, ни чудовище. Не было даже намека на непоколебимые идеологические принципы или какие-либо специфичные злонамеренные мотивы; единственной, достойной внимания всецело негативной чертой, которую можно было отметить в его поведении до процесса, на процессе и во время дачи показаний была не глупость, а бездумность.

Проблема Эйхмана заключалась именно в похожести на множество других таких же людей, которые не были ни извращенцами, ни садистами, они были и, впрочем, остаются пугающе,ужасающе нормальными. С точки зрения юриспруденции и норм морали эта нормальность была куда страшнее всех, вместе взятых, ужасов, потому что стала определяющей чертой... этого нового типа преступника... который совершает преступления так, что для него самого становится практически невозможным понять или ощутить, что он делает что-то дурное.