Философия Зла

Холокост мог произойти лишь при условии нейтрализации влияния основополагающих побуждений нравственности, изоляции конвейера смерти от той сферы нравственности, где формируются и действуют эти побуждения, и их оттеснении на периферию сознания.

Обычные люди и беспредельное зло

Ужасающие поступки могут совершаться людьми, которые просто сосредоточены на решении практической задачи и не руководствуются садистическими мотивами 374 . Эйхман, Гесс и Штангль как раз являлись такими людьми. То, что я назвал глупостью, как уже сказано выше, не означает недостаток интеллекта. Например, половина 14 участников Ванзейской конференции были докторами юридических наук, а 6 из 15 Einsatsgruppenfuhrer,т.е. командующих отрядами смерти на востоке, имели докторскую степень. А как насчет врачей, проводивших эксперименты на заключенных? 375 Все они понимали разницу между хорошим и плохим, однако никто из них не примерял эти категории на свои собственные поступки, словно эти поступки совершались в некоем вакууме вне морали, где понятия о хорошем и плохом не имеют силы.

374

Например, инженеры, конструировавшие печи крематориев. Один из них, Мартин Клеттнер, в 1950 году даже пытался получить патент на печь, которую он, среди прочих, разрабатывал в Освенциме. (Pressac: Krematorieovnene i Auschwitz, s. 116, 147, 160.)

375

Об этих врачах см. Lifton: The Nazi Doctors. Врачи, служившие в концлагерях, в свое время давали клятву Гиппократа, но делали диаметрально противоположное тому, в чем клялись, судя по всему, ничуть об этом не беспокоясь. Они вводили заключенным различные вещества, вирусы и бактерии, удаляли отделы головного мозга, пересаживали внутренние органы живых людей без наркоза, помещали их в барокамеры, кипящую и ледяную воду. Врачебная этика была полностью извращена. Разумеется, многие врачи отказывались проводить эксперименты, и никто из них не был наказан, им просто предложили заняться другой работой - однако большинство, судя по всему, не имело возражений.

Созданию такого вакуума способствовал процесс дегуманизации. Бритье волос, доведение до крайней степени истощения и многое другое скрывало индивидуальность и превращало людей в безликую массу 376 . В найденном в Освенциме дневнике кого-то из заключенных написано: «Мы уже не люди, но и не животные, мы - просто непостижимый психофизический продукт, произведенный в Германии». В лагере следили за тем, чтобы заключенные не накладывали на себя руки. Это может показаться странным, ведь в итоге их все равно умерщвляли, но тем не менее самоубийство создавало проблему, поскольку этот поступок сам по себе субъективен. Самоубийство утверждает ценность жертвы как человека и таким образом разрушает представление о заключенном как о не-человеке. Результатом процессов дегуманизации являлась демонстрация того, что евреи - не люди в полном смысле этого слова, таким образом, солдатам становилось легче осуществлять их уничтожение. Было важно, чтобы евреи утопали в собственном дерьме - в Берген-Белзене на 30000 женщин приходился только один нужник - таким образом, евреи отождествлялись с дерьмом. Евреев считали врагами, однако могла вмешаться простая человечность, вот почему делалось все возможное, чтобы не дать ей спутать карты. Берель Ланг утверждает, что процесс дегуманизации, которому подвергались евреи перед убийством, показывает, что изначально евреи признавались людьми. Поэтому нацисты, в понимании Ланга, являли собой осознанное зло, поскольку действовали обдуманно. Он идет еще дальше, утверждая, что они поступали так, потому что это было злом. Следовательно, он считает нацистов воплощением демонического зла в его наиболее крайнем проявлении. Однако это не соответствует тому, что мы уже знаем о большинстве преступников.

376

В Освенциме многим заключенным делали татуировку номера на руке, этот номер заменял имя, таким образом, происходило еще большее обезличивание заключенных. Заметим, что татуировка являлась дополнительным ударом для ортодоксальных евреев, поскольку иудейские законы запрещают татуировки и т.п.: «Ради умершего не делайте нарезов на теле вашем и не накалывайте на себе письмен. Я Господь». (3-я книга Моисея 19:28; 5-я книга Моисея 14:1). Однако я сомневаюсь, что это было устроено специально, мне кажется, что татуировка, прежде всего, имела целью обезличивание и «упорядочивание».

В книге «Добровольные палачи Гитлера» Даниель Гольдхаген критикует Арендт за то, что она изображает нацистов, в общем нейтрально настроенными по отношению к евреям. Однако Арендт говорила не о всяком участнике массового истребления, а лишь о некоторых из них, она хотела показать, что разные люди, причастные к этому истреблению, являлись воплощением различных форм зла. Гольдхаген, напротив, не видит между ними никакой разницы. Для него главное то, что они были немцами. Как указывают Норман Финкельштейн и Беттина Бирн, в книге Гольдхагена ощущается сильное напряжение между акцентом на немецком антисемитизме на одном полюсе и индивидуальной ответственностью на другом. Гольдхаген так и не прояснил связи между этими двумя моментами. Несостоятельное и тенденциозное описание немецкого антисемитизма, которое делает Гольдхаген, было, надо сказать, опровергнуто Финкельштейном и Бирн.

Из документов ясно видно, что большинство немцев не разделяло антисемитизм нацистов, даже в военные годы. Хотя антисемитизм резко возрос, когда нацисты пришли к власти, он не был широко распространен среди большинства населения Германии, и, например, «хрустальная ночь» не была положительно воспринята простыми немцами. Это доказывает нижеприведенная цитата из официального нацистского рапорта, касающегося «хрустальной ночи»:

Известно, что сторонниками антисемитизма в основном являются члены партии и партийных организаций, и что определенная часть населения не имеет об антисемитизме никакого представления и лишена всякой способности к пониманию.

После «хрустальной ночи эти люди тотчас бросились в лавки к евреям. Главным образом это объясняется тем, что хотя мы, без сомнения, народ и держава антисемитизма, но тем не менее антисемитизм почти не затрагивает систему взаимоотношений между народом и государством... в немецком народе все еще существует прослойка мещан, которые жалеют бедных евреев, не разделяют антисемитскую позицию немецкого народа и при всякой возможности стараются защитить евреев. Наша цель, чтобы антисемитизм как идеологию разделяли не только руководители и члены нашей партии.

Акты физического насилия, направленные против евреев, негативно воспринимались простыми немцами, однако постоянные нарушения гражданских прав евреев не порождали массовых протестов, а увольнения евреев, конфискация имущества и тому подобные меры пользовались относительно широкой поддержкой населения. В данном случае речь шла скорее об апатии и нравственном безразличии, нежели о тотальном юдофобстве немецкого народа. Поэтому широкие обобщения Гольдхагена, такие, как «каждый немец вел следствие, был судьей и палачом», совершенно безосновательны. Гольдхаген демонизирует немецкий народ и пишет об уникальной «немецкой культуре жестокости», об «общей [немецкой] склонности к насилию», о том, что немцы «в общем жестокие и кровожадные» и т.д. Гольдхагену не хватает убедительных примеров, подкрепляющих его заявления об этой специфичной немецкой культуре, поощряющей массовые уничтожения. Следующее слабое звено в этих утверждениях заключается в слишком большой роли, отводимой этой уникальной немецкой культуре полностью сформировавшей воззрения непосредственных участников событий, что никак не согласуется с намерением Гольдхагена постулировать в исследовании Холокоста решающее значение индивидуальной ответственности. Если эти люди были простым продуктом культуры, то о какой индивидуальной ответственности может идти речь? Рассуждения Гольдхагена противоречат его собственным утверждениям, сводятся к единственной причине, все время к пресловутой, чисто немецкой, особенно экстремальной форме антисемитизма. Как следствие коллективная вина вытесняет индивидуальную. Основываясь на том образе Германии, который создает Гольдхаген, нацисты должны были получить скорее 10-процентную поддержку на последних выборах, а не 33%, которые они фактически получили. Тем не менее с Гольдхагеном согласен Джеймс Гласе, который так же однобоко аргументирует массовое уничтожение евреев, ссылаясь на антисемитизм, обусловленный культурой, и подкрепляет это утверждение научными, или, скорее, псевдонаучными выкладками, и приписывая антисемитизм всему немецкому народу. Гласе, как и Гольдхаген, утверждает, что каждый немец был одержим мыслью о полном истреблении еврейского народа.

Немаловажно, что, вопреки утверждениям Гольдхагена, простые немцы, судя по всему, не представляли себе масштабов происходившего уничтожения евреев 377 . Это говорит скорее об их равнодушии, нежели о ненависти. Как уже было сказано, антисемитизм не был широко распространен в Германии до 1933 года, однако страну охватил кризис, а в критической ситуации люди больше, чем обычно, склонны думать только о самих себе. Межвоенный период был для Германии временем депрессии, инфляции, безработицы, общего повышения уровня насилия и преступности и т.д. Все это привело к тому, что простой немец был в основном сосредоточен на своих личных проблемах. Большинство людей действовало, исходя из того, что Эрвин Штауб называет «эгоистическим балансом». Человек сравнивает собственное, фактическое благосостояние с нормальным, т.е. с тем, которое, по его мнению, должно быть, и тогда, исходя из этой оценки, оказывает или не оказывает помощь другим людям. Если собственное благосостояние оценивается значительно ниже «нормы», то человек в меньшей степени склонен помогать другим людям, даже если они находятся в гораздо более трудном положении. Если же благосостояние, напротив, оценивается как удовлетворительное или лучше, чем удовлетворительное, то человек более отзывчиво относится к проблемам других людей. Это не абсолютное правило, и твердые нравственные принципы способны взять верх над соображениями собственного благосостояния. Если мы теперь проанализируем общую ситуацию, сложившуюся в Германии в межвоенный период, то поймем, что эгоистический баланс диктовал простым немцам заботу о собственном положении, а не о положении евреев.

377

Количество трудовых лагерей было так велико, что обычные немцы наверняка знали об их существовании. Но между трудовым лагерем, концентрационным лагерем и лагерем смерти существует огромная разница, и важно о ней помнить. Существовало более 10000 трудовых лагерей, и, хотя большинство лагерей находилось в Восточной Европе, обычные немцы должны были знать о них, поскольку, к примеру, только в Берлине и его окрестностях располагалось 645 лагерей. (Goldhagen: Hitler's Willing Executioners, s. 170f.) Даже если обычные немцы знали о существовании трудовых лагерей, концентрационных лагерей было значительно меньше, равно как и возможности узнать о том, что там происходило. Вряд ли многим было известно о лагерях смерти. Существование лагерей смерти пытались сохранить в тайне, все они находились в Польше и действовали относительно недолго - систематические газации начали проводиться весной и летом 1942 года, и большинство лагерей функционировали около полутора лет - поэтому нет оснований считать, что обычные немцы знали об этих лагерях Общее представление о концентрационных лагерях было значительно лучше того, чем они являлись в действительности, хотя о них и думали существенно хуже, чем о трудовых лагерях. Ни Гольдхаген, ни Гласе не учитывают этих различий и поэтому утверждают, что обычным немцам было известно обо всем этом, что, судя по всему, просто невозможно.

Вместо того чтобы демонизировать народ целиком, как поступает Гольдхаген, надо приглядеться к тем, кто принимал активное участие в уничтожении евреев, а речь идет о десятках тысяч, возможно о 100000 немцев. В то же время необходимо подчеркнуть, что не все они представляли себе истинного масштаба истребления. Конечно, все железнодорожники, к примеру, должны были отказаться от перевозки заключенных, однако, вероятно, мало кто из них был осведомлен о немыслимых условиях самых ужасных лагерей. Обратимся к тем, кто имел непосредственное отношение к убийствам - 101-й полицейский батальон.

В книгах о Холокосте много говорится о газовых камерах, однако «только» 50-60% убийств было совершено посредством газации. Остальные были убиты другими способами, в основном - расстреляны. Это очень важно, поскольку целый ряд обычных объяснений, таких, как бюрократизация, разделение труда, технологизация и дистанцирование, в этом случае отпадают. Эти жертвы были по-прежнему людьми, которых видели и в которых стреляли, они не были просто «массой», прибывшей в лагерь. В своих исследованиях, касающихся их убийц, я опирался на монографию Кристофера Браунинга о 101-м полицейском батальоне 378 . В батальон входило около 500 человек, весьма показательно составлявших срез немецкого общества, что было характерно для всех карательных отрядов, посылаемых на восток. Эти полицейские не были обычными солдатами, ушедшими на фронт, - им не грозила опасность, в них никто не стрелял. В период с июля 1942 по ноябрь 1943 года 101-м полицейским батальоном было расстреляно, по меньшей мере, 38000 евреев и депортировано в Треблинку как минимум 45000 евреев, таким образом, эти полицейские были ответственны, по меньшей мере, за 83000 смертей евреев - в среднем на каждого солдата приходилось 76 расстрелянных евреев и 166 смертей евреев. Почти никто из этих людей до этого не принимал участия в боях, поэтому нельзя объяснить дикость их поступков, сославшись на ожесточение человека, видевшего войну. Они были обычными людьми, призванными на службу, отобранными без учета каких-либо специфических критериев пригодности для выполнения «заданий такого рода».

378

Browning: Ordinary Men. Гольдхаген в «Добровольных палачах Гитлеpa» сильно критиковал работу Браунинга, но в новом послесловии к изданию Ordinary Men 1998 года Браунинг дает достойный ответ. Я не специалист в этой области, однако работа Браунинга внушает мне большее доверие, чем книга Гольдхагена, поскольку утверждения Браунинга подкреплены доказательствами лучше, нежели постулаты Гольдхагена. См. также защиту Браунинга и критику Гольдхагена в Finkelstein Birn: A Nation on Trial.

Заставляют задуматься документы, приведенные в монографии Браунинга, которые показывают, что перед первым заданием в Йозефове полицейским было предложено отказаться, если они считали, что не смогут выполнить задание. Лишь немногие отказались, и 1500 евреев в тот день расстались с жизнью на базарной площади Йозефова. Некоторые из полицейских, по-видимому, поняли, на что именно дали свое согласие, только встретившись лицом к лицу с жертвами, и просили об отстранении - их отправили караулить подступы к площади. Другие просили об отстранении, уже расстреляв несколько человек, а кто-то уклонился и спрятался, стараясь как можно дальше держаться от базарной площади. Некоторые все время нарочно промахивались. Однако большинство, выстрелив - попадали, и никто во всем батальоне не выступил против этого и не заикнулся об аморальности этой расправы. По мнению Браунинга, отказывались лишь 10-20% полицейских 101-го батальона, а Даниель Пэльдхаген считает, что эта оценка слишком завышена. Сложно установить точное число отказавшихся, но, полагаясь на материалы, которые приводят Браунинг и Гольдхаген, с большой долей вероятности можно сказать, что их было около 10%. На мой взгляд, точное значение процентного соотношения не столь значимо - гораздо более важным является тот факт, что подавляющее большинство этих людей предпочло участие в расправах, несмотря на возможность отказаться от него без всяких негативных последствий и даже несмотря на то, что им было предложено отстраниться. Не существует подтверждений того, что хотя бы один немецкий солдат был казнен или арестован, потому что отказался убивать евреев. Большинство солдат знали о возможности «нет», однако почти все предпочли ответить «да».

Принимая во внимание все вышесказанное, совершенно необъяснимо, почему большинство полицейских 101-го батальона не отказались от участия в расправах, ведь этот отказ не имел бы негативных последствий, ставящих под угрозу их безопасность или карьеру. Никого насильно не принуждали к участию. И уж совсем непонятно, почему многие из тех, кто поначалу отказывался, в дальнейшем вызывались добровольно. В сущности, члены 101-го батальона не проявляли рвения и не были рады участию в расправах - многие впадали в депрессию. Существует множество примеров и диаметрально противоположных настроений 379 , но, по сути, от участия в расправах люди получали сильнейший физический и психический стресс. Зачем же они это делали? Браунинг приводит документы, неоспоримо свидетельствующие о том, что не антисемитизм был ведущим мотивом полицейских, и лишь 25-30% людей были членами НС

379

Наиболее шокирующий пример, когда группа артистов из Берлина, которые были приглашены исключительно для того, чтобы развлекать солдат, попросили об участии в расстреле евреев и получили на это разрешение. (Browning: Ordinary Men, s. 112.)

Большинство людей, впервые совершив убийство, испытывают сильнейший физический и эмоциональный стресс, однако с каждым следующим убийством этот стресс ощущается все меньше и меньше. Многие из 101-го полицейского батальона ужасно чувствовали себя во время и после резни в Йозефове. Это состояние объясняется еще и тем, что они в какой-то мере идентифицировали себя с жертвами. Огромное количество жертв - 1500 в Йозефове, а спустя месяц - 1700 в Ломазах и т.д., - скорее всего, привело к формированию образа однородной массы из жертв, которые больше не воспринимались как личности. Уже на следующей акции в Ломазах полицейские, по-видимому, не испытывают столь же сильных мук. Негативные эмоции быстро забывались большинством полицейских, вероятно, потому, что всякая идентификация с жертвами быстро терялась, -резня как таковая утверждала непреодолимую разницу между «нами» и «ними». Полицейские закостенели в жестокости. Обычно желающих пойти на задание было больше, чем требовалось, и это привело к возникновению соревновательности в «охоте на евреев». Они несколько более активно отказывались убивать еврейских женщин и детей, однако это вовсе не было непреодолимым препятствием. Число «ревностных» убийц увеличивалось с каждым разом, в то время как количество вынужденных становилось все меньше. Тем не менее самую большую категорию составляли люди, которые не рвались на задание и не отказывались от него, они просто-напросто выполняли приказ. Эти люди гораздо больше думали о себе, потому что должны были выполнять подобные задания, а не о жертвах, к которым они с каждым заданием испытывали все большее безразличие. Как бы невероятно это ни звучало, но, по-видимому, они не понимали, что их поступки являются злом. Один из полицейских говорил впоследствии: «В то время мы вообще об этом не задумывались. Только спустя много лет некоторые из нас осознали, что произошло». Эта бездумность обескураживает еще больше, чем в случае Эйхмана, ведь эти полицейские стояли лицом к лицу с жертвами, в то время как Эйхман находился вдали от места, где совершались преступления.