Философия. Книга первая. Философское ориентирование в мире

Идея имеет иное значение в идеализме, который закругляется как целое ориентации в духовном мире, нежели для философствования из возможной экзистенции. Там идея замыкается в себе, здесь же она в конечном счете пребывает не из себя самой. Замыкающаяся в себе идея заставляет забыть прорывающую (durchbrechende) идею. У Гегеля, правда, каждый круг развития идеи разрывался, но в конце, согласно ему, округло замыкается круг кругов, который уже не может быть разорван, но означает окончательное удовлетворение и примирение всякого бытия со всем⁴⁴. Для Канта, напротив, идеи суть бесконечные задачи, они не суть ни формы, ни субъект⁴⁵; они охватывают оба свои значения, будучи и методическим принципом исследования, и практическим принципом деятельности⁴⁶, а тем самым обретают и объективную реальность, пусть даже лишь неопределенную реальность⁴⁷, и становятся силой жизни в субъекте, который живет в них и из них. Тем самым в лице Канта философствование перешло границу идеализма. Для позитивизма из природного процесса также вытекают задачи, как нескончаемые задачи; но если для него эта нескончаемость остается безразличной, поскольку он находит удовлетворение уже в том, чтобы шагать вперед, в философствовании Канта нескончаемость задач приводит философа к сознанию того, что никакая абсолютная цель не является имманентно возможной, и что, стало быть, мир не может быть замкнут в самом себе (die Welt also in sich selbst nicht zu schliessen ist).

К этому замыканию в себе, в мнимой гармонии существования, как бытия, и в пренебрежении к неисследимому приводит абсолютизация мира в позитивизме и идеализме. Но оба они, в самоочевидной для них обоих вере в наличное бытие единого мира, познаваемого в единой картине мира, неизбежно не принимают уж настолько всерьез свои доказательства. В форме гипотез или ориентирующих систем оба предвосхищают то, что, однако же, по своему смыслу вовсе не есть возможная цель. Если принять доказуемость в ее строгом смысле, то весь их прекрасный мир единого космического порядка рассыпается на части. И если они оба осуждают как произвол субъективности ту подлинную форму сообщения философской истины, которая говорит с нами, не имея убедительной значимости, в исчезающих выражениях, то с этой преодолевающей их философской позиции выдвигается, против них самих, требование предъявить действительное доказательство там, где высказываются всеобщезначимые утверждения, и отказаться от доказательств там, где они по смыслу самого дела невозможны. Только в прорыве через границы позитивизма и идеализма окончательно обретается способность видеть возможность философствования.

4. Восхождение экзистенции как граница.

– Позитивизм и идеализм, как два полюса великих систем, зримо показывают нам бытие в его обширности и целости. Однако тишина незримого бытия остается и мешает делу, если его хотят совершать ради него самого.

В восхождении философствования самое важное - это цель. Это восхождение совершается от положительного к идее, через идею - к экзистенции, а от нее - к трансценденции. Идеализм останавливается на идее. Позитивизм, когда он хоронит фантазии идеализма, помогает приготовить трансцендирование к экзистенции.

Восхождение вверено индивиду в его ситуации; что именно ему удастся, неразрывно связано с его особенностью. Он может стать формой некоторого всеобщего, но и его особенность может доходить до исключительности, которая ни для кого не станет путем, но самое большее - лишь ориентиром. Позитивизм и идеализм равно не знают особенного, которое разбивает всеобщее, или которое выбивается из своей роли и становится «мене текел»⁴⁸ для самого состава существования, как всеобщего существования, в том виде, как его понимают позитивизм и идеализм. Однако с их стороны невозможно доказать действительную силу какого бы то ни было исключения против всеобщего и целого.

Это бытие может прийти к себе самому, как существование, только в возможной коммуникации, сущность которой остается неведомой тайной для позитивизма и идеализма. Для них истинно лишь то, что связывает людей как взаимозаменимых отвлеченных разумных существ (austauschbare abstrakte Vemunftwesen); хотя они и допускают симпатию и антипатию как чувства приватного характера, признавая вообще-то сферу переменной естественной душевной жизни человека, но они признают ее исключительно лишь как не имеющую существенности эмпирическую действительность особенного. Их пафос, настаивающий на том, что истинно лишь то, в чем необходимо должен убедиться каждый, кто эго понимает, или что связывает людей друг с другом благодаря всеобщезначимости, оправдан сам по себе лишь относительно; он фальшиво обращается против всякого проявления экзистенциальной коммуникации. Действительность этой коммуникации составляет их границу, доступную не для ориентирования в мире, но только для просветления экзистенции.

Их философская ценность

1. На службе экзистенциального философствования.

– Я не могу уловить мир в зеркало, и не могу сам превратиться в него, - я могу только придать себе должную светлость (Helligkeit), чтобы стать в мире тем, что я есмь. Если разбито замкнутое целое мира, то у меня остается ориентирование в мире.

Позитивизм и идеализм истинны, если получают свой мотив и свое ограничение из более глубоко лежащего истока. Они представляют собою не только действительные, но и, в своей взаимной релятивизации, вполне истинные силы в истории, которую мы видим, и в нашем собственном сознании существования. Без позитивизма нет тела, без идеализма - нет пространства для объективного и содержательного осуществления возможной экзистенции. Экзистенция овладевает силами позитивизма и идеализма для ориентирования в мире и ставит обоих себе на службу. Но в то время как бытие, как просто положительность, есть слепое вещное бытие, бытие, как возможный язык шифров для экзистенции, становится побуждением к трансцендированию; в то время как бытие, как всего лишь идея, оказывается на пути к завершенности косной формой, для экзистенции оно становится пространством совершенного формообразования в исчезающем явлении (Raum der vollendeten Gestaltbildung in verschwwindender Erscheinung).

Фиксирующая характеристика позитивизма и идеализма не означает, чтобы она могла относиться к какому-нибудь подлинному философу и его философией, выступающей под тем или другим наименованием. Если я проникаю в исторически встречающуюся мне философию, то я во всякой должен находить истину. В философии не существует различия верного и неверного, разве только в частностях, но есть различие исконного и выдуманного, то есть -экзистенциального и неподлинного мышления. Так, идеализм в его великих системах, как выражение трансцендентной увлеченности (Bezogenheit), т.е. как метафизика, следует понять как для всех обязательную истину, в которой некоторая экзистенция понимала себя как существующая не из себя самой. Так, позитивизм в его мощных исторических формах, как выражение непреклонной воли к знанию действительного, есть стихийная тяга к пограничным ситуациям, в которых я впервые могу удостовериться в своем бытии: великие позитивисты, не понимая себя самих, подготавливали своей работой возможное самопонимание.

Только экзистенциально-отвлеченные мысли становятся той неистиной, которую мы характеризовали выше как позитивизм и идеализм. Будучи перенесена из истоков в некоторую образованность, эта неправда являет себя как доступное заучиванию неизмеримое многообразие знания, передающее в традиции объективность прошлого философствования и познавания.

2. Образованность как ценность и как неудача.

– Образованностью называется ориентирование индивида в мире, которое он приобрел, воспринимая в себя переданные традицией методы исследовательской работы, содержания знания и оформленные образы бытия (gestaltete Bilder des Seins). Позитивизм и идеализм, как противоположные полюса ориентирования в мире, означают тот или иной возможный объем образованности. Для меня невозможно перескочить через мир, ибо только благодаря ему я сам становлюсь действительным. Даже если величайший объем образованности не делает индивида экзистенцией, но создает лишь условия для ее осуществления, то малообразованность означает все же соответственно суженный объем существования экзистенции.

Образованность есть сознание вообще, ставшее действительным существованием. Образованный человек видит мир и вещи в нем не в хаосе и не изолированно, но в определенно упорядоченных перспективах. Он действует не по механическим принципам рассудка, но исходя из субстанции некоторой безличной идеи.

Образованность является теоретической, как усвоение мыслительных форм и возможностей знания, она является практической, как вторая природа позиции и действий, соответственно типу известного исторически значимого идеала.

Образованность, как позитивистская, есть знание о реальностях, однако в форме обоснованного знания, в котором я знаю также, как и почему я что-то знаю, и знаю, чего я не знаю. Образованность сказывается в способности задавать вопросы (Fragenk"onnen), которая имеет силу в конкретном случае, с помощью приобретенного до сих пор знания, проникать в самую суть вещи. В этой образованности есть чутье к убедительному, к позитивности фактического, к возможности изготовления. Как идеалистическая, образованность есть исполненность сознания формами и образами, как причастность к целостям. В ней есть чутье к эмпирически недоказуемым идеям и способность творить исходя из них (aus ihnen) наглядно зримые наброски в мире. Эта образованность делает возможной коммуникацию между образованными, которая осуществляется в содержании мирового существования по ту сторону логически убедительного.
– На позитивистском полюсе образованность означает техническое умение, как целесообразное господство над встречающимися мне вещами, и филологическое умение, служащее условием подлинного понимания. На идеалистическом полюсе ориентирования в мире это понимание восполняется до внутреннего духовного мира и становится творческим умением: от искусства врачебной терапии вплоть до создания художественных творений и до деятельности.

Образованность есть та почва, которую каждый индивид должен приобрести себе и заново возделать. Строгость порядка в ней составляет условие для ясности экзистенции. Эта почва есть поприще нашего повседневного труда. Но образованность была бы высшим и последним, только если бы мир как существование был таким высшим и последним. Если же это не так, то и она не есть нечто объемлющее для меня, но я должен господствовать над нею.

Образованность изначально создается, затем поддерживается и наконец - разбивается экзистенцией. Эта последняя погибает, если образованность утверждается однажды на самой себе. Только в потерянности экзистенции мир получает абсолютное бытие. Тогда может возникнуть в нем собственная жизнь образованности в себе, эстетически ни к чему не обязывающая в том смысле, что в ней важнее всего лишь созерцание все новой и новой полноты предметного бытия, что первенство в этой жизни принадлежит оформленности и закругленности всего - а самобытие угасает. Все кричаще противоречащее такой образованности: заострение решения, раздробление формы, мощная последовательность индивида, сомнения во всякого рода объективности, исключения, случайности и произвол, - становится возможной формой проявления экзистенции, но может, однако же, остаться и ничтожным, просто отрицательным оборотом стихийного собственного существования индивида.