Финита ля комедиа

— Да вот все Вероника ваша! Недотрога, язви ее в душу! Пустяка просил, всего-то в щечку поцеловать…

А она… видите?

Полина Аркадьевна была безмерно довольна.

— А вы не трогайте мою Верушу!

— Да уж, кто ее тронет, долго не проживет! — попытался пошутить «любовник», но по его кислой усмешке было заметно, что он крайне обижен и сконфужен. — Где вы такую дикарку откопали? Прямо пантера! Не приручишь!

— И прекрасно делает, что не приручается! — Муромцева с гордостью посмотрела в сторону своей воспитанницы. — Она вам не игрушка. Еще будете у нее в ногах валяться, когда она станет актрисой. Вы просто не подозреваете, какая в ней сила скрывается…

«Первый любовник» недоверчиво улыбнулся. Он не слишком верил в подобные сказки. Даже если Веронике Дадут дебют, все равно в труппу не примут. А если примут, то быстро затрут. У директора свои протеже, у антрепренера и режиссера тоже любимиц не счесть. И будь эта барышня поласковее, посговорчивее, глядишь, он бы и сам взялся устроить ее судьбу. Только не поняла Вероника своего счастья, и в следующий раз, когда «любовник» попытался расстегнуть ей лиф, ударила его кулаком под ребра…

Негромкий стук в дверь прервал грустные мысли.

Девушка обернулась и с недоумением посмотрела на темный проем. Кому она опять помешала, ведь молитву она произносит обычно шепотом? Но стук повторился.

Вероника поднялась с колен и подошла к двери.

— Что случилось? — спросила она строго.

И услышала в ответ незнакомый голос.

— Откройте, Вероника, не бойтесь! Я — из полиции! Хочу поговорить с вами о Полине Аркадьевне Муромцевой.

Это имя было для нее как пароль, и девушка безбоязненно открыла дверь. На пороге номера вырос высокий молодой человек с приятным и приветливым лицом.

Он смущенно улыбнулся и протянул ей карточку агента сыскной полиции, потом представился:

— Алексей Поляков! — И спросил:

— Я могу войти?

Она молча отступила в сторону, и он понял это как приглашение. Алексей перешагнул порог, оценив быстрым взглядом всю неприхотливость и убогость номера, в котором живет эта необыкновенная девушка. Ему хватило одного взгляда на Веронику, чтобы понять, почему Муромцева выбрала ее в свои преемницы. Удлиненные темные глаза смотрели на него печально и чуть тревожно. Черты лица у Вероники Соболевой не совсем правильны. Но большой рот по-особому выразителен, а губы словно созданы…

Алексей нервно сглотнул и отвел взгляд от ее лица, рассердившись на самого себя за то, что слишком быстро забыл о служебных обязанностях. И почувствовал, что краснеет. Хозяйка номера заметила это и опустила глаза. Смущение придавало ей неотразимую прелесть.

И даже в этом нелепом чепце, с мелкими косичками на висках она была очень женственна и притягательна для мужчин…

— Присаживайтесь, — предложила тихо Вероника и показала на единственное в номере ободранное кресло.

И Алексей покорно опустился в него, прямо на выпирающие из-под обшивки пружины.

Глава 18

Федор Михайлович некоторое время размышлял, куда ему направиться обедать, домой или в ближайший от управления ресторан «Бела-Вю». Но выбрал третье — трактир Гуреева, где подавали его любимые расстегаи с налимьей печенкой и селянку с грибами.

Своего постоянного стола у него в трактире не было, так как обедал он здесь от случая к случаю, иногда ужинал, но половые знали вкусы начальника сыскной полиции и уважали его за неприхотливость и скромность запросов. Чаевые он давал небольшие, но и беспокойства особого не приносил, обедал недолго, ровно столько времени, сколько требовалось на то, чтобы просмотреть парочку дневных газет, и зачастую в одиночестве.

В дверях его встретил старший половой Петр Черкасов в белоснежной рубахе и штанах дорогого голландского полотна и проводил к свободному столику, который обычно занимал редактор «Губернских ведомостей»

Свиридов. Сегодня он отсутствовал. Как пояснил Петр:

«Глеб Мартемьяныч на тетеревов отправились».

Тартищев лишь вздохнул в ответ. Он и сам знал толк в тетеревиной охоте на току, но лет пять уже, если не больше, получалось так, что именно в это время случались страшные преступления или приезжало столичное начальство с проверками. Нынешний год не оказался исключением. И Федор Михайлович совсем не был уверен, что последующие весны тоже не преподнесут ему новые, столь же неприятные сюрпризы.

По правде, обедать ему совсем не хотелось, но он знал, что если не перекусит сейчас, то вряд ли потом получится это сделать, в лучшем случае придется терпеть до ужина, а скорее всего до завтрака.

На этот раз он не прихватил с собой газет. И выбрал обед как единственную возможность поразмышлять без суеты над тем, что ему удалось узнать при посещении театра.

…Поначалу он решил ограничиться беседами с режиссером Туруминым и с директором театра Зараевым, который несколько успокоился, когда ему сообщили, что жизнь сына вне опасности.

Турумин, угрюмый и злой по причине жестокого похмелья и очередных, свалившихся на театр неприятностей, поначалу никак не мог разговориться. На вопросы Тартищева отвечал уклончиво, в глаза не смотрел и все время потирал ладони, чем неприятно раздражал Федора Михайловича. Но приказной тон, тем более с элементами металла в голосе, в данном случае мог только навредить. И, собрав себя в кулак, Тартищев спокойно и вежливо продолжал пытать режиссера интересующими его вопросами. И тот, наконец, сдался. Правда, предложил выпить коньяку. И похмелье, и расстройство по поводу неприятностей, бесспорно, были звеньями одной цепочки. Режиссера надо было спасать, и Тартищев это предложение принял.

— Полина Аркадьевна была божественной женщиной! — Турумин выпил коньяк, как водку, одним глотком и крякнул. Посмотрел на лежащий перед ним ломтик лимона и перевел взгляд на Тартищева. — С ее приходом наш театр воспрянул из пепла. — Он печально покачал головой. — А ведь поначалу не показалась, совсем не показалась. Хотя красотой, признаюсь, не только меня сразила. Дамы наши впали в неистовство, когда узнали, что я пообещал ей дебют. И это когда труппа была уже набрана, когда вовсю шли спектакли.

Она приехала в середине октября и попросила для дебюта Офелию. А мы Шекспира года два уже в гробу не тревожили, по причине провала с тем же «Гамлетом».

Все больше водевильчиками пробавлялись. — Он смущенно хихикнул и вновь разлил коньяк по рюмочкам богемского стекла. — Любит наша публика водевили с переодеванием, с песенками и дрыганьем ножек. А она вернула вкус к трагедии! Эх, Полина Аркадьевна, Полина Аркадьевна! — Он вновь опрокинул рюмку в рот, не дожидаясь того же от Тартищева, и, прихватив щепотью ломтик лимона, поднес ко рту. Скривившись, как от оскомины, вернул его на тарелочку и посмотрел на Федора Михайловича совершенно трезвым взглядом. — Словом, на следующий день выпустили в газетах анонс, на тумбах развесили афиши…