Финита ля комедиа
Шрифт:
За кулисами бушевали ураганы и завывали смерчи.
Примадонна театра Каневская, которая в открытую спала с сыном директора театра, была вне себя от ярости. Как это без ее ведома посмели дать кому-то дебют?
Ну и что же, что эта Муромцева блистала в Самаре и в Киеве? Пускай о ней хвалебно отзывались в «Театральном вестнике»! Это ни о чем не говорит и ничего не доказывает! Если она была столь успешна, то зачем приехала в Североеланск? Что ей здесь надо? Уж не скрывается ли от кредиторов или по каким другим некрасивым делишкам?
— Успокойтесь, ангел мой, — утешал ее Зараев-старший. — Гонору у, нее, видать, немерено. Но чует мое сердце, срежется, как пить дать, срежется. Шутка сказать, на «Гамлета» замахнулась! Вот увидите, осрамится, но если даже что и получится,
Ей бы что попроще, понагляднее… Пусть-ка споткнется, и поделом! Дадим ей рольки — свечки выносить…
Вся труппа собралась на первую репетицию Муромцевой. Поглазеть, позубоскалить, покритиковать, не стесняясь, каждый ее шаг. Вы только посмотрите, как она держится на сцене, как ходит, как говорит? Актрисы смеялись, не скрывая злорадства. Актеры пожимали плечами, не решаясь признать в присутствии театральных див, что новенькая очаровательна. Антрепренер напоминал собой гранитный утес. Ведь это была его идея пригласить Муромцеву, и поэтому единственный в этой своре втайне от всех переживал, что она провалится.
Премьер, играющий Гамлета, надменно указывал ей на промахи. Но она держалась ровно, подчеркнуто равнодушно, и на все замечания реагировала слабым кивком, но и только, потому что продолжала играть по-своему. И вскоре злопыхатели замолчали, сраженные именно этой простотой и кажущейся безыскусностыо.
Она не играла, она жила на сцене. И переживала судьбу Офелии, как свою.
Турумин нервно потирал ладони и потел от счастливых предчувствий. Его наметанный глаз ловил и необыкновенно богатую мимику новой актрисы, и сдержанные, но полные темперамента жесты. Его опытное ухо слышало и наслаждалось драматизмом сочного грудного голоса. Он был не просто ошеломлен. На первый взгляд бесхитростные манеры и естественность Муромцевой несказанно поразили его. Впервые он увидел, чтобы так играли трагедию… Муромцева не декламировала, она произносила свои монологи без тени пафоса, и это казалось ему новым и странным. Для провинции такой подход к роли был в диковинку и большинству актеров представлялся диким и несуразным. Здесь до сих пор не признали Островского с его реализмом, царствовали драмы Полевого и Ободовского с их ходульными интригами, надуманными положениями, вычурными диалогами, с розовой романтикой и сладенько-пряными страстями. Актеры, как и сто лет назад, говорили певуче и напыщенно и все еще сохраняли патетику жестов, торжественность поз и менуэтную походку ложноклассической французской школы… И Турумин не скрывал, что был очарован и побежден простотой Муромцевой!
За кулисами его поймал Зараев-старший и преданно заглянул в глаза. Турумин знал, что за спиной директора незримой тенью стоит Каневская и все же на его полувопрос-полуутверждение: «Безнадежна, батенька?!» — ответил веселой ухмылкой, хотя и уклончиво: «Как сказать! Как сказать!» Но Зараев был не только умным человеком, но и весьма преуспевшим в подковерных баталиях администратором, поэтому в долю секунды понял, что потерял верного союзника, а пассия сына — первые роли на сцене.
Турумин взял Полину Аркадьевну под руку. За их спинами нервно захихикали актрисы. Лицо Муромцевой вспыхнуло гневом, а режиссер склонился к ней и неожиданно ласково прошептал:
— Право, бросьте! Не связывайтесь! Это они от зависти! Не падайте духом, все было весьма и весьма недурно! — и повел ее на примерку в костюмерную…
— Публика встретила ее поначалу сдержанно, — вспоминал Турумин. Коньяк помог ему расслабиться.
Откинувшись на спинку кресла, он закурил, а взгляд его затуманился и приобрел мечтательность. Почти шесть лет прошло с момента незабываемого дебюта Муромцевой на сцене Североеланского театра, а он помнит все до мельчайших подробностей. Ведь триумф новой актрисы был и его триумфом тоже. Он первым увидел, что ее талант не блеф, первым понял, какую жемчужину выкатило на грязный пол провинциальной сцены.
Роль Офелии невелика. Всего каких-то четыре сцены. Но Муромцевой удалось даже в эти короткие промежутки появления Офелии показать расцвет и гибель души, утратившей
девичью наивность и иллюзии взрослой женщины. Нет никакой любви. Есть только желание развратного принца. Офелия не в состоянии противостоять жестокой и грубой жизни. Но душа ее кричит.Душа ее защищает гибнущую мечту.
Офелия-Муромцева уходила со сцены странной походкой. Казалось, она в мгновение ока ослепла и оглохла. Почти у самых кулис она оглянулась. Неестественно расширенные глаза молили о пощаде. Губы приоткрылись и дрожали, словно она хотела и не могла произнести те роковые вопросы, которые заполнили сейчас сердце каждого ее зрителя: «Неужто не бывает взаимной любви? Неужто в мире царят лишь разврат и похоть? И наши желания обманчивы, как и наши мечты?
И если все так, то зачем жить на этом свете, где все против счастья, против истинной любви?..»
Взрывы аплодисментов вспыхнули и медленно погасли. Зрители были ошеломлены и потрясены до глубины души. Значение этой сцены ни у кого не вызывало сомнений, но каждый чувствовал себя первооткрывателем, потому что впервые в жизни соприкоснулся с настоящим искусством, а не с его суррогатом. Новая актриса неожиданно заставила задуматься об истинной сути бытия всякого сидящего в этом зале. И кто из смахивающих слезы женщин рано или поздно не переживал подобных горестных минут?
Теперь каждый ее выход сопровождал шквал аплодисментов, что было против правил. С подобной силой вызывали лишь в конце спектакля. Но она и играла против всех правил. И за аплодисменты, как это тоже было принято, Муромцева не благодарила, не кланялась. Она точно не слышала рукоплесканий и продолжала играть, нет, жить на сцене жизнью своей героини…
К Тартищеву и Турумину как-то незаметно присоединился Геннадий Васильевич Зараев и столь же незаметно вступил в беседу. Федор Михайлович слушал его и не верил, что этот человек когда-то был против принятия Муромцевой в труппу. Теперь он говорил о ней с грустью, и трагическая гримаса то и дело искажала его красивое, холеное лицо.
— Такую актрису российская сцена потеряла! Такой талант! И мы в первую очередь виноваты! Не уберегли! — Он проводил глазами очередную порцию коньяка, поглощенную Туруминым. Сам он не пил, объясняя воздержание больной печенью.
И Тартищев использовал эту паузу, чтобы задать вопрос:
— Возможно ли, чтобы Полина Аркадьевна отравилась из-за интриг в труппе?
Директор и режиссер переглянулись. Турумин яростно затряс головой, а Зараев замахал руками:
— Что вы, что вы, Федор Михайлович! С какой стати? Вся жизнь, а в искусстве особенно, состоит из сплошных интриг! Здесь каждый друг друга готов со света сжить. И подсидеть соперника, и ногу подставить в порядке вещей, и в грязи, как бы ненароком, вывалять!
И с большей силой это проявляется, если человек талантлив и выделяется этим из толпы. Но Полина Аркадьевна была закаленной женщиной! Подобные мелочи ее всего лишь забавляли! Она была королевой и не опускалась до плебейских игрищ.
— Но не из-за Булавина же? — опять спросил Тартищев.
— Насколько мне известно, они почти помирились.
И говорят, чуть ли не за день до смерти Полины Аркадьевны, — помрачнел Турумин. — Я все больше склоняюсь к мысли, что ее отравили. Но местные наши злыдни способны только интриговать и по-мелкому завидовать, потому как понимают, что и мизинца ее не достойны. На убийство идут из более серьезных побуждений. А здесь, в театре, я подобных побуждений не нахожу.
— И как вы тогда, милейший Федор Михайлович, объясните гибель других актрис, Ушаковой и Каневской? В их случае несчастной любовью и не пахнет, — вмешался в диалог Зараев.
— Вот потому я и здесь, — вздохнул Тартищев. — И хочу с вашей помощью разобраться в обстоятельствах гибели всех трех женщин, чтобы не допустить новых жертв.
— А если это какой-то сумасшедший? Маньяк?
У которого пунктик замкнулся на актрисах? — осторожно поинтересовался Зараев.
— Нет, не похоже! — отверг его предположение Тартищев. — Поначалу мы и сами так думали, но все говорит о том, что убийца действует в здравом уме.