Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Финляндия. Творимый ландшафт
Шрифт:

Чтобы ощутить аромат этого цветения-гниения жизни эпохи модерна – нашей северной «Смерти в Венеции» – при советской власти любили прогуляться по заливу от Репино через Комарово до Зеленогорска. Эта мнемоническая прогулка вдоль некогда роскошных пансионов и дач, принадлежавших бенефициарам российской промышленной революции, занимала часа полтора: дышишь воздухом с моря и размышляешь на тему Vanitas, озирая детские сады в югендстиле и их обитателей в панамках-сыроежках, цветных трусах и одинаковых белых майках. На одной такой даче с верандами в Комарово жили еще старые большевики. В погожие дни выходили они на полянки в Горелый лес со своими складными стульями обсуждать Циммервальдскую левую. В 1990-е, когда остатки патерналистского государства рухнули, вместе с ними обрушились и резные дачи либерти: их захватили бомжи и спалили сезона за два.

Теперь за воспоминаниями о 1900-х надо ехать дальше, в Ловису, на Ханко, в Наантали или хоть в Савонлинну, где из окон великолепного пансиона 1915 года, построенного для любителей оперы, которые ежились от промозглого сквозняка в крепости-руине на первых фестивалях, открывается вид на бухту, острова и замок с его впечатляющими выносными сортирами на самых верхах

башен над гранитной голой скалой. А ближе всего пансионы прекрасной Ловисы, стоящие на первой линии, тогда как на второй, изображенной Добужинским, дремлют себе домики-сараи времен Фридрихсгамского мира.

Сама жизнь тех лет словно бы замерла в Наантали. Здесь можно остановиться в ампирном пансионе-особняке и посещать шведский стол в ресторане на пристани, прямо под стеной биргиттинской церкви, в котором, как у нас когда-то в ресторане Витебского вокзала, все, кроме меню, аутентично эпохе историзма и модерна. Ресторан в Наантали открыт круглый год: это не заведение для одних только туристов, но место, куда приходят местные жители, молодые матери с колясками или пожилые господа, у которых в отпуску кухарки, и прифрантившиеся старые дамы любят сюда заглянуть, чтобы посидеть, поговорить, съесть разных копченых-соленых лососей-селедок-ряпушек, моченых свеклы, яблок и брусники, чечевичного супу, всевозможных жарких, пива выпить разного, или какого угодно вина, или опять-таки кофе с фисташковыми шведскими булочками. Сидят все в огромном зале с эстрадой, украшенном по сезону ветками ели или дуба и цветами, смотрят на яхты в гавани или в панель жидкокристаллическую.

Но самое сильное впечатление производит променад в Ханко, огибающий бухты и тянущийся вдоль пляжа мимо отлично отреставрированных отелей заката Российской империи, прямо-таки для гостей яхты «Штандарт». Тут в августе девушки в цвету делили удобный пляж подковой с перелетными серыми гусями и любовались открытым полукругом рейда. В 2010-м в музее Ханко была выставка «Последовательницы моды», сделанная на основе собрания одной шведской семьи, дамы которой из поколения в поколение жили на Ханко, владея также домом в Турку и усадьбой в Туусуле. Некая Хильдегард Сванбёк предоставила музею одежды своей бабушки Эмилии Бергенгейм-Экестуббе и пра- и прапрабабушек из Армфельтов и Энескёльдов. Эмилия выстроила виллу в спа-парке Ханко в 1893 году, после того как муж ее, барон Эдуард Бергенгейм, сын архиепископа Эдуарда Бергенгейма, внезапно скончался на своей керамической фабрике в Харькове. (Это был первый в России завод по производству керамической плитки и кирпича. И в этом заводском имении проводил лето 1886 и 1887 годов родственник Бергенгеймов Густав Маннергейм [12] .) Так и сохраняла Эмилия Бергенгейм в сундуках переложенными от моли газетами 1900-х вечерние платья из турецкого шелка с отделкой черной тесьмой и пайетками угольного цвета, марсельские льняные шляпки и босоножки с каблучками, обтянутыми козлиной кожей.

12

См.: Иоффе Э. Линии Маннергейма: Письма и документы, тайны и открытия. СПб.: Издательство «Пушкинского фонда», 2017. С. 28–29.

Ехать на Ханко удобно, посмотрев церковь в Лохье. По дороге важно не пропустить укрепрайон, отделяющий полуостров от материка. Здесь, в лесу, музей Второй мировой с траншеями, ходами и блиндажами, даже коллекцией журналов и плакатов тех лет. В 1940-м, после Зимней войны, полуостров Ханко стал советской базой и держался до декабря 1941-го. Ханко – главный незамерзающий порт Финляндии, оборудованный в начале ХХ века. Отсюда отправлялись корабли с финскими переселенцами в Америку, Канаду и Австралию (часть из них потом вернулись с американским инженерным опытом отстраивать советскую красную Карелию). Ехали не от хорошей жизни. Всего страну тогда покинуло около полумиллиона человек, половина из них пароходами с Ханко. Можно себе представить, какими глазами смотрели они на скрывающуюся из вида панораму этого курорта и на скалы, покрытые выдолбленными автографами переселенцев и захватчиков, начиная века с XVIII как минимум. 3 апреля 1918 года здесь высадилась немецкая балтийская дивизия численностью семь тысяч человек, которая отчасти помогла Маннергейму победить в финской гражданской войне, взяв Хельсинки (красные советские части – союзники немцев по Брестскому миру – бросили красных финнов в Гельсингфорсе на произвол судьбы). Об этой высадке напоминает мраморный обелиск в порту Ханко. Его снесли в 1945-м, когда Ханко снова стал советской базой в проигравшей войну Финляндии, потом, когда в 1947-м базу закрыли, обелиск водрузили на место.

А в декабре 1941-го в этом порту шли страшные бои между наступавшими финнами и советскими матросами, прикрывавшими вход в Финский залив. Отступая, матросы, чтобы выиграть время, привязали к пулемету собаку. Она рвалась с цепи, пулемет стрелял, финны медлили бросаться в атаку. В этих боях погиб призванный на фронт санитаром Нильс Густав Халь, искусствовед, основатель и директор дизайнерской компании «Артек», которая выпускала мебель Алвара Аалто и устраивала первые в Финляндии выставки живописи французского модернизма. 3 декабря турбоэлектроход «Иосиф Сталин», на котором вместо разрешенных пятисот человек плыли пять с половиной тысяч последних защитников Ханко, подорвался на советской мине, около тысячи бойцов сумели добраться до эстонского берега, где были захвачены в плен немцами. Теперь здешний пейзаж живет без драматических деталей, кроме гигантской красной водонапорной башни, поставленной на скале как геральдический символ тревоги из картин Джорджо де Кирико.

Пушкин сравнивал северное лето с карикатурой южных зим. Таким же быстролетным было и лето девушек в цвету 1900-х, а потом и их дочерей в 1920-1930-х, между двумя войнами. Финляндия в эти первые двадцать лет своей независимости тоже была страна-подросток, хорошела и строила планы на будущее. В 1931 году на своем «бьюике» приехал посмотреть древнюю церковь в Хаттуле молодой модный архитектор Алвар

Аалто. Его имя скоро станет паролем финского и мирового модернизма. Возможно, Аалто заинтересовался средневековыми церквями, потому что собор в Эспоо, в пригороде Хельсинки, в это время отреставрировали по проекту знаменитого архитектора Армаса Линдгрена, его учителя, а может, внимание Аалто привлекла выпущенная тогда в Финляндии почтовая марка с изображением хаттульской церкви. На экскурсию он отправился не один, а вместе со своим другом и коллегой, революционером авангардного дизайна, одним из создателей Баухауза Ласло Мохой-Надем. Вскоре у Мохой-Надя родилась дочь, и он дал ей никому и нигде, кроме одного финского микрорайона, не понятное имя Хаттула. Тогда любили все новое, в том числе имена, но Мохой-Надь назвал дочь не каким-нибудь модным прозвищем. Хаттулой нарек он ее в честь всех неизвестных святых дев финского Ренессанса. И правильно сделал, ведь не зря в шведской и финской истории нам так часто встречаются мощные женские натуры, свидетельствующие о редкой общественной свободе.

О поездке Аалто и Мохой-Надя в Хаттулу немного сказано в замечательной биографии архитектора, написанной Ёраном Шильдтом. Можно предположить, что Аалто показал своему товарищу и другое, более древнее место силы в окрестностях церкви. Хаттула и Хямеенлинна стоят на берегах узких озер, соединенных в цепь рекой, которая на севере впадает в огромное озеро Ванаявеси (вообще, чем ближе к Карелии, тем заметнее «ярви», озеро, сменяется бескрайним «веси» – воды). На противоположном его берегу под горой Хелкавуори расположена деревня Ритвала. Она знаменита тем, что здесь с незапамятных времен сохраняется один обычай: в середине мая, на Троицу или Вознесение, все девушки этой местности с определенными песнями, которые называются «Песни Хелка», выходят из домов и стекаются к перекрестку дорог. Там они поют некоторое время, встав крестом, а затем расходятся с пением по дорогам вдоль полей, потом снова собираются вместе, подымаются на гору и на вершине, собравшись в круг, заканчивают свои песнопения. И так продолжается каждое воскресенье после полудня до Петрова дня. Песни-руны и жертвоприношения полевыми цветами, собранными на горе, обращены к светлым богам. «Песни Хелка» относятся к древнейшим рунам. (Но девушки, соревнуясь в своем искусстве, поют и о деве Магдалене, и драматическую историю Инкери, версию архаической любовной драмы.) Смысл обряда заключается в том, чтобы обеспечить хороший урожай во всей стране. Впервые о нем стало известно из реляций местных священников начала XVIII века, которые стремились искоренить язычество. Через сто лет борьбы, в 1800-м, духовенство наконец победило, и шведская полиция запретила праздник в Ритвале. Тут, как назло, случился неурожай. Округа волновалась, и власти вернули право девушек петь «Песни Хелка» на волшебной горе. Элиас Лённрот, создатель «Калевалы», рассказал эту историю в своих путевых заметках 1831 года, отметив, что люди в этих местах верят: «Конец света придет, когда забудется Хелка в Ритвале и зарастет поле в Хуйттула» [13] . А в 1919-м молодая Финская республика отметила конец гражданской войны, поставив на горе, в этом тысячелетнем месте силы, Дом общества молодежи.

13

Путешествия Элиаса Лённрота: Путевые заметки, дневники, письма. 1828–1842 гг. / Пер. с фин. В. И. Кийранен и Р. П. Ремшуевой; Стихи в пер. О. Мишина; Научн. ред., вступит. ст. и примеч. У. С. Конкка. Петрозаводск: Карелия, 1985. С. 75.

Теперь понятно, почему Крестовоздвиженская церковь в Хаттуле так зелена и так полна образами юных девушек: все это приплыло сюда по озеру Ванаявеси. Биргиттинские художницы слышали распевы «Песен Хелка» в зеленые майские Троицыны дни. Как в Хаттуле, так и в Ареццо на дворе стоял Ренессанс, а прихожане молились в романских по сути и по форме церквях. И воображение их посещали, как видно по роману «Смерть Артура», не только ренессансные гротески, но и языческие создания, этим гротескам, впрочем, близкая родня через древнеримские фрески «Золотого дома» Нерона, открытые в 1480-х.

В южном углу хаттульской алтарной стены перед нами райский сад: здесь Господь Бог создает Еву из ребра Адама, и кого же мы видим в этом саду прямо у ног праматери Евы? А видим мы дородную русалку, свободно распластавшую хвост по церковному своду. В Лохье райский сад полностью соответствует финскому слову «сад» – puutarha, то есть деревья в ограде, или питомник для возделанных деревьев. Неогороженные деревья – это лес, а огороженные – сад, хозяйство. Поэтому тут тыном аккуратно обнесены плодовые саженцы, а Ева из ребра Адама возникает на берегу небольшого пруда, вероятно модифицированного Колодца жизни, больше напоминающего водоем из «Гадкого утенка». Пруд рыбный, рыб много, и среди них плавает русалка с красивым золотистым хвостом и такими же волосами.

Русалок помельче (если хаттульская похожа на королевскую креветку, то эти напоминают мелких замороженных моллюсков) регулярно наблюдал великий Микаэль Агрикола, будущий епископ Турку, создатель финского литературного языка, мальчиком приходя в храм Святого Михаила в Пернае. Возможно, он с интересом рассматривал водосточные трубы, выточенные из цельных осиновых стволов, потом залетал в церковь (недавно я видела в Венеции такого резвого мальчишку, заехавшего прямо в Сан Дзаниполо на велике), где, торопливо перекрестив лоб, выбирал скамейку поближе к южной стене, чтобы беспрепятственно блуждать взглядом по зарослям виноградной лозы – «брусничника» на потолке. Из них вылезали маленькие русалочки с раздвоенными хвостами, похожие на фантастическую Филифьонку, которую через четыре столетия придумала и нарисовала в своих комиксах Туве Янссон. В другом парусе этого же крестового свода среди растений спряталась еще одна туве-янссоновская фигурка, над головой у которой изображен треугольник с нее ростом – символ Троицы. Специалисты по иконографии считают, что это существо появилось тут из средневековых бестиариев. А вот птица, собирающаяся взлететь из зарослей «брусничника», жила, конечно же, в местных лесах, так здорово художник, робкий и неуверенный в изображении русалок, передал знакомый момент вспархивания, отрыва птички от земли. Должно быть, прихожане все-таки знали, что это – душа взмывает в небеса.

Поделиться с друзьями: