Фирма
Шрифт:
— Тебя в шалмане «чуть» не вырвало, а у Грека натурально сблевал.
— Так это другое…
— Другое… А мне вот там откровенно блевать хочется, у этого Георгия Георгиевича, суки драной… От одного его вида тошнит. Падла… Собака бешеная…
— Ладно, хватит тебе, — одернул Романа Толик.
— А пошел ты! — неожиданно крикнул Кудрявцев. Охранник у входа в магазин не пошевелился, но как-то весь подобрался.
— Да ради бога! Охота смотреть, как ты нажираешься.
Толик повернулся и шагнул к выходу.
— Попутный ветер тебе в…
Кудрявцев не договорил, махнул рукой и снова повернулся к прилавку.
— Мне
«Вечерние совы»
(Гонорар)
1
Хорошие новости не подняли Борису Дмитриевичу настроения.
Сегодня он с утра чувствовал свою печень. Она не болела, не тянула, не давила, он ее просто чувствовал, и это отравляло ему существование. Словно Гольцман был не здоровым, богатым мужиком в самом расцвете сил, жестким и деятельным, способным мгновенно принимать важные решения и держать любой удар, а нежной, болезненной и мнительной тургеневской барышней, падающей в обморок от одного только воспоминания о пощечине, данной на вчерашнем балу удалым поручиком карточному шулеру.
Борис Дмитриевич привык быть здоровым. Ему нужно было быть здоровым. Он не мог позволить себе болеть, ложиться на обследование в больницу, пусть даже самую лучшую, не мог болтаться по поликлиникам и тратить время на беседы с врачами и коллегами-больными в очереди перед кабинетом.
Последние годы он все чаще смотрел на себя в зеркало — в ванной, в спальне, перед тем как лечь спать или проснувшись рано утром, — смотрел и тихо гордился, что вот, скоро пятьдесят уже, столько пережил, столько испытал, а еще очень даже в форме, еще может молодым дать пусть не сто, но очень много очков вперед…
И никогда ничего не болело. Да что там — не болело! Он не чувствовал своего сердца, не чувствовал почек, легких… Ни с похмелья, ни во время скандалов с подчиненными и конкурентами — ни разу организм не дал сбоя, не оплошал, не вывел его из строя.
А сегодня вот обнаружилась печень.
«Не болит, — думал Гольцман. — Пока не болит. А ну как вступит? Что тогда?»
В памяти живо всплывали истории, случавшиеся с его знакомыми.
Игорь Мурашев. Рухнул без сознания в своем издательстве, и не где-нибудь, а стоя перед кассой в ожидании получить гонорар за новую книгу. Сначала, первые минуты, все думали — что-то с сердцем. А оказалось — цирроз печени. Вот так и прихватило — средь бела дня. Потом, в больнице уже, Игорь говорил, что никаких, дескать, «звоночков» не было… Ни болей, ничего… Так, чувствовал просто, что как будто растет она, печень-то… Вот и выросла. И уехал мужик в больницу… А мог, говорят, и не доехать.
Или Валька Гурвич. Прямо с улицы в больницу увезли… Инфаркт. Слава богу, люди помогли, посторонние совсем, а могли ведь и мимо пройти. Не вызвали бы «неотложку» — все, кранты…
Сколько таких историй было — уму непостижимо. И все его, Гольцмана, ровесники. Возраст…
Нет, нельзя сейчас сломаться. Никак нельзя. Всю жизнь горбатился, работал дни и ночи без сна и отдыха. Вот наконец засветило что-то впереди, капитал какой-никакой сколотил, так ведь нужно и пожить в свое удовольствие… Иначе — что? В могилу деньги забирать? Так там они вряд ли понадобятся.
Борис Дмитриевич посмотрел на влетевшего в кабинет Матвеева с плохо скрытой злостью.
«Молодой… Сволочь…
Меня переживет, гаденыш, — подумал Гольцман, испытывая непонятную, внезапную и острую ненависть к подчиненному. — Мое ведь место займет. Как пить дать. Стоит мне чуть слабину дать — все, поминай как звали. Приеду из больницы, а в моем кресле уже этот красавец сидит. И еще объяснит потом — мол, нельзя дело останавливать, процесс должен быть непрерывным… Сам научил, сам ему первые уроки давал… Нет, нельзя расслабляться, нельзя… Никаких болезней!»— Ну что, Митя, как все прошло?
Борис Дмитриевич усилием воли отодвинул черные мысли и постарался переключиться на приятные и привычные повседневные дела. Даже нацепил на лицо совсем не обязательную для Матвеева улыбочку — дурацкую, слащавую, чуть ли не отеческую.
— Класс, Борис Дмитриевич! Вот так бы каждый месяц, просто супер! Работа — не бей лежачего. Сказка, одно слово.
— Согласен. Только, видишь, к сожалению, эта вещь одноразовая. Может быть, года через два повторим. Каждый месяц — нереально. Даже два раза в год — нереально. Раз в год — с большим напрягом. Народ не пойдет. Проверено.
— Да, черт возьми. Все хорошее быстро кончается.
— Деньги сняли с касс?
— Сняли. Можно делить.
— А чего делить? Все наше. Десять процентов фирме, десятку — москвичам, и хорош. Сколько остается?
Митя положил на диван свой кейс, открыл его и начал выкладывать на черную кожу сиденья пачки денег, перетянутые тонкими зелеными резинками.
— Так сколько там должно получиться?
— Аншлаг был, Борис Дмитриевич.
— Ого! Поздравляю!
— Значит, если в бакинских — пятьдесят штук. Минус зал…
— Так ведь мы за зал вперед заплатили.
— Ну, я имею в виду мелочь всякую. Пожарники, билетерши, гардероб…
— А, ты в этом смысле…
— Ну да. Значит, чистыми у нас — с уплаченной арендой, со всеми вычетами по мелочи — сорок семь.
— Не балуешь ты билетерш.
— Да ладно. Три штуки как сквозь пальцы утекли. Столько там шакалов в этом зале образовалось! Все тетеньки-администраторши в очередь выстроились.
— Ну-ну. Давай цифры.
— Короче, пять штук кладем на фирму. Десятку — в сторону. Остается тридцать две. По тонне ребятам. Двадцать девять. Блядь, деньги просто на глазах исчезают. Ну вот, двадцать девять…
— Помнишь фильм «Место встречи»?
— Ну?
— Так с почином вас, Глеб Егорыч.
— Спасибо, Борис Дмитриевич. Значит, двадцать девять…
— Ну что ты телишься? Делим пополам, и все. Тебе что, деньги не нужны?
— Как же-с, как же-с… Еще как нужны.
— Вот и все. Давай считай деревянные и езжай менять на биржу. Сейчас я позвоню, тебя встретят наши парни. А, черт… Им-то ведь тоже надо… Короче, списывай с нас трешку в пополаме. Отдашь ее тем, кто встретит.
— Крыша, что ли?
— Нет, мать твою, подпол. Крыша, кто же еще? Игнат подойдет, ты его знаешь.
— На чем ехать?
— На своей и поезжай. Коля сядет с тобой в кабину, а там, у биржи, Игнат все будет держать под контролем. Посчитал?
— Да. Вроде все верно.
Митя сложил деньги обратно в кейс, кивнул Гольцману и вышел из офиса.
Оглянувшись, он посмотрел на свежеотремонтированный подъезд и железную, с кодовым замком, дверь парадного.
Как это Гольцман умудряется, когда ему нужно, делать ремонт такими темпами?