Фламандская доска

— Великолепно, — произнес он наконец, закрывая папку. — Вы просто необыкновенная девушка.

— Но ведь тут работала не только я. Вы же знаете, сколько людей участвовали в этом: Пако Монтегрифо, Менчу Роч, Муньос… — Она чуть замялась. — Мы обращались и к искусствоведам.

— Вы имеете в виду покойного профессора Ортегу?

Хулия взглянула на него с удивлением.

— Я не знала, что вам об этом известно.

Старик мрачно усмехнулся.

— Да вот известно. Когда его нашли мертвым, полиция связалась со мной и моими племянниками… К нам приходил инспектор, не помню его имени… Такой толстый, с длинными усами.

— Это Фейхоо. Главный инспектор Фейхоо. — Она неловко отвела взгляд. Черт бы его побрал вместе с усами. Проклятый недотепа. — …Но вы ничего не говорили мне об этом, когда я приходила в прошлый раз.

— Я ждал, что вы сами мне обо всем расскажете. И подумал: раз не говорит, значит, у нее есть на то свои причины.

Старик произнес это с чуть заметным холодком, и Хулия поняла, что вот-вот лишится союзника.

— Я думала… Теперь я жалею, что не рассказала. Честное слово, жалею. Просто не хотелось волновать вас этими историями. Все-таки вы…

— Вы имеете в виду мой возраст и мое здоровье? — Бельмонте сложил на животе костлявые, в темных пятнышках руки. — Или вы опасались, что это повлияет на дальнейшую судьбу картины?

Девушка покачала головой, не зная, что ответить. Потом пожала плечами и улыбнулась — смущенно и как можно более искренне, отлично понимая, что только такой ответ удовлетворит старика.

— Что я могу сказать вам? — пробормотала она, убедившись, что попала в цель, когда Бельмонте, в свою очередь, улыбнулся ей, принимая приглашение к сообщничеству.

— Не переживайте. Жизнь — штука сложная, а человеческие отношения еще сложнее.

— Уверяю вас, что…

— Не уверяйте, не надо. Мы говорили о профессоре Ортеге… Это был несчастный случай?

— Думаю, да, — солгала Хулия. — По крайней мере, так я поняла.

Старик устремил взгляд на свои руки. Невозможно было понять, верит он ей или нет.

— Все равно это ужасно… Правда? — Он посмотрел на Хулию серьезно и печально, а в глубине его глаз она прочла смутную тревогу. — Эти вещи — я имею в виду смерть — всегда производят на меня впечатление. А в моем возрасте, казалось бы, должно быть наоборот… Любопытно, что, вопреки всякой логике, человек цепляется за свое земное существование тем упорнее, чем меньше ему осталось жить.

На какое-то мгновение Хулии захотелось рассказать ему все то, о чем он еще не знал: о существовании таинственного шахматиста, об угрозах, о страхе, темной лапой сжимающем ей сердце. Со стены, как проклятие, неотрывно смотрел на нее прямоугольный след от картины старого ван Гюйса, с ржавым гвоздем посередине, и этот пустой взгляд словно предсказывал беду. Но она почувствовала, что у нее нет сил пускаться сейчас в объяснения. А кроме того, она боялась, что ее рассказ еще больше — и понапрасну — встревожит старика.

— Вам не о чем беспокоиться, — снова, стараясь говорить как можно увереннее, солгала она. — Все под контролем. И картина тоже.

Они обменялись еще одной улыбкой, правда, на сей раз несколько принужденной. Хулия по-прежнему не знала, верит ей Бельмонте или нет. После секундного молчания инвалид откинулся на спинку своего кресла и нахмурился.

— Что касается картины, то я хотел сказать вам кое-что… — Он остановился и чуть задумался, прежде чем продолжать. — На следующий день после того, как вы приходили сюда с вашим другом-шахматистом, я много думал относительно содержания картины… Помните, мы с ним еще поспорили? Насчет того, что понять какую-либо систему возможно только с помощью другой. Чтобы понять эту другую, необходима третья, более сложная, и так до бесконечности… Я тогда цитировал стихи Борхеса о шахматах: «Всевышний направляет руку игрока. Но кем же движима Всевышнего рука?..» Так вот, представьте себе, я пришел к выводу, что в этой картине есть что-то вроде этого. Нечто, содержащее себя самое и, кроме того, повторяющее себя самое, заставляющее зрителя постоянно возвращаться к исходной точке… По-моему, настоящий ключ к пониманию «Игры в шахматы» дает не линейный подход, не движение вперед, все дальше и дальше от начала, а… не знаю, как поточнее выразить… эта картина словно бы раз за разом возвращается к одному и тому же, ведя созерцающего ее внутрь самой себя… Вы меня понимаете?

Хулия кивнула, жадно внимая словам старика. То, что она сейчас услышала, было подтверждением — только сформулированным и высказанным вслух — того, что она чувствовала интуитивно. Она вспомнила схему, которую сама начертила: шесть уровней, содержащихся один в другом, вечное возвращение к исходной точке, картины внутри картины.

— Я понимаю вас лучше, чем вы думаете, — сказала она. — Эта картина как будто подтверждает самое себя.

Бельмонте неуверенно покачал головой.

— Подтверждает? Это не совсем то, что я имел в виду. — Он с минуту размышлял, потом сделал бровями движение, наверное долженствующее означать, что он не желает иметь дело с непонятными ему вещами. — Я имел в виду другое… — Он кивнул в сторону проигрывателя: — Вот, послушайте-ка Баха.

— Да, у вас, как всегда, Бах.

Бельмонте улыбнулся.

— Сегодня в мои планы не входило тревожить Иоганна Себастьяна, но я все же решил поставить его — в вашу честь. Так вот, обратите внимание: это сочинение состоит из двух частей, и каждая из них повторяется. Тоника первой части — «соль», а заканчивается она в тональности «ре»… Чувствуете? Теперь дальше: кажется, что пьеса кончилась в этой тональности, но вдруг этот хитрец Бах одним прыжком опять перебрасывает нас к началу, где тоникой опять является «соль», а потом снова переходит в тональность «ре». Мы даже не успеваем понять, каким образом, но это повторяется раз за разом… Что вы об этом скажете?

— Скажу, что это потрясающе. — Хулия внимательно прислушивалась к аккордам музыки. — Это как кольцо, из которого не вырвешься… Как на картинах и рисунках Эшера, где река течет, низвергается вниз, образуя водопад, а потом необъяснимым образом вдруг оказывается у собственного истока… Или как лестница, ведущая в никуда, к началу себя самой.

Бельмонте, довольный, закивал.

— Вот-вот. И все это можно проиграть в различных ключах. — Он взглянул на пустой прямоугольник на стене. — Самое трудное, думаю, состоит в том, чтобы понять, в какой точке этих кругов ты находишься.

— Вы правы. Боюсь, мне пришлось бы слишком долго объяснять, но во всем, что происходит с этой картиной и вокруг нее, действительно присутствует нечто из того, о чем вы сейчас говорили. Когда думаешь, что история закончена, она начинается снова, хотя и развивается в ином направлении. Или это только кажется, что в ином… Потому что, возможно, мы не сдвигаемся с места.

Бельмонте пожал плечами:

— Это парадокс, разрешить который должны вы и ваш друг-шахматист. Я ведь не располагаю теми данными, какими располагаете вы. А кроме того, как вам известно, я всего лишь любитель. Я даже не сумел додуматься, что эту партию следует играть назад. — Он долгим взглядом посмотрел на Хулию. — А принимая во внимание Баха, это для меня и вовсе не простительно.

Девушка сунула руку в карман за сигаретами, размышляя об этих неожиданных, новых для нее истолкованиях. Как нитки от клубка, подумала она. Слишком много ниток для одного клубка.

— Кроме меня и полицейских, к вам за последнее время приходил кто-нибудь с разговорами о картине?.. Или о шахматах?..

Старик ответил не сразу, точно стараясь угадать, что скрывается за этим вопросом. Потом пожал плечами:

— Нет. Ни о том, ни о другом. Пока была жива моя жена, к нам приходило много народу: она была намного общительнее меня. Но после ее смерти я поддерживал отношения только с несколькими друзьями. Например, с Эстебаном Кано. Вы слишком молоды, чтобы знать это имя, а он в свое время был известным скрипачом… Но Эстебан умер — зимой будет два года… Честно говоря, моя маленькая стариковская компания сильно поредела, я — один из немногих, кто еще жив. — Он улыбнулся слабой покорной улыбкой. — Один хороший друг у меня остался — Пепе. Пепин Перес Хименес, тоже на пенсии, как и я, но все еще похаживает в казино, а иногда приходит ко мне сыграть партию-другую. Но ему уже почти семьдесят, и у него начинает болеть голова, когда он играет более получаса. А он был сильным шахматистом… До сих пор иногда играет со мной. Или с моей племянницей.