Флешка

Шурков тревожно подумал, не перегнул ли он в этом месте – уж больно удивленно выпучила журналистка глаза.

– Люди говорят нам: мы здесь, почему вы все решаете за нас и без нас?! И от этого нельзя отмахиваться. Отмечу, что реакция власти – самая благожелательная, чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с Посланием Президента, где, повторю, сказано и о возвращении прямой выборности губернаторов, и о практически свободной регистрации партий. Кто-то может сказать, что мы, уступив требованиям, сманеврировали. Но на самом деле мы только сделали то, что должны. Власть – и по совести, и по Конституции – должна слушать свой народ.

«Сейчас сам заплачу…» – подумал насмешливо Шурков. Журналистка, видимо, не ожидала от него таких слов и смотрела удивленно, словно не верила или глазам, или ушам. Это встревожило Шуркова – если не верит она, так с чего поверят другие, менее опытные? Или как раз поверят, если менее опытные? Он понял, что изводило его в последние дни – он шел впотьмах, не зная ничего ни о чем. Все было обманчиво, и ничего нельзя было угадать.

– Да, можно сказать, что не так уж много народу вышло на улицу! – Шурков сделал значительное лицо. – Но ведь «большинство», «меньшинство» – понятия относительные. Тут важно не количество, а качество! На улицу, чтобы напомнить о себе, вышли лучшие люди страны! Нынешняя демократия при крайне раздробленном обществе – это вообще демократия меньшинств. И прислушиваться к ним, искать среди меньшинств новых лидеров – значит, мыслить стратегически!

Глаза у журналистки стали пустыми – она явно перестала вообще что-либо понимать, во всем положившись на диктофон: уж потом, переписывая, как-нибудь что-нибудь поймет. «Совсем запутал бедную дуру…» – весело подумал Шурков, мысленно проверяя – все ли сказал? А, нет, не все – надо бы еще и припугнуть.

– Что и говорить, – начал он. – Требования толпы зачастую неразумны, она легко идет на поводу у провокаторов. Но на этот случай есть закон. И в этом случае наш долг – охранять основы конституционного строя.

«Не чересчур ли?» – подумал Шурков, да и нехорошо на этом было заканчивать интервью.

– Но неправы те, кто говорят, что под видом защиты конституционного строя мы охраняем воровство и продажность, косный режим. Мы первыми хотим все поменять! Власть нуждается в переменах едва ли не больше, чем народ. Это доказывает и Послание Президента. Главное теперь, чтобы все получилось.

Потом он еще немного поговорил – надеялся, что набредет еще на какую-нибудь красивую фразу (такие фразы почти всегда приходили к нему во время разговора, и очень редко – во время письма, так что он нередко разговаривал сам с собой, придумывая себе на разные случаи жизни целые речи), но не набрел. Немного разочарованный тем, что не удалось красиво закончить интервью, он выпил с журналисткой чаю (она от этого знака внимания просто растаяла), потом встал, пожал ей на прощание руку и даже прошел за ней по кабинету несколько шагов, как бы провожая до двери, словно гостеприимный хозяин.

Когда дверь за ней захлопнулась, Шурков расслабился, вернулся за стол, нажал на кнопку и сказал секретарше, что его нет ни для кого на два часа. После этого он закрыл глаза и так сидел несколько минут. Он подумал, что сказал вроде бы все, и все сказала как надо. «Про «лучших людей страны» не чересчур ли? – тревожно подумал он. – Хозяин будет кричать, топать ногами, ему не объяснишь». Вспомнив о Хозяине, он поморщился, будто заболел зуб.

Шурков знал, что его считают «серым кардиналом», но себе врать не мог – знал, что и прежде не так уж велико было его влияние на Хозяина, а сейчас и вовсе оно стремительно скукоживалось, как шагреневая кожа. После того, как Ельцин из рук в руки передал Хозяину страну, Шурков набрал себе массу обязанностей, рассчитывая за это получить и немалые права. Сначала была идея прикормить все неспокойно политическое стадо, партии и газеты, престарелых лидеров и молодых волчат – и она удалась прямо-таки на заглядение, именно так, как Шурков представлял себе функции этого механизма в государственной машине: партии, и с ними газеты с телевидением работали в две стороны – для народа они лепили образ власти, а для власти – образ народа. Предполагалось, что они будут смотреться друг в друга, как в зеркало, задыхаясь от умиления. При советской власти так в общем-то и было – почему не быть теперь?

Однако выяснилось, что дважды зайти в одну и ту же реку и впрямь нельзя: при СССР народу свою жизнь было не с чем сравнивать, нынче же тишь и гладь получились такие, что это выглядело даже неприлично, и над тем, какой изображали жизнь в России политики и официальная пресса, смеялись и свои, и чужие. Тогда Шурков для поправки дела и оживления политики придумал создавать молодежные движения, националистов, ультраправых (по мере использования их разгоняли, а лидеров утилизировали на разные нехлопотные места). Какое-то время имитация жизни почти не отличалась от жизни (так восковая кукла даже вблизи поразительна похожа на человека – однако же не человек). Но это время неожиданно быстро прошло. Осложняло ситуацию то, что при демократии политический мир оборачивается вокруг своей оси за четыре года. Когда все идет естественным путем, то эта скорость даже хороша – выдерживается темп обновления. Но для имитации политической жизни это чересчур – где же те парники, чтобы каждые четыре года обновлять политический ландшафт хотя бы на треть? А не обновлять – имитация становится очевидна.

Имитировать реку политической жизни оказалось невозможно: или получалось неглубоко, или – нешироко. Да ладно бы – при Брежневе обходились пересохшим ручейком – но тогда граждане думали то, что им говорили газеты и телевизор. Теперь же был проклятый интернет. Мало, но был, и его становилось все больше. Как-то раз Шурков услышал, что что для Брежнева в последние его годы печатали в единственном экземпляре газету, в которой было написано, что в СССР все хорошо и он впереди планеты всей, и задумался: может, забивать Хозяину компьютер только позитивом, чтобы куда он не кликнул – мол, любит вас народ, Валентин Валентиныч, молится с утра до вечера, и в стране все хорошо, сплошные успехи. Скорее всего, это удалось бы, но именно в то время Хозяин стал к Шуркову охладевать, попрекать его тем, что не срабатывают его хитрые штуки (хотя штуки были не хуже прежних). Это был как раз тот нервный момент, когда Хозяин, отсидев в кресле президента два срока, никак не мог решить, остаться ли ему, наплевав на все, при власти, или все же можно отойти от нее на шаг? Хозяин явно опасался, что даже на шаг – это далеко: бросятся и оттеснят, свешают всех собак – сам бы так и сделал. Идеи пробовали разные – предлагали, например, ввести пост «национального лидера», чуть ли не отца нации. Но это уж было как-то слишком по-корейски, народ при всем терпении вертел пальцем у виска.

Тогда Шурков предложил сымитировать и президента. В успех идеи никто не верил (какой же нормальный человек, став главнокомандующим де юре, не попробует стать им и де факто?), однако же вот, на диво всему миру – получилось! Дали человеку высшую власть в стране как машинку поиграться, он, как хороший мальчик, поигрался и готов вернуть. А за то, что ничего не сломал и не открутил, будет ему конфетка – обещали сделать премьер-министром.

Шурков поначалу думал, что за Президентом нужен будет глаз да глаз, но потом с удивлением увидел, что тот и не рвется за флажки: живет наслаждением от роли, от образа. «Странный человек… – думал иногда Шурков. – Посадили бы меня на это место, через пять минут все уже знали бы, кто в стране хозяин». Но, понимал, поэтому и не посадят…

Он долго думал над этим феноменом, но однажды понял – да ведь просто все! В классе у него, как, наверное, много где, висели написанные тушью условия построения в СССР коммунизма. Одним из них было создание человека нового типа. «Коммунизм не построили, а человека нового типа создали… – думал Шурков. – Много не требует на все согласен, доволен минимумом, ни за что не хочет отвечать, куда надо – поморщится, а лизнет». Вот и этот, которого еще три с небольшим месяца надо было именовать Президентом – он не то что побоялся, ему даже в голову не пришло, что он что-то может, на что-то имеет право. (Так долго голодавший человек мечтает хоть о крошечном кусочке хлеба, хотя никто вроде бы не запрещал ему мечтать о булке или целом хлебном грузовике). Он сделал все, что от него требовалось – сроки полномочий Хозяину продлил, кресло погрел, – и в ожидании августейшего пинка уже держался на полусогнутых.

Однако именно в тот момент, когда казалось, что на новой государственной машине надо только навести последний лоск бархатной тряпочкой, она и начала ломаться! Вдруг оказалось, что упустили, недоглядели, и в стране наросло поколение других, тех самых, которые 10 декабря вышли на площадь и грозились выйти еще и 24-го. «Откуда они взялись?» – с тоской подумал Шурков. Этот вопрос задавал ему и Хозяин, причем, задавал так, что понятно было, чья вина в появлении этих людей – его, Шуркова. Он брался заполировать в стране политический пейзаж, а не заполировал, ему и отвечать. Отвечать же не хотелось.

Он откровенно не понимал, откуда и правда взялись эти молодые и гордые? Вроде ведь все было предусмотрено: часть граждан разными методами загнали в государственные стойла (в школы, больницы, соцзащиту, милицию, судебные приставы – организаций, кормившихя от бюджета, становилось все больше и штаты в них пухли) – приучали к государственной кормушке. Ибо кто кормит, тот, как известно, заказывает и музыку, и все остальное. Тем же, кто упорствовал и в стойло не хотел, осложнили жизнь по максимуму, так, чтобы не успевал поднять головы: налоги, проверки, поборы, лицензирование, регистрация, штрафы и взыскания. Народ бежал из городов, как при советской власти бежал из деревень в города, бежал со всей России – в Москву! в Москву! – а уже из Москвы разбегался по всему остальному миру.