Флейта Аарона. Рассказы

— Да, — сказал Аарон, — но у каждого человека свое особое призвание.

— Я никак не могу понять, — продолжал сэр Уильям, — как может человек надеяться на провидение, если он сам не прилагает своих усилий к добыванию себе хлеба насущного и не откладывает денег на будущее. Вот что такое для меня провидение, которому можно верить: кругленькая сумма, прикопленная на черный день для себя и своей семьи. Вы же с Лилли утверждаете, что верите в провидение, которое избавляет вас от всего этого. Признаюсь, я этого не в состоянии понять, и Лилли ни разу не удалось убедить меня в своей правоте.

— Я вовсе не верю в великодушное провидение, — сказал Аарон, — и не думаю, чтобы и Лилли верил в него. Но я верю в счастливый случай. Я верю, что, если я буду идти своим путем, не придерживаясь никакой определенной службы, случай будет достаточно щедр, и я смогу просуществовать на то, что он мне бросит.

— Но на чем вы строите такую необоснованную надежду?

— Я просто так чувствую.

— А если на вашу долю никогда не выпадет успеха и некуда будет податься?

— Я примусь за какую-нибудь работу.

— А если вы, например, заболеете?

— Лягу в больницу или умру.

— Избави Бог! Во всяком случае вы, мой дорогой, последовательнее и логичнее, чем Лилли. Он, как будто, убежден, что некая незримая сила — назовем ее, если хотите, провидением — всегда на его стороне, никогда его не покинет и не даст ему упасть, даже если он не будет работать. В сущности, я не совсем понимаю, в чем заключается его работа. Он, несомненно, принадлежит к людям, которые в большей мере расточают на ветер свои силы и свой талант. Но он почему-то называет это подлинной, живой деятельностью и с презрением относится к той конкретной работе, при помощи которой люди обеспечивают будущее своих семей. В конце концов ему придется прибегнуть к благотворительности. Когда я ему это говорю, он отвергает это и утверждает, что, наоборот, — кончится тем, что мы, деловые люди, люди, обладающие сбережениями, принуждены будем прибегнуть к нему. Все, что я могу на это сказать, это то, что, судя по тому, как дело обстоит сейчас, гораздо больше вероятно, что ему придется обратиться за помощью ко мне, чем мне к нему!

Старик откинулся на своем стуле и засмеялся коротким, торжествующим смехом. Однако, смех этот прозвучал в ушах Аарона почти демонически, и в первый раз в своей жизни он понял, что бывают случаи, когда необходимо определенно стать на чью-нибудь сторону.

— Я не думаю, чтобы Лилли очутился когда-нибудь в большой нужде, — сказал он.

— Погодите! Он пока еще молод. Вы оба еще молоды и проматываете свою юность, а я — старик и ясно вижу, чем это кончится.

— Чем же, сэр Уильям?

— Милостыней, нищетой и какой-нибудь, далеко не соответствующей вашим способностям, работой из-за куска хлеба. Нет, нет! Я бы не доверился ни провидению, ни случаю. Впрочем, я признаю, что ваш случай надежнее и прочнее провидения Лилли. Вы спекулируете своей жизнью и талантом. Я люблю натуры прирожденных спекулянтов. В конце концов, вы с вашей флейтой так же спекулируете на пристрастии людей к роскоши, как другие дельцы спекулируют на том же, строя театры или рестораны. Вы — спекулянт. Я никак не могу уловить, в чем его сердцевина, что впрочем, не мешает мне восхищаться его умом.

Во время этого разговора старик пришел в сильное возбуждение, тогда как все остальные замолчали. Леди Фрэнкс было, видимо, не по себе. Она одна знала, как хрупок и невынослив был ее муж, — гораздо более хрупок и дряхл, чем полагалось бы в его годы. Она одна знала, как его мучил страх старости, страх смерти, страх перед небытием. Старость была для него агонией, хуже, чем агонией, — ужасом. Он жаждал быть молодым, чтобы жить, жить, а он был стар, и силы его убывали. Полная сил молодость Аарона и смелость Лилли очаровывали его, и вместе с тем оба они одним своим видом как бы разрушали ценность добытого им благосостояния и почета.

Леди Фрэнсис старалась ввести разговор в русло обыденной болтовни. Она видела, как ужасно скучал полковник и дамы. Артур был безразличен. Один только майор был заинтересован, благодаря философскому складу своего ума.

— Чего я не понимаю, — сказал он, — так это того места, какое занимают в вашей теории другие люди.

— Это не теория, — сказал Аарон.

— Все равно, в вашей манере жить. Разве это не крайне эгоистично — жениться на женщине и заставить ее жить на маленькие и неверные средства на том единственном основании, что вы верите в провидение или в случай, что по-моему, еще хуже… Вот я и не понимаю: почему же должны страдать другие? Что было бы, если бы все люди стали на эту точку зрения?

— Пусть каждый поступает так, как ему нравится, — сказал Аарон.

— Это невозможно. Допустим, ваша жена или жена Лилли захочет быть обеспеченной, — ведь она, несомненно, имеет на это право.

— Если я не имею на это права, — а я не имею, если этого не хочу, — то какие же права может иметь она?

— Все права. Тем более, раз вы присвоили себе право непредусмотрительности.

— В таком случае она сама должна осуществлять свои права. С какой стати сваливать это на меня?

— Разве это не чистейший эгоизм?

— Называйте, как хотите. Я буду посылать своей жене деньги до тех пор, пока у меня будет, что посылать.

— А допустим, что у вас денег не станет?

— Тогда мне нечего будет посылать, и ей придется самой о себе позаботиться.

— Я считаю это преступным эгоизмом.

— Ничего не имею против такой терминологии.

На этом разговор с молодым майором прервался.

— Во всяком случае, для общества это хорошо, что такие люди, как вы и Лилли, попадаются довольно редко! — сказал посмеиваясь сэр Уильям.

— Встречаются все чаще с каждым днем! — вмешался вдруг полковник.

— Это, пожалуй, верно. А теперь разрешите задать вам другой вопрос, мистер Сиссон. Надеюсь, вы ничего не имеете против нашего допроса? — опять вступил в беседу сэр Уильям.

— Нет. Так же, как против вашего будущего приговора, — ответил Аарон с улыбкой.

— В таком случае скажите нам: на каких основаниях вы покинули вашу семью? Я знаю, что это — деликатная тема, но Лилли говорил нам об этом и, насколько я могу понять…

— Оснований не было никаких, — сказал Аарон, — да, да, никаких. Просто я их покинул.

— Простой каприз?

— Если быть зачатым — каприз, родиться — каприз и умереть — тоже каприз, то это было капризом, потому что это явление того же порядка.

— Того же порядка, что рождение или смерть? Не понимаю.

— Это случилось со мной точно так же, как в свое время мне случилось родиться и когда-нибудь случится умереть. Это тоже было своего рода смертью или, если хотите, своего рода рождением. Во всяком случае столь же безусловным и непредотвратимым, как рождение и смерть. И без больших разумных оснований, чем рождение и смерть.