Флейтист

Ничего не случилось - Дзанни не изменился в лице, не побледнел, и я сразу почувствовал робость.

– Кто рассказал тебе о Безбородове?

– Никто, - глупо соврал я.
– Считайте, что я был в "ОВУХе" и мне ваше "Дело" показывали. Там все написано: и про город N, и про Безбородова, и про черненькое распятие, которое у вас было...

– Распятие? Ах да, распятие... Я тогда очень верил в Бога, я считал себя божьим любимцем. Но Бог никак не сумел помочь мне, когда надо было. Когда молчит Бог, появляется Безбородов.

Дзанни качнулся на стуле и вдруг закричал тонко и хрипло:

– Ты - предатель! Все, чему я тебя учил, ты умудрился опошлить. А причина сажая простая: внутри тебя гниет честолюбие, но из уродливой гордыни ты не даешь ему выхода. И все унижения, о которых ты говорил, брехня трусливого, малокровного неудачника. Прего, открой мне дверь. Я больше не приду сюда. Никогда!

Не глядя на меня, Дзанни встал. Я почувствовал, как невидимый поводок сдавил мою шею. Но не хотел я покоряться Дзанни, не хотел!

– Слушайте, слушайте!
– забормотал я, заступая ему дорогу.
– За что вы мучаете меня? За что унижаете? Что я вам сделал плохого?! Поймите, поймите, я не могу продавать себя, не могу кривляться!

Он обрадовался - в глазах появился ртутный блеск, на щеках - румянец. Он ждал этих моих слов, чтобы бросить в ответ:

– А разве ты не продаешь себя, когда кривляешься в угоду иностранцам?

– Но ведь это вы учили меня лицедействовать, вы приучили меня играть перед любой публикой! Правда, вы меня в драму прочили, а на деле вышел грубый фарс и роль Федора.

– Какая же у тебя цель, Федя? Объедки с вельможных столов собирать? Ты сошел с ума.

Дзанни попытался отстранить меня брезгливым жестом. Я схватил его руку в кожаной перчатке и начал трясти ее, крича:

– Оставь-те ме-ня в по-кое! От-пус-ти-те ме-ня!!!

Он вырвал руку. Я загородил ему путь.

– Простите меня, поймите: я ведь... эмигрант. Вот, вы удивились, наконец! Представьте, что вы лишены родины, что больны ностальгией до кровавой рвоты, до желания застрелиться в нужнике... Наконец вам позволяют поехать домой на короткое время. Эмигрант счастлив, но счастье это отравлено мыслью о том, что придется возвращаться и, быть может, навсегда... И только что землю родную завидит во мраке ночном...

– ...Опять его сердце трепещет, и очи пылают огнем. И что все сие означает?

– А то, что я - эмигрант. Мне страшно не по воздуху ходить - там моя родина, и я не боюсь смерти. Мне страшно вернуться на землю.

– Несчастный дурак... Ты боишься спуститься, хотя у тебя есть возможность взлететь снова... Щенок! Что бы ты сказал, если б не мог взлететь уже никогда? И я был Флейтистом и ходил над землей... И моя флейта пела голосок веселым и свежим, как у античной богини. Все это я потерял и один день - когда мне переломали ребра...

Дзанни вдруг замычал не по-человечески и, глотнув воздух, продолжал уверенно:

– Завтра мы выиграем, Флейтист. Щуров мне мно-о-го должен. И пусть попробует сделать не так, как надо. Я все ему вспомню: как по роже бил, и как сутками без сна держал, и лагерь для уголовников тоже вспомню.

– Щуров?!

– Их двое было, следователей моих: Щуров - добряк, рубаха-парень, чаевник и помощник его, Ванечка Киселев. Этот - зверь был. Он мне одним ударом челюсть раскрошил - хряк, и нету зубов. А на следующий день отвели меня к Щурову, и он сочувственно тик спрашивает: "Что, бил тебя Киселев?" - "Бил", - говорю, и в слезы. Сами текут. "Сильно бил?" - "Сильно", отвечаю. "А как?

– спрашивает.
– Так, что ли?" - и локтем очень ловко выбивает оставшиеся зубы... Он меня расстрелять хотел, а я сбежал. Не мог смерть от них принять.

– А как же слух был, что вас...

– Ну, так и расстреляли, ко другого вместо меня, одного цыгана-уголовника. Щуров обманул свое начальство: нельзя же было вывести в расход меньше преступников, чем полагалось! Я про это много позже узнал.

– Но как он не узнал вас сейчас?
– вскричал я.

– У него таких, как я, много было, всех не упомнить.

Дзанни вдруг поднял воротник и посмотрел на меня, как птица из гнезда, с мольбой - не делай мне больно, не делай, не делай!

– Хорошо, я буду выступать завтра, - сказал я.
– Буду.

Наутро, в назначенный час, загримированный и одетый, я поднялся под купол цирка. Это неожиданное появление было впечатляющим - все давно забили о Флейтисте - и я почувствовал себя Гришкой Отрепьевым, претендующим на царский трон.

Я вынул флейту, стараясь думать только о Машетте, но, на свое горе, взглянул вниз...

...Дзанни, не сняв фрака, не смыв грима, стоял за спиной Щурова. На выбеленном его лице шевелились красные губы. Что он говорил своему убийце - должно быть, обо мне что-то? Щуров внимал с сановной важностью.

Постыло блестели лысины комиссии, белели аккуратные бумажки, незыблемо сверкал графин. Вид походной этой канцелярии впервые не ужаснул, а рассмешил меня. Должно быть, так заседают в "ОВУХе" демоны-канцеляристы: со скукой выносят решения и накладывают резолюции. Полноте, подумал я, что это со мной? Почему вдруг мне стали одинаково смешны и Дзанни, и Щуров, и скатерть на столе, и даже моя флейта? А-а-а, должно быть, я сумел-таки все на свете обесценить, и этот гаденький смех есть - веселие души? В "ОВУХе" мое "Дело" давно стоит на полке...

– "ОВУХ"!
– вырвалось у меня.
– "ОВУХ"!

Лысины недоуменно зашевелились.

Я поспешно поднес флейту к губам:

– ...И-и-звест-ный все-ем я...

Смех начал рвать мне горло. Флейта закашлялась и взвизгнула:

– Фир-лю-лю-у-у-у!

В этот миг Флейтист умер.

Занавес опускается. На просцениум выходят маски.

1-й ПЬЕРО. Как тебе это понравится, дружище? Этот тип решил пролезть за границу, не имея на то никаких оснований!

2-й ПЬЕРО. Не волнуйся, мой друг, ничего у него не вышло. Комиссия не прощает оскорблений!

1-й ПЬЕРО. Он крикнул ей: "Олух! Олух!", и это надо понимать как "осел".

2-й ПЬЕРО. Но комиссия была отомщена, дружище. Великолепный Щуров разделал негодяя Флейтиста под орех. Я сам слышал, как он кричал на него, как грозил ему пальцем!

1-й ПЬЕРО. "Чтобы духу твоего в цирке не было!
– кричал ему он.
– А то я сделаю тебе такое, что ты и на том свете вспомнишь!"

ОБЕ МАСКИ. (ХОРОМ, ШУТОВСКИ). И-хи-хи-хи-хи!

Удаляются, комически загребая ногами и напевая в ритме канкана: