Флибустьер. Вест-Индия

– Помню, – басил Хенк. – Хранцузика помню… как пили, помню… как ты сапоги на бутылку сменял, тоже помню… еще – как хранцуз под лавку свалился…

– Свалился! – визгливо подтвердил Мортимер. – А ты, дубина, его на плечо и поволок! Хотел до пирса дотащить! А приволок сюда! Помнишь?

– Ни дьявола не помню, Морти!

– Х-ха! Святой Петр, ключарь небесный! И я не помню! Ну и нарезались мы, Хенк!

– Точно, Мортимер… крепко надрались… А пили-то что? Джин или ром?

– А все и пили… И этого француза ты, должно быть, сюда принес. Ты, чтоб мне в аду гореть! Ты здоровый лоб, я бы такого не допер! Ты притащил, иначе откуда он тут взялся?

Молчание. Мышцы и суставы Серова начали болеть, словно его растягивали на дыбе, но вместе с болью возвращались тактильные ошущения. Он уже уверился, что лежит на чем-то жестком и эта поверхность, твердая и шершавая, колышется вместе с ним вверх и вниз. В такт этим неспешным колебаниям скакали его мысли. Что за Хенк и Мортимер? Что за французский капер? Что за ром и джин? В самолете он пил коньяк… И почему эти типы говорят на английском?

– Башка трещит, Морти, – гулким басом пожаловался Хенк. – Джину врезали, не иначе… Джин у папаши Пью голландский, быка свалит с копыт.

– Свалит, – подтвердил Мортимер. Потом с тоской признался: – Сапоги-то я пропил… Хорошие были сапоги, я их с дохлого испанца снял…

– Другого разуешь, – утешил Хенк.

– Разуешь! А до того пятками о палубу тереться? – Тишина, потом неуверенный голос: – А башмаки у этого француза отменные. И куртка новая, крепкая… Из парусины что ли?

Француз! Это он обо мне, сообразил Серов. Что-то случилось с самолетом – наверное, что-то страшное. Похоже, террористы захватили. Пустили сонный газ или ему, Серову, врезали персонально по черепушке… Он был без сознания, когда угнали лайнер – скажем, в Новую Зеландию или на остров Барбадос. Выкинули пассажиров черт-те куда, и теперь его, беспомощного, хотят обобрать местные шаромыжники.

Ну, не совсем беспомощного, отметил он. Телесные силы прибывали с каждой секундой, пальцы уже шевелились, и, осторожно напрягая бицепсы и мышцы бедра, он чувствовал их привычную мощь и упругость. Веки Серова дрогнули и слегка приподнялись. Он разглядел низкий потолок из брусьев и потемневших, плотно пригнанных досок, квадратное отверстие в стене, сквозь которое струился яркий солнечный свет, и какую-то блестящую цилиндрическую махину на деревянном станке с колесами, торчавшую перед отверстием. Одновременно с этим он ощутил, как кто-то тянет его за ногу и, похоже, начинает расшнуровывать ботинок.

К местным бандюгам попал, мелькнуло у него в голове. Солнце теплое, щедрое – наверняка тропики. А чем страна жарче, тем меньше в ней порядка и законности… Куда тут власти смотрят? Нет чтобы помощь потерпевшим оказать! Гражданам великой российской державы! Бросили, как последнее дерьмо… А эти гады, Мортимер и Хенк, затащили в какой-то лабаз и раздевают!

– Ты, Морти, полегче, – прогудел справа басистый голос Хенка. – Хоть хранцуз, а свой! Негоже башмаки с него сдирать! Не по понятиям Берегового братства! Старик узнает, без руки останешься!

– Прах и пепел! – Визгливый голос Мортимера ударил в уши. – Какой еще свой? Он что, к Старику нанимался? Он с «Викторьеза» и контракт с Кловетом подписывал, с жирной задницей! С «Викторьеза», а тут «Ворон»!

– Ну и что?

– А то, что его башмаки – моя законная добыча! На твои-то копыта они не налезут!

– И не надо, я и так в сапогах, – буркнул Хенк. – А ублюдок этот хоть с «Викторьеза», хоть хранцуз, а все одно свой. Пили ведь вместе!

– Пили вместе, но пропили мои сапоги. Имею я право на возмещение? Имею! Не иначе как святой Петр послал мне этого француза, с башмаками, штанами и курткой. Штаны тоже неплохие, прочные. Я их сейчас…

Убедившись, что ступор прошел и тело ему повинуется, Серов выгнулся дугой и разом вскочил на ноги. Несложный трюк для бывшего гимнаста… Правда, потолок был низковат и он слегка приложился макушкой, но это его не задержало: в следующую секунду он стукнул носком башмака в челюсть сидевшего на корточках Мортимера. Хорошо приложил – того будто ветром снесло.

– З-законная добыча, г-говоришь? – прохрипел Серов, шагнул и сгреб упавшего за ворот. – Б-будет тебе добыча, гаденыш! За ноги подвешу, растлитель малолетних!

Кто-то огромный и сильный, как медведь, навалился на него сзади. Хенк, сообразил Серов, попытался разомкнуть хватку, а когда это не вышло, лягнул противника в колено. Богатырские объятия ослабли, Хенк взвыл, и тут же локоть Серова заехал ему в живот. Вывернувшись и отпрыгнув в сторону, Серов добавил ребром ладони по шее – рука загудела, словно наткнулась на чугунную колонну.

Здоровый хмырь, мелькнуло в голове. Впрочем, ничего опасного в том не было – двум неуклюжим мошенникам не выстоять против тренированного бойца. Что у них было, кроме нахальства и кулаков? Ровным счетом ничего.

Ничего, что представляло бы проблему для Серова.

Он стремительно крутанулся на пятке, озирая поле битвы, резко выдохнул да так и застыл с раскрытым ртом. Вытянутое низкое помещение тянулось налево и направо, метров на пятнадцать туда и сюда; сверху нависал уже знакомый потолок с какими-то тюками, подвешенными к нему, торцовые стены были вроде бы глухими, а в боковых по всей длине зияли квадратные дыры или, возможно, бойницы. Кроме всех этих странностей, пол раскачивался, и его, вместе с потолком, пронзали толстенные гладкие столбы, а около них были лестницы, две или три – Серов не разглядел из-за царившего тут полумрака. Но не столбы, не лестницы, не стены с бойницами ошеломили его, а то, что стояло перед ними: ряд сверкающих медных орудий на дубовых лафетах. Пушки были надраены до блеска и украшены причудливыми литыми узорами; рядом, в глубоких ящиках, лежали ядра размером с солидную дыню, а с ними – чем-то набитые длинные полотняные мешочки, ветошь и приспособления, напоминавшие кочергу.

Музейные экспонаты? Но на музей это решительно не походило – от пушек и ящиков тянуло гарью и чем-то кислым, пол под ногами мерно колыхался, а в квадратных амбразурах мелькали то лазурное безоблачное небо, то сине-зеленая поверхность океанских вод.

Запах пороха, догадался Серов, а пол – вовсе не пол, а палуба. Дьявол, куда он попал?

Размышлять об этом было некогда – Мортимер поднялся, держась за челюсть, и вытащил из-за пояса нож. Не очень длинный – так, в половину руки. Стоял он на слегка расставленных и согнутых ногах, будто врос босыми ступнями в палубу, и чувствовалось, что эта поза для него привычна и естественна. Слева надвигался Хенк, похожий на гориллу в разноцветных отрепьях, шагал неторопливо и поигрывал какой-то увесистой штуковиной – кажется, банником, которым забивают порох в пушку. Физиономию его Серов рассмотреть не мог, ее почти что не было видно, так как усы и борода смыкались с падавшими на лоб волосами, но голос слышал вполне отчетливо.

– Что ж ты, рожа хранцузская, нас обижаешь? Пили вместе, жрали вместе, и тащил я тебя половину лиги [3], а ты костылем в колено? Нехорошо-о! Не хочешь делиться с Мортимером, так и скажи, моча черепашья! А в зубы зачем? Или по колену? Господь наш сказал: зуб за зуб, око за око! А про колено господь не говорил… ничего не говорил… за колено я что захочу, то из тебя и выну… печенку выну или яйца оторву…

Решив, что нож все же опаснее банника, Серов двинулся к Мортимеру, тот прыгнул ему навстречу, размахивая тесаком, и напоролся на сильный удар по запястью. Клинок отлетел, звякнул о ствол орудия, и в ту же секунду, слыша сопение за спиной, Серов приник к палубе. Дубина, которой орудовал Хенк, свистнула над ним, зацепив плечо Мортимера. Тот заорал, поминая пепел, прах и акулье брюхо, в котором Хенку предстоит скончаться без христианского погребения. Серов, оставаясь в нижней позиции, ударил ногой, попал по щиколотке Хенка, свалив его на палубу. Весил Хенк порядочно, не меньше центнера, и грохот был такой, словно упала со станины пушка.