Флибустьер

48

Война началась на следующий год. Сначала Людовику Четырнадцатому не понравилось, кого избрали архиепископом Кельна, а в сентябре он ввел войска, около восьмидесяти тысяч солдат, в курфюршество Пфальц, на которое претендовала жена его младшего брата, сестра умершего курфюрста. У правителя Священной Римской империи Леопольда Первого был свой кандидат на этот пост, но отреагировал не сразу. Французская армия без особого напряга заняла города курфюршества. Так понимаю, населению курфюршества было без разницы, кто будет стричь его. Вот только французы совершили стратегическую ошибку: военный министр маркиз де Лувуа решил, что лучшей защитой от нападения врагов будет разорение приграничной полосы. Армия с удовольствием выполнила этот приказ, чем обозлила местное население. Близлежащие немецкие княжества тоже сделали правильные выводы. Четырнадцатого февраля Аугсбургская лига объявила войну Франции. Не вся сразу. Испания сделал это только в апреле. В нантской газете появилась карикатура, на которой великан Людовик Четырнадцатый в мундире мушкетера сражается на шпагах с восемью противниками-карликами. Любому дураку было понятно, кто победит, а французы дураками себя не считали.

В июне к лиге присоединилась Англия, что оказалось для меня неприятной неожиданностью. В предыдущей войне с Голландией Англия была союзницей Франции, и до прошлого года ей правил католик Яков Второй. Он попытался вернуть в страну католичество, разогнал парламент, который противился этому, за что и поплатился. По призыву «народных масс» на острове высадился с большой армией правитель Голландии Вильгельм Оранский, племянник и зять английского короля. Погибать за Якова Второго по большому счету никто не захотел. Мои суда в то время стояли в Лондоне, поэтому знаю это из их рассказов. В январе в нантской газете прочитал новость, что Вильгельм Оранский под именем Вильгельма Третьего и его жена Марию Вторую стали равноправными монархами Англии. Через месяц они короновались.

Меня это не насторожило. В Англии решение о войне принимает не монарх, что должен был понять и нынешний на примере предыдущего, а англичанам, как я думал, незачем лезть в драку с Францией. Время от времени удивляюсь сам себе. Вроде бы считаю себя умным, и опыта жизненного на несколько жизней, а иногда простейшую двухходовку просчитать не могу и влипаю по-полной. Тешу себя мыслью, что подобное случается из-за того, что слишком умный. Я отправил бриги в Америку, а шхуна продолжила работать на линии Нант-Лондон-Саутгемптон. Она приносила не намного меньше прибыли, чем бриги, потому что цены на овес росли стремительно. Во время объявления войны Англией, шхуна как раз грузилась овсом в Саутгемптоне. Ее арестовали, а потом продали с аукциона. Достались англичанам и судовая касса, включая серебро, полученное в обмен на три килограмма золота. Экипаж англичане отпустили. Капитан Жан Мересс оставался в Англии до момента продажи шхуны, после чего отправился ко мне с подробным докладом, который будет состоять из предельно коротких ответов на мои вопросы.

Нашел меня капитан во фландрском городе Динан, где я находился вместе со своим драгунским полком. Отправился на войну от скуки. Думал повоевать два-три месяца, посмотреть, как сейчас разумные существа истребляют друг друга, и оставить полк на тестя. Не скажу, чтобы я очень сильно расстроился, узнав о потере шхуны, груза и денег. Пришло грабежом и ушло так же. На красивую жизнь мне хватит и того, что осталось. Но появилось желание отомстить англичанам и голландцам за действия их правителя.

Мой полк входил в состав армии под командованием маршала Франсуа-Анри, графа де Монморанси-Бутвиль и герцога Пине-Люксембург, более известного, как маршал Люксембург. Это был горбатый карлик в возрасте шестидесяти одного года. Словно в компенсацию за малый рост, нос у него был очень длинный. Глаза карие, умные. Широкое, уже поплывшее лицо выбрито, а на тонких губах постоянно, будто приклеенная, снисходительная улыбка. Носил парик с черными вьющимися волосами, которые казались его собственными. Одевался неброско, но дорого. В день первой нашей встречи он был в черном жюстокоре из шелка и с алыми обшлагами, но без узоров, и с золотыми пуговицами. На шее повязан алый платок. Чулки шелковые белые, без узоров, а на ногах туфли на очень высоких каблуках и с золотыми прямоугольными пряжками на подъемах. На пряжках были изображены скачущие лошади. Как мне сказали, маршал обожал лошадей. Лошади отказывались в это верить, поэтому маршал предпочитал ездить в карете. Оружие он не носил, даже шпагу. Наверное, потому, что шпага нормальной длины подчеркивала бы его малый рост. Ходил с тростью из черного дерева с позолоченным набалдашником, в вершине которого был рубин. Как мне рассказали, Франсуа-Анри, графа де Монморанси-Бутвиль и герцога Пине-Люксембург вырос и провоевал почти всю свою жизнь вместе с недавно умершим принцем Людовиком де Бурбон-Конде или, как его называли побежденные враги, Великим Конде. Злые языки утверждали, что Великий Конде добился побед, выполняя указания маленького горбуна. Такое мнение появилось после блистательных побед последнего во время предыдущей войны с голландцами. За это после войны его оклеветали, продержали несколько месяцев в Бастилии и потом отправили в ссылку в родовое имение. С началом новой войны, после проигранной предыдущим командующим маршалом де Юмьером сражения при Валькуре, его быстро амнистировали и назначили командиром армии, носившей название Фландрской по территории нахождения.

Мой полк к проигранному сражению опоздал, прибыл в расположение армии на день позже маршала Люксембурга, и по той же причине — чтобы усилить ее. Видимо, страх перед внешним врагом пересилил страх перед гугенотами. Маршал Люксембург познакомился со мной и отдал приказ разместиться в Динане. Мы должны были присматривать за противником, чтобы втихаря не переправился через реку Маас, и самим по возможности беспокоить его. Располагался город на левом берегу реки, протекающей между высокими скалистыми холмами, на узкой долине. Был Динан небольшим и старинным. Как утверждали местные, построен еще римлянами. В подтверждение чего показывали участки крепостной стены, сложенной из римских кирпичей. Подтверждаю, кладка была римская, с широкими швами. От крепостных стен остались только два фрагмента, которые использовали, как общие стены для нескольких жилых домов и складов. Все постройки из камня, который резали в склонах холма, наделав в нем пещер. По берегу почти вдоль всего города шла каменно-деревянная пристань. Сюда на речных судах везли грузы из Голландии, а потом по суше отправляли вглубь Франции. Сейчас торговля замерла. На пристани грузились и выгружались только мелкие местные перевозчики.

Я вместе с тестем и нашими адъютантами жил в доме мэра города Симона Майяра — очень вежливого и пухлого мужчины сорока восьми лет, который носил короткий рыжий парик, чтобы прикрыть облысевшую голову. Кормили в его доме отменно. У меня появилось подозрение, что вежливость Симона Майяра равна его пухлости, поэтому уменьшение одного приведет к уменьшению другого. Его жена Элен была такой же пухлой и некрасивой, но с вежливостью зависимость была обратная. Впрочем, в отношении меня это никак не проявлялось. Доставалось в основном адъютантам. Четверо их детей жили отдельно, поэтому у меня сложилось мнение, что хозяева даже были рады непрошенным гостям. Наверное, устали пилить друг друга.

Кстати, французы делают исключение для фламандцев — презирают их, считая туповатыми и лишенными стиля и хороших манер. При этом не понимают, как фламандцы умудряются жить лучше их. Это непонимание островатые французы пронесут через века, как минимум, до двадцать первого.

49

Теплый солнечный день, какие здесь во второй половине осени бывают не часто. Отряд из двух рот драгун движется по вражеской территории. Едем по дороге, которая спускается вниз по склону пологого холма и парит после вчерашнего дождя. Справа и слева от дороги пастбища с короткой травой, словно подстриженной газонокосилкой. Если бы кто-то из местных заметил нас, то тревогу не поднял бы. Мы не прячемся, едем спокойно, как по «своей» территории. Знамен у нас нет, форма у обеих сторон конфликта похожая, особенно для штатских, на стороне врага много бывших французов-гугенотов.

Я скачу во главе отряда, если не считать разведку, пять человек, которые опережают нас на километр или больше. Мне надоело сидеть в городе, решил размяться. Подполковник Матье Кофлан долго и очень тактично объяснял мне, как надо вести себя в разных ситуациях, которые могут случиться при движении по вражеской территории, как уклониться, то есть сбежать, от превосходящих сил противника, как пожертвовать малым ради спасения большого, то есть себя. Гибель пары рот драгун не стоят смерти одного полковника. Я делал вид, что эта информация мне нова и интересна. Видимо, подобные инструкции прослушали и оба командира рот. Они сейчас держатся поближе ко мне, сразу за моим слугой индейцем Жаком Буше, который согласился напялить мундир, иначе бы остался дома. Как догадываюсь, офицеры должны в случае необходимости дать совет или удержать от опрометчивого поступка. Я ведь не француз, поэтому не способен принять правильное решение в таком важном деле, как война. Хотел я им рассказать, как поплатится Наполеон за подобную самоуверенность, но ведь не поверят, что француз мог податься в такую даль — за пределы нынешней Европы, которая закачивается на восточной границе Речи Посполитой. Французы и в двадцать первом веке будут думать, что в России живет больше медведей, чем людей, что у каждого русского есть ручной медвежонок, а то и два, которого съедают, когда подрастет, чтобы не съел хозяина.

Впереди дорога заходит в лес и поворачивает. Оттуда выскакивает наша разведка. Драгуны спешат. Так понимаю, сейчас жизнь станет интереснее.

— Сеньор виконт (солдаты упорно называют меня виконтом, а моего тестя — командиром), в полу-лье отсюда навстречу нам движется обоз, арб двадцать, под охраной роты мушкетеров. Полроты идет впереди, вторая половина — сзади, — докладывает капрал — мужчина лет сорока с темно-русыми густыми усами, такими аккуратными, будто их минуту назад причесали.

Пехотная рота — это двести-триста человек. Или больше. То есть, соотношение примерно один к двум не в нашу пользу.

— Мы можем вернуться к развилке и поехать в другую сторону, — подсказывает командир роты капитан Генрих дю Брейем — тридцатидвухлетний мужчина, бретонец и вновь обращенный католик, обладатель сурового лица и печальных глаз, точно никак не выплачет скорбь по предательству истинной религии.

Он хотел продать чин и эмигрировать, но его предупредили, что гугенот не имеет права торговать патентами французской армии. Капитан Генрих дю Брейем, подобно своему венценосному тезке, решил, что сорок тысяч ливров стоят мессы.