Флорентийская блудница
Шрифт:
– Не думай об этом. Ты спишь сейчас, и мир яви от тебя далек. Но, поверь, что в яви она сейчас представляет не многим лучшее зрелище.
– Да, наверное…
– Я показал тебе крайнюю степень ее неприглядности, если бы она достояла до этого в Яви. Но и в яви ее ждет сейчас та же участь. И я её решил. Держи!
Словно фокусник, демон достал из-за пазухи огромный факел. И в это же мгновение факел вспыхнул ярким пламенем, озарив округу и часть леса, словно ярким днем.
– Держи его, – он протянул факел Глафире.
И только тут она заметила, что старый лиственничный
– Поджигай этот злополучный Вертеп! – приказал он.
Она сделала шаг назад и замотала головой.
– Это твой сон. И в нем ты всё должна делать сама. Жги всё худое, что было связано с этим местом. Жги свои слезы, жги предательство, жги ревность, жги боль, жги страх и обиды! Жги свои страдания.
– Нет! – она зарыдала в голос. – Я не могу! Здесь ведь часто бывал Володя! А я любила его. Я и сейчас его люблю! Его и тебя! В нём – тебя. Ты был тоже тут! Всегда!
– Жги этот проклятый сруб! В твоей жизни ему не место. Я хочу, чтобы он сгорел дотла!
Она подошла к срубу и, прикоснувшись к снопу сухой травы, подожгла Махневскую баню. Она вспыхнула в одно мгновение. Едва Глафира успела отскочить, как пламя занялось уже на уровне второго этажа. Огненные языки взвивались к небу так, словно внутри дома находилось невидимое поддувало. Она пятилась от горящего сруба ровно до тех пор, пока её босые ноги не почувствовали холодную воду пруда. И в этот самый миг она проснулась.
– Глафирушка Сергеевна, пока вы спали, приезжал дохтур, – горячо шептала Наташа. – Он осмотрел вас спящую. Ручки потрогал. Чего-то там считал про себя. Слушал через деревянную трубку. Говорит, что жар спал, и дыхание, мол, чистое. Сергей Юрьевич обрадовался очень. Мы все боялись, чтобы вы себе легкие не застудили.
– Спасибо, Наташа… – проговорила Глафира слабым голосом.
– Вы пить хотите?
– Да…
– Может, молочка?
– Сделай мне чаю с земляничным вареньем.
– Сейчас! – Наташа сорвалась с места и побежала на кухню.
– Обожди, а Сергей Юрьевич где?
– Он с теткой своей Алевтиной Николаевной.
– Она разве у нас?
– Приехала вот недавно. Он в гостиной её принимает.
– Ладно, – Глаша откинулась на подушку. – Открой форточку. И не топите так. Уже гарью пахнет. Где-то пожар?
Наташа повела носом:
– Какой гарью? Бог с вами. Ничем тут не пахнет. Только вербеной и вашими духами.
– А мне кажется, что здесь всюду пахнет гарью. Что-то горело… Нет?
– Я сбегаю на кухню к Малаше, спрошу, может у нее что-то сгорело. Но я не чувствую.
Шустрая Наташа побежала на кухню, велеть Малаше, поставить самовар. Когда она пробегала мимо гостиной, то услышала тихий разговор, состоявший меж ее хозяином и его пожилой тетушкой.
Алевтина Николаевна выглядела довольно тучной женщиной, одетой в старомодное платье с кисеёй и пуховую шаль. Она сидела напротив Глафириного мужа с лицом полным скорби и поджатыми от возмущения губами.
– Ох, Сережа… Сережа. Не послушал ты меня тогда.
– Тётя, перестань. О чём ты?
– О чём?
Будто не знаешь, – зашипела она. – Помнишь, я говорила тебе, не женись ты на этой профуре.– Тётя, при всем уважении, я попрошу не называть мою супругу всякими непристойными словами.
– Непристойными? Да, для неё они в самый раз! – зло отозвалась женщина. – Я же тогда еще наводила о ней справки. О том, кто она есть такая.
– Прекрати. Опять ты за своё?
– Она и замужем-то давненько успела побывать. А стало быть, не невинна. Тебе что, разве девушек непорочных было мало? Каких красавиц я к тебе сватала. Что только Малиновская стоила. Да и состояние у неё было. А ты?! Будто чёрт в тебя вселился.
– Прекрати, она мать моих сыновей.
– Эвона диковина-то какая! Нарожала она… Дело-то нехитрое – детей народить. А только жизнь твою она испортила. Мне одна хорошая знакомая недавно рассказывала о том, что, дескать, твоя Глашка, – Алевтина перешла на шепот, – в доме терпимости жила. Билетной проституткой работала. Вот как!
– Врёт твоя знакомая, – покраснев, отозвался Сергей.
– Не врёт. У нее и свидетели есть. Знавали, как ездила она по нумерам. В мехах и шелках ходила. Любовники ей щедро платили. Не тебе чета её содержали. Миллионщики! Куда тебе-то до них-то? Вот откуда её манеры, спесь, и баловство!
– Ну, что ты такое несешь! У Глаши прекрасное институтское образование. И она сирота с младых лет. Откуда ей быть избалованной?
– Говорю же, откуда. Проститутка она бывшая! А ты детей с ней зачал! Дурак ты, Сережа! Уж прости меня за прямоту! – тетка аж привстала и перекрестилась. – Она и сейчас, наверное, полюбовников втайне имеет.
– Да, когда же?! Она целыми днями с детьми.
– В город же ездит иногда?
– Одна? Редко очень.
– Ох, было бы желание.
– Тетя, я прикажу накрыть нам чаю.
– Что-нибудь покрепче есть у тебя?
– Есть. Что желаешь? Вина? Есть рябиновка неплохая и клюквенная настойка.
– Чистой водки пусть принесут. И закуски к ней. Я вся в расстройстве. Выпью рюмочку, тогда и успокоюсь.
Пока Сергей давал распоряжения Русе по поводу ужина, тетка, откинувшись в кресле, принялась раскладывать карточный пасьянс. Когда Глафирин муж вернулся, она продолжила свой разговор.
– А что докторишка-то твой говорит?
– Сказал, что, как и тогда, не видит ничего серьезного в её состоянии. Говорит, что это – нервы. Еще микстур разных прописал. Легкие послушал, – бледный от усталости Сергей рассказывал тётке о состоянии Глафиры. – Ничего, поправится.
– Конечно, поправится. Что с ней сделается? Она, вон как, вся раздобрела после третьих-то родов. Будто сдобная булка на опаре.
– Ничего, ей идет, – отмахнулся Сергей. – Она красавица.
– И помилуй, какие у неё нервы? Живет, словно у Христа за пазухой. Как сыр в масле катается.
– Тётя, да перестань ты злиться!
– Злиться? Ох, Сережа, послушай моего совета: держи жену в строгости.
– Да, что я сатрап что ли? Я ведь люблю её больше жизни…
– Ну и дурак! Вот она сразу поняла, что ты дурак и окрутила тебя.