Флот решает всё

— Примем дополнительный уголь в Адене. — ответил он Бирку. — Полагаю, турки нам не откажут, как-никак союзники и партнёры по Триестскму соглашению!

Триестский договор, соглашение между рядом крупнейших игроков на европейской политической сцене, призванный положить конец большой войне, в которую кроме Турции и России оказались до некоторой степени втянуты ещё и Франция и даже Североамериканские Штаты, установил разумный порядок пользования Суэцким каналом для военных судов разных держав. Россия, как одна из стран-учредительниц этого соглашения, пользовалась в этом вопросе немалыми привилегиями — в том числе, держала на постоянной основе в Суэце, Порт-Саиде и упомянутом уже Адене, важном морском порте и крепости, который турки в ходе этой войны отобрали у англичан — свои стационеры. Была в Адене и многочисленная русская миссия, а так же обширные угольные склады, принадлежащие германскому подрядчику, снабжающему идущие через Красное море русские суда, направляющиеся на Дальний Восток и обратно.

— В Адене, так в Адене. — не стал спорить старший помощник. Ему и самому вовсе не хотелось наваливать на палубу мешки с углём, пачкая старательно выскобленные новенькие тиковые доски («Бобр» меньше года, как вошёл в состав флота), которые потом надо будет отскребать до седьмого пота. Конечно, ему самому не придётся ползать на коленях с кусками пемзы или окатывать палубу из рукавов забортной водой — но всё равно это было неприятно. Конечно, в Адене придётся взять уголь в том числе и на палубу, но при таком раскладе его будет гораздо меньше. А значит будет меньше и грязи — что не могло не радовать душу старшего офицера, дважды аккуратиста, и по происхождению (Бирк происходил из остзейских немцев, потомок древнего рода, числившего среди своих предков ливонских рыцарей) и по должности главного, самого непримиримого подгонялы и блюстителя чистоты на судне.

Казанков убрал бинокль в футляр, висевший на ограждении мостика.

— Корабль ваш, Дмитрий Олегыч. Я прикорну на часок, если что — не стесняйтесь, шлите вестового, пусть будит.

Вахтенный офицер, совсем ещё юный мичман, меньше года, как выпустившийся из Морского Корпуса, щёлкнул каблуками. «Бобр» стал первым кораблём, на который юноша получил назначение, и теперь он смотрел на командира, как правоверный магометанин на прямого потомка пророка Мухаммеда. Серёжа ответил благосклонным кивком — пусть юноша почувствует вкус ответственности, ощутит за своей спиной тяжкий груз стали, угля и человеческих жизней, которые в ближайший час будут целиком зависеть от его решений. Ну, не совсем целиком, разумеется — на мостике присутствует Бирк, да и штурвальный унтер-офицер — опытный служака и не позволит желторотику, если что, наделать глупостей. Сам Серёжа не уставал повторять, чтобы вахтенный офицер, если у него возникнут хотя бы малейшие сомнения, не стеснялся тревожить командира — по какому бы вопросу он не обратится, от какого бы занятия не оторвёт начальство, разноса за это не последует. Да и что, скажете на милость, может такого произойти? Погода великолепная, море пусто, словно выметено метлой, машины в порядке, отряд следует выверенным курсом — и будет следовать дальше, пока не появится на горизонте башня Александрийского маяка…

— Командир покидает мостик! — гаркнул дисциплинированный Бирк. Все присутствующие вы тянулись по стойке смирно — кроме, разумеется, штурвального, который так и стоял, с ладонями на рукоятях своего колеса. Серёжа спустился по трапу, прошёл на полуют, где под палубой располагались офицерские каюты. Закрыв за собой глухо лязгнувшую стальную дверь. Серёжа снял китель, сменил ботинки на мягкие войлочные тапочки. Вопреки сказанному давеча на мостике, спать он не собирался — хватит недолгого отдыха в кресле. Он отдраил иллюминатор — тёплый морской воздух волной влился в каюту, неся с собой крики чаек, зычные выкрики боцмана, шипение воды, разрезаемой форштевнем канонерки — отодвинул кресло от стола и со вздохом устроился в нём, взгромоздив усталые ноги на край койки. Помнится, американцы, с которыми он имел дело во время недолгого визита в город Новый Йорк, отдыхали, сидя в кресле и закинув ноги в ботинках прямо на письменный стол — забавный обычай, красноречиво говорящий о культурном уровне этой сшитой на живую нитку нации. Конечно, русский морской офицер, даже оставшись наедине с самим собой, не мог позволить себе ничего подобного.

Серёжа уже давно привык перехватывать десяток-другой минут сна вот так, сидя в кресле — насколько это позволяла обстановка, разумеется. Обычно он засыпал, как только касался спинки кресла, однако сегодня сон не шёл. Серёжа немного поворочался, меняя позу — не помогло. Тогда он пробежался глазами по корешкам справочников, заполнивших узкую полку над столиком. Прикинул, не послать ли вестового к, буфетчику за кофе. С этим благородным напитком была связана целая история из его жизни — Серёжа Казанков, тогда ещё зелёный мичман и вчерашний выпускник Морского Корпуса, пристрастился к этому ароматному напитку в Гельсингфорсе, где стоял тогда монитор «Стрелец», на котором он начинал свою службу. Владелец кофейни на углу Михайловкой улицы, одной из центральных улиц столицы Великого княжества Финляндского, старый моряк-швед, посвятил Серёжу во все тонкости приготовления ароматного напитка — научил различать маслянистость и сладковато-горькие нотки настоящего «Bourbon Santos», и не путать его с тяжелым вкусом продукции ямайских плантаций.[1] Была в этих воспоминаниях и иная нотка горечи, совсем не кофейной — юный Мичман Казанков нередко бывал в той самой кофейне с Ниной, племянницей своего командира — той самой, которая погибла при взрыве, унесем жизнь императора Александра Второго…

Что до кофе — то с тех самых пор Серёжа сам заказывал кофе разных сортов, собственноручно составлял из них смесь и обжаривал зерна, не доверяя это священнодействие никому. Вот и теперь, став командиром’Бобра', он выдал буфетчику кают-компании кулёк с обжаренными зёрнами, настрого наказав варить ему кофе только из них. Офицеры канонерки знали об этой маленькой слабости командира и добродушно над ней посмеивались — впрочем, Серёжа частенько угощал своим «особым» кофе тех, кого удостаивал визита в капитанскую каюту.

Нет, кофе сейчас, пожалуй, будет лишним — и так сна ни в одном глазу… Серёжа поворочался ещё, поймал взглядом яркий солнечный блик на модели «Бобра», выполненной из полированной тонкой бронзы (памятный сувенир от дирекции верфи в финском Або, где строилась канонерка) закинул руки за голову и закрыл глаза.

По окончании южноамериканской операции Серёже Казанкову, как раз получившему тогда погоны капитана второго ранга, прочили блестящее будущее. Начальство в лице адмирала Бутакова к нему благоволило; о похождениях самого молодого во всём флоте российском кавторанга уже начали слагать легенды. Ещё на борту шлюпа «Скоморох» он ловил на себе восторженные, а порой и завистливые взгляды молоденьких мичманов.

Кстати, усмехнулся собственным воспоминаниям Серёжа, «Скоморох», достался флоту российскому не без его, тогда ещё только лейтенанта Казанкова, участия — британский авизо, входивший в британскую Эскадру Специальной Службы, спустил флаг после достопамятной Свеаборгской баталии, в котором свежеиспечённый лейтенант Казанков командовал башенной броненосной лодкой «Стрелец»[2] — с этой-то победы, едва ли не самой блестящей из всех, когда-либо одержанных под Андреевским флагом, началась его стремительная карьера. За этим последовал рейд доброфлотовского вспомогательного крейсера «Москва», завершившийся другим победоносным боем, у берегов Занзибара. Серёжа улыбнулся, вспомнив этот свой первый дальний океанский поход, а заодно — и просторную каюту, почти салон, который был у него на «Москве», как у командира судна — не то, что тесная клетушка здесь, на Бобре. Потом — американская экспедиция, сражение в Чесапикском заливе, за которым русская эскадра наблюдала издали — и, тем не менее, снискала себе славы победителя[3]; и, наконец, южноамериканская эскапада, во время которой Серёжа ощутил себя настоящим авантюристом, вроде корсаров старых времён, нанимавшихся на службу к владыкам заморских стран.

Из той экспедиции вместе с орденами и почётным оружием от правительств Перу и Боливии, а так же новой сердечной привязанностью, вытеснившей из его души грызущую тоску по Нине, он привёз ещё один «подарок» — увы, куда менее приятный. Уже на «Скоморохе» он свалился в сильнейшей лихорадке, которую, надо полагать, подцепил ещё на южноамериканском континенте. Выжил он буквально чудом — если верить судовому врачу, просидевшему у его койки несколько суток подряд. Страдания больного усугублялись многодневной непрекращающейся качкой и спёртым воздухом каюты — при переходе через Атлантику «Скоморох» попал в сильнейший шторм, и был вынужден остановиться для ремонта повреждённого винта во французском Бресте. Там Серёжу сдали на берег, в госпиталь, причём врач-француз, принимавший его под своё попечение, скептически покачал головой и заявил, что не даёт никаких гарантий, что Officier de la lointaine Russie когда-нибудь увидит родные берега — по самым оптимистичным прогнозам он давал больному не больше двух дней.

Француз ошибся. Крепкий молодой организм справился с заморской заразой; провалявшись на госпитальной койке больше месяца, Серёжа, так и не успевший вернуться к своим флотским обязанностям, получил полугодичный отпуск с сохранением полного жалования для поправки здоровья, и по совету барона Греве (вернее будет сказать, его жены, Камиллы) отправился сперва в Ниццу, потом в снова на север Франции, в Нормандию, погостить у Карлуши Греве, а уже оттуда — в Баден-Баден. Туда Серёжа отправился не один, а в сопровождении супруги, Марии-Эстебании, племянницы чилийского полковника Рамиро Гомеса. Ачива — так называли девушку в доме дяди, (мать её была наполовину индианкой из племени мапуче; на их языке 'Ачива значит 'светлячок) недолго походила в воспитанницах супруги барона; свадьба была решена уже через две недели, и дальше осталось получить согласие полковника и — что немаловажно! — одобрение от флотского начальства. Конечно, капитан второго ранга — это вам не зелёный мичман, не имеющий права жениться, но всё же имелись формальности, и весьма строгие, которые следовало соблюсти. И если с финансами (вступающий в брак флотский офицер должен располагать доходом, позволяющим достойно, без урона для чести мундира содержать дом и супругу) у Серёжи обстояло неплохо — денежное содержание, положенное ему от казны, плюс средства, выплаченные правительством Перу за недолгую службу во флоте этой республики, позволяли об этой стороне вопроса не задумываться — то разрешение на брак с иностранкой, к тому же католичкой только предстояло получить. К счастью, и здесь затруднений не возникло; свадьбу сыграли в замке Камиллы, после чего молодожёны уехали в свадебное путешествие — на воды, на курорт, излюбленный российскими аристократами, промышленниками и крупными торговцами. А по возвращении из-за границы капитан второго ранга Казанков получил назначение.

Славные победы недёшево обошлись Императорскому Флоту — немало кораблей потеряно, другие требовали серьёзного ремонта и глубокой модернизации. Одной из боевых единиц, заложенных в рамках новой, ускоренной кораблестроительной программы, стал «Бобр». Это судно относилось к новому для российского флота классу парусно-винтовых мореходных канонерских лодок; заложенная по проекту отечественных кораблестроителей на верфи «Крейтонъ и Ко», канонерка имела оснастку брига, плоское днище, позволявшее действовать на прибрежных мелководьях и устьях рек. Главным её оружием стало носовое девятидюймовое орудие, установленное в носу с углом обстрела по тридцать шесть градусов на борт от диаметральной плоскости.