Флудий & кузьмич
Шрифт:
Как вы, уважаемый, Мудриус, понимаете – вашему покорному слуге, т.е. простите, – подчинённому дабы не ударить лицом в грязь перед благородной готовностью Кузьмича в очередной раз пожертвовать собой ради чистого и светлого будущего детей и планеты в целом - пришлось бросить на амбразуру последние остатки сил. После чего я, собственно, реально загустев, начал потихонечку, но определённо «плыть» всячески сопротивляясь неумолимому процессу опьянения. В конце концов, - успел я себя поймать на почти забытом патриотическом чувстве, - вся наша нынешняя, кажущаяся незыблемыми прогрессивность и цивилизованность, были также достигнуты не без малой толики подвига пращуров, осознанно пожертвовавшие собой в кровавую эпоху слома мракобесия первых Водолеев.
– Вот ты, Федь, учёный…скажи,
– Да к…как тебе сказать, К..Кузьмич… - лихорадочно и в итоге безуспешно пытался я выстроить витиеватый ответ, застигнутый врасплох, казалось простым для меня вопросом. – В…вообще, по теории в…вероятности, но с…строго между нами…вы…, то есть…мы, хотел я сказать, прям беда какая - целый день п…путаюсь… земляне - не одиноки…но …это государственная т…тайна, тебе только как другу говорю…
– Ишь ты… – значит, существуют всё-таки чертяки эдакие, – неожиданно для меня спокойно отреагировал Кузьмич, на, казалось бы, сенсационное откровение из уст учёного в его глазах человека.
– А я ведь, Федь, особо и не сомневался…как мол так: бывало прикидывал умишком - эвано звездищ скока Господь наворотил – ужас просто, пропасть сущая, ни в жизнь не счесть…и что б где-нибудь … не было каких-нибудь гуманойдиков завалящих…круглых или ещё какой иной, ч…чудной формы…- быть того не может. Ну, а далёко…они…от нас?
– Эх…дружище…- с нестерпимой тяжестью в душе от того, что не могу раскрыться перед этим чудесным и искреннем человеком, выдохнул я, - ты даже п…представить себе не м…можешь как они близко…- и рука моя впервые сама потянулась разливать харловку.
Выпили. Кое-как закусили. Помолчали, пытаясь каждый по-своему взбодрить неумолимо угасающий мозг. Кузьмич, традиционно закурил, с трудом раскочегарив козью ногу с третьего или четвёртого раза, сопровождая процесс, всё более тихим и затухающим кашлем. Я же отчего то, вдруг, начал лепить из мякиша хлеба…свой автопортрет, вернее объёмную копию, ну что-то типа скульптуры: в итоге получилось нечто среднее между яйцом и колобком. Но недосказанность поднятого вопроса инопланетной жизни давила, как никогда за сегодняшний вечер, не смотря на то, что, откровенно говоря, мы уже с трудом понимали, о чём вообще идёт речь, а языки наши, как связующее средство общения еле ворочались и грозили с минуту на минуту объявить полное не повиновение.
– Вот ты с…спрашивал…л…легко ли …нам…вам…нам, а чёрт… живётся там - с трудом я кивнул на Луну, как некий символ отличной от Земли части Вселенной населённой разумными существами. – С…скажу п…просто – если б…брать по бо…большому с…счёту – хрен редьки не слаще…вон возьми хоть опять меня:…з…знашь…сколько у меня парсеко–лет налёта…и ш..что? - всё в лл…лейтенантах ошиваюсь…а всякие б…бездари…но в бытовом плане…всё ж…п..получше чем… у вас…нас…да ..что б… меня…дайка - затянусь…что ли…а то совсем м…мозги скисли…
– З…значится и там…почти также…как т..тут…- мрачно подытожил, Кузьмич, передовая мне уже ставший ароматный окурок…- нда…может не надо, Федя, ты жжж …вроде, б…бросил…ну её к дьяволу…эту привычку.
– Не…Кузьмич, из п…принципа, надо, д…дорогой…- повело меня в конец.
Последнее, Командор, что я туманно помню без диктофона, после того как в первый и, надеюсь, в последний раз в этой жизни затянулся самосадом, реально почувствовав как вместе с лёгкими выкашливаю из собственноручно бичуемой плоти сознание и клятву данную ВВС, было нижеследующее, как минимум служебное преступление:
– А…я, вв..Кузь…з…ь..мич, ин… но..планетянин…, п…прости…ш..что…- прокашливался я всеми возможными щелями измученного организма так что уже почти и не слышал самого себя…
– Б…быв…ааа…ет…- зевая и ничуть не смутившись, ответил засыпающий на глазах Егерь и, видимо, привычно, укладывая, тяжёлую голову на собственную бороду как на подушку. - М…меня пон..ааа…чалу этот са.. моо..ссад тожжж….
Теперь – то, неделю спустя, шеф, я наверняка знаю, что Кузьмич, не расслышал моих признательных слов кто я и откуда, но вы, тем не менее, вправе наказать меня по всей строгости закона за проявленную минутную слабость. Но тогда, когда моё подорванное алкоголем и единственной убийственной затяжкой самосада сознание уже падало в пропасть временного не бытия, я инстинктивно проклинал свой болтливый язык и уповал на чудо, что сильно выпивший егерь даже если и услышал моё не членораздельное признание, то, скорее всего, – ничего не поймёт. Таким образом, по собственной глупости я сам себя подвесил в состояние нервной не определенности вплоть до удачного завершения командировки, когда невероятными усилиями отремонтированная «малютка» не пристыковалась к нашему звездолёту.
Воистину правы философы, когда отождествляют каждый новый рассвет, весну с возрождением жизни, ибо на смену мрака и безвременья смерти рано, или поздно, но обязательно является чудо Воскрешения всего живого. Применительно же ко мне данная аллегория реализовалась в том, что когда за полночь после разговора за жизнь с Кузьмичом, был постыдно низвергнут во тьму тараканью, то уже с восходом Солнца того же дня был чудесным образом реанимирован к новой жизни. Егерь, как бывалый знахарь, фактически насильно влил в мою пылающую плоть рюмку харловки и не менее литра огуречного рассола, после чего я в пять минут буквально ожил и встал на ноги. Не буду утомлять вас описанием состояние утреннего похмелья предшествующее вышеупомянутому «возрождению». Ибо, во-первых, самоё воспоминание об этом у меня даже сейчас вызывает тошноту и рвоту, а во-вторых – это и описать-то по моему скромному разумению не представляется возможным в связи с подавляющим преобладанием мрачных и негативных красок, неподвластных моему хоть и тонкому, но весьма ранимому перу.
– Ну, как самочувствие…инопланетянин?
– с хитрецой, но по-доброму, подмигнул Кузьмич, разворачивая передо мной карту Харловки с окрестностями, - латиняне говорят, мол, подобное лечи подобным, а по-нашему – клин клином вышибают.
– Да... вроде полегчало, - глупо я улыбнулся, чувствуя, что краснею, словно девица на выданье, с ужасом вспоминая обрывки моего финального откровения, но интуитивно надеясь, что Кузьмич, всё-таки по обыкновению шутит, а не раскусил меня, учитывая его жизненный, и в том числе богатый военный опыт, как пассатижи гнилой орех.
– То-то…со мной, Федя, не пропадёшь, ну давай, прикинем план поиска твоей «малютки», - как ни в чём не бывало, деловито раскладывая на столе карту, кашлянул егерь, - Гм…это ж надо так казённую ракету обозвать…чудно…ей Богу.
«Тысяча бесконечных чертей!» - возмутился я тогда про себя, - «неужели и про «малютку» проболтался, что, блин, за гадский язык – вырвать мало…, но с другой стороны», - как всегда цеплялся я за любую ниточку надежды - «быть того не может – хоть лопни: ни грамма не помню что б даже заикнулся вчера об этом». Вся внутренняя, с невыносимым трудом скрываемая от Кузьмича борьба, вновь сопровождалась обильным выделением пота подспудного страха перед нарастающей возможностью быть так глупо и постыдно разоблачённым.
– Вот уж и хмель из тебя выходить начал, так что не дрейфь, конструктор, – у меня всё по плану, через пол часика по лесу как заяц бегать будешь.
– Даже не сомневаюсь!
– попытался я ответить максимально бодро, скрывая от Кузьмича внутренние терзания при этом, действительно чувствуя, как в организме неумолимо капитулирует похмелье.
– Вот и ладно: хорошему человеку харловка зла не причинит – веками проверено, - с нескрываемой гордостью, философски рёк егерь и вновь хитро, но по доброму, подмигнул мне.
– Ну, а теперь за дело, Фёдор Фомич: я, пока ты тут спал, охал да ахал, прикинул маршрут поиска ракеты. Сначала, значится, пойдём на Ташнилово болото, где я давеча свежую дырку видел, а дальше по секторам по ходу Солнца, думаю, что максимум за месяц всю мою вотчину обследуем - сам понимаешь сто квадратных вёрст это по территории как Люксембург какой - не меньше.