Фокиниада

– Я, конечно, не детектив, но мне кажется, почерк разный.

– Вон! – привычно выкрикнул Севка. – Надоели вы мне со своим умом.

– Я уволена?

– Да, минут на пятнадцать. Нет, на два часа.

Мисс Пицунда встала и гордо вышла, не предложив напоследок ни чая, ни кофе.

Лаврухин не освободился ни через три часа, ни через четыре.

– Занят страшно, – позвонив, сообщил он Фокину. – Давай, в пинкертонов ближе к вечеру поиграем. Всю информацию я собрал, и знаешь что… – Очевидно, Вася прикрыл трубку рукой, потому что голос его зазвучал приглушённо. – Мне кажется, последнее преступление отличается от того, как работает банда «искусствоведов». Почерк уж больно разный. Во-первых, ни одна картина из прежде похищенных, не была вырезана из рамы, во-вторых, «искусствоведы», работают довольно изящно и ни разу никого не убили. Может, это действительно громовская работа?! Хотя, если честно, представить, что такой достойный гражданин пошёл на преступление – невозможно. У него очень хорошая репутация. Купить картины, да, он мог, но украсть, да ещё и убить…

– Да вы с ума посходили с этим почерком! – завопил Севка. – Ну ладно Пицунда из себя Агату Кристи строит, но ты-то, Лаврухин, опытный мент! Неужели не знаешь, что стоит только начать преступать закон и всё – поехало по нарастающей! Одно преступление влечёт за собой другое. Сегодня ты вор, завтра – убийца! Грачевский был бойкий дед, скорее всего, он ринулся в бой с грабителями, поэтому пришлось тюкнуть его по башке. Ты же помнишь, Мила сказала, что удар был вовсе не смертельный, и Роберт умер от сердечного приступа! «Искусствоведы» испугались, что на них повесят убийство и начали торопиться. Они не стали возиться с рамами и просто вырезали полотна! Один здесь почерк. Один, Лавруха! «Искусствоведы» прут картины в России и продают их за бугор. А Громов вряд ли такой дурак, чтобы свои угрозы на автоответчик записывать, а потом приходить, убивать и красть.

– Потом поговорим, – буркнул Лаврухин и отключился.

Чтобы убить время, Севка решил заехать к папане. Он купил в магазине хлеб, колбасу, сыр, пиво и поехал на кладбище.

Генрих Генрихович сидел в сторожке на койке очень и очень грустный.

– Ты знаешь, Севун, что зимбабвийский доллар окончательно умер? – спросил он тоскливо, когда Севка засовывал продукты в холодильник.

– Ты сам вырыл ему могилу? – хохотнул Севка.

– Твои шуточки неуместны! – подскочил папаня. – Зимбабвийский доллар стоит сейчас всего пятнадцать американских центов!

– Ужас какой, – покачал головой Севка. – И как ему помочь?

– Как, как… – Генрих налил пиво в гранёный стакан и, подняв его, провозгласил:

– За здоровье зимбабвийского доллара! – Залпом выпив пиво, папаня утёр рукавом рот. – Кстати, Севун, можешь меня поздравить, я вступил в общество анонимных алкоголиков, – сообщил он.

– Почему же ты пьёшь? – возмутился Севка.

– Так мы же анонимные алкоголики! И пьём анонимно! Никто в данный момент, кроме тебя, не знает, пью я или не пью.

– Бедное общество, – вздохнул Севка.

– За анонимность! – поднял стакан папаня.

Пиво так стремительно исчезло в недрах папаниного организма, будто его засосала невидимая воронка.

– А вообще, Севун, я через силу пью. Только чтобы помочь зимбабвийскому доллару. Пойдём, я покажу тебе, какие художественные могилы сегодня вырыл.

Они прогулялись по кладбищу, поболтали о том, о сём, и Севка засобирался.

– Скажи, папаня, что нужно надеть, чтобы выглядеть мачо? – спросил он, садясь за руль.

– Ведро на голову, – радостно посоветовал Генрих.

– Мачо, папаня, это самец, а не огородное пугало.

– Тогда не знаю. Думай сам, Севун. По мне так, что пугало, что самец, один хрен. Только с ведром на голове ты будешь интереснее, чем без него.

– Понял, – кивнул Фокин.

Он поехал в город и, так как дозвониться до Лаврухина не смог, зарулил в магазин мужской одежды. И хоть, как выяснилось, у каждого существовало своё мнение о мачо, Севка купил белый льняной костюм, красный галстук и красные мокасины.

До свидания с Милой оставалось всего полтора часа.

В очередной раз не дозвонившись до Васи, Севка отправил ему эсэмэску «поганый мент».

В парфюмерном отделе он приобрёл три вида парфюма, а в галантерее разжился запонками «под золото» и зажимом для галстука с фальшивым бриллиантом.

Наличных денег осталось лишь на один цветок, зато это была орхидея.

* * *

– Изысканно, – похвалила Милавина орхидею и тут же вставила её в платиновый узел волос.

В отличие от Севки, Мила не очень-то ломала голову над своим образом. Она пришла всё в том же чёрном костюме, чёрной повязке, и только лёгкий макияж слегка придал ей торжественности и официоза.

У Севки дрожали колени, а сердце билось в пятках о красные мокасины.

– Ложись, – пролепетал он, отодвигая стул от стола. – То есть… присаживайся пока…

– А почему зал пустой? – садясь, огляделась Милавина. – Где посетители?

– Мы посетители, – зарделся румянцем Севка. – Ты и я.

– Щедро, – улыбнулась Мила. – Прямо как в кино.

– В каком? – испугался Фокин неожиданного сравнения.

– Про гангстеров. Главный гангстер всегда снимает своей подруге весь ресторан.

Сердце ещё сильнее застучало о мокасины, и хоть сравнение было не очень корректным, Севка почувствовал гордость.

– Выбери себе что-нибудь, – протянул он Миле меню.

Она взяла кожаную книжицу, покрутила её в руках и отложила в сторону.

– Если честно, я после шести не ем, – сказала Милавина.

Севка почувствовал замешательство, а потом облегчение, потому что денег после аренды ресторана осталось… Он не знал сколько, но обожраться точно бы не хватило.

– Вино? – схватился он за бутылку.

– Я не пью.

– Тогда сразу….того… Станцуем?..

Если она сейчас скажет «не танцую», он накинется на неё с поцелуями.

А что ещё делать в пустом ресторане, если не есть и не пить и не танцевать?

Мила вскочила и грациозно закружилась между столами. Севка схватил её за талию и притянул к себе, испугавшись, что проблема танца будет решена без него. Они протоптались в медленном танце минуту, прежде чем Мила спросила:

– Тебе не кажется, что музыки нет?

– Разве? – удивился Фокин. – А, по-моему, звучит прекрасная музыка… Арфа, скрипка и этот… как его… домофон.

– Саксофон? – усмехнулась Милавина.

– Да… он, зараза… – От близости её тела Севка ничего не соображал.

– Скажи, как продвигается моё дело? – По лицу Милы пробежала тень озабоченности.

– Никак. То есть, как-то там оно продвигается, конечно… – Севка попытался прижать её к себе крепче, но Мила остановилась и отстранилась.

– То есть как это – «никак»? Что значит «как-то там продвигается»?!

Меньше всего Фокин хотел говорить о работе, но ему пришлось это сделать.