Фома Гордеев

– Просто!

– Мудр, яко змий!

– И кроток, яко...

– Ястреб! Ха-ха!

Купцы окружили своего оратора тесным кольцом, маслеными глазами смотрели на него и уже не могли от возбуждения спокойно слушать его речи. Вокруг него стоял гул голосов и, сливаясь с шумом машины, с ударами колес по воде, образовал вихрь звуков, заглушая голос старика. И кто-то в восторге визжал:

– Кам -маринского! Русскую!..

– Это мы всё сделали!
– кричал Яков Тарасович, указывая на реку.
– Наше всё! Мы жизнь строили!

Вдруг раздался громкий возглас, покрывший все звуки:

– А! Это вы? Ах вы...

И вслед за тем в воздухе отчетливо раздалось площадное ругательство. Все сразу услыхали его и на секунду замолчали, отыскивая глазами того, кто обругал их. В эту секунду были слышны только тяжелые вздохи машины да скрип рулевых цепей...

– Это кто лается?
– спросил Кононов, нахмурив брови...

– Эх! Не можем не безобразить!
– сокрушенно вздыхая, произнес Резников.

Лица купцов отражали тревогу, любопытство, удивление, укоризну, и все люди как-то бестолково замялись. Только один Яков Тарасович был спокоен и даже как будто доволен происшедшим. Поднявшись на носки, он смотрел, вытянув шею, куда-то на конец стола, и глазки его странно блестели, точно там он видел что-то приятное для себя.

– Гордеев!..
– тихо сказал Иона Юшков. И все головы поворотились, куда смотрел Яков Маякин.

Там, упираясь руками в стол, стоял Фома. Оскалив зубы, он молча оглядывал купечество горящими, широко раскрытыми глазами. Нижняя челюсть у него тряслась, плечи вздрагивали, и пальцы рук, крепко вцепившись в край стола, судорожно царапали скатерть. При, виде его по-волчьи злого лица и этой гневной позы купечество вновь замолчало на секунду.

– Что вытаращили зенки?
– спросил Фома и вновь сопроводил вопрос свой крепким ругательством.

– Упился!
– качнув головой, сказал Бобров.

– И зачем его пригласили?
– тихо шептал Резников.

– Фома Игнатьевич!
– степенно заговорил Кононов.
– Безобразить не надо... Ежели... тово... голова кружится- поди, брат, тихо, мирно в каюту и -ляг! Ляг, милый, и...

– Цыц, ты!
– зарычал Фома, поводя на него глазами.
– Не смей со мной говорить! Я не пьян -я всех трезвее здесь! Понял?

– Да ты погоди-ка, душа, - тебя кто звал сюда?
– покраснев от обиды, спросил Кононов.

– Это я его привел!
– раздался голос Маякина.

– А! Ну, тогда -конечно!.. Извините, Фома Игнатьевич... Но как ты его, Яков, привел... тебе его и укротить надо... А то - нехорошо...

Фома молчал и улыбался. И купцы молчали, глядя на него.

.- Эх, Фомка!
– заговорил Маякин.
– Опять ты позоришь старость мою...

– Папаша крестный!
– оскаливая зубы, сказал Фома.
– Я еще ничего не сделал, значит, рано мне рацеи читать... Я не пьян, - я не пил, а всё слушал... Господа купцы! Позвольте мне речь держать? Вот уважаемый вами мой крестный говорил... а теперь крестника послушайте...

– Какие речи?
– сказал Резников.
– Зачем разговоры? Сошлись повеселиться...

– Нет уж, ты оставь, Фома Игнатьевич...

– Лучше выпей чего-нибудь...

– Выпьем -ко! Ах, Фома... славного ты отца сын!

Фома оттолкнулся от стола, выпрямился и, всё улыбаясь, слушал ласковые, увещевающие речи. Среди этих солидных людей он был самый молодой и красивый. Стройная фигура его, обтянутая сюртуком, выгодно выделялась из кучи жирных тел с толстыми животами. Смуглое лицо с большими глазами было правильнее и свежее обрюзглых, красных рож. Он выпятил грудь вперед, стиснул зубы и, распахнув полы сюртука, сунул руки в карманы.

– Лестью да лаской вы мне теперь рта не замажете!
– сказал он твердо и с угрозой.
– Будете слушать или нет, а я говорить буду... Выгнать здесь меня некуда...

Он качнул головой и, приподняв плечи, объявил спокойно:

– Но ежели кто пальцем тронет -убью! Клянусь господом богом- сколько смогу - убью!

Толпа людей, стоявших против него, колыхнулась, как кусты под ветром. Раздался тревожный шёпот. Лицо Фомы потемнело, глаза стали круглыми...

– Ну, говорилось тут, что вы это жизнь делали... что вы сделали самое настоящее и верное...

Фома глубоко вздохнул и с невыразимой ненавистью осмотрел лица слушателей, вдруг как-то странно надувшиеся, точно они вспухли... Купечество молчало, всё плотнее прижимаясь друг к другу. В задних рядах кто-то бормотал:

– Насчет чего он? А? П -по писанию, али от ума?

– О, с -сволочи!
– воскликнул Гордеев, качая головой.
– Что вы сделали? Не жизнь вы сделали - тюрьму... Не порядок вы устроили - цепи на человека выковали... Душно, тесно, повернуться негде живой душе... Погибает человек!.. Душегубы вы... Понимаете ли, что только терпением человеческим вы живы?

– Это что же такое?
– воскликнул Резников, негодовании и гневе всплескивая руками.
– Я таких речей слышать не могу...

– Гордеев!
– закричал Бобров.
– Смотри - ты говоришь неладно...

– За такие речи ой-ой-ой!
– внушительно сказал Зубов.

– Цыц!
– взревел Фома, и глаза у него налились кровью.
– Захрюкали...

– Господа!
– зазвучал, как скрип подпилка по железу, спокойно-зловещий голос Маякина .- Покорнейше прошу - не препятствуйте! Пусть полает, - пусть его потешится!.. От его слов вы не изломитесь...

– Ну, нет, покорно благодарю!
– крикнул Юшков. А рядом с Фомой стоял Смолин и шептал ему в ухо:

– Перестань, голубчик! Что ты, с ума сошел?

– Пошел прочь!
– твердо сказал Фома, блеснув на него гневными глазами.
– Иди вон к Маякину, лижи его, авось кусок перепадет!

Смолин свистнул сквозь зубы и отошел в сторону. И купечество один за другим стало расходиться по пароходу. Это еще более раздражило Фому: он хотел бы приковать их к месту своими словами и - не находил в себе таких сильных слов.

– Вы сделали жизнь?
– крикнул он.
– Кто вы? Мошенники, грабители...

Несколько человек обернулось к Фоме, точно он их позвал.

– Кононов! Скоро тебя за девочку судить будут? В каторгу осудят, -прощай, Илья! Напрасно пароходы строишь... В Сибирь на казенном повезут...

Кононов опустился на стул; лицо его налилось кровью, и он молча погрозил кулаком. Потом > хрипло сказал:

– Ладно... хорошо... я этого не -е забуду...

Фома увидел его искаженное лицо с трясущимися губами и понял, каким оружием и сильнее всего он ударит этих людей.