Фомка-разбойник (сборник)
Шрифт:
Схватка
Смирьке казалось, он простоял целый час, пока наконец услышал в глубине острова тонкий Зорькин лай.
И еще чуть не час прошел, пока раздался выстрел. Гончий так рванул поводок, что Смирька полетел в снег. Но поводка не выпустил.
«Готов! – подумал Смирька поднимаясь. – Идти, что ли, или тут ждать?»
Но Зорька опять залилась. И гончий вскинулся.
Смирька еле удерживал сильного пса.
Вдруг из лесу донесся крик:
– Го-го-гооо!.. кай!., баку!..
Смирька понял: «Пускай собаку!»
Он
Стоя с пустым поводком в руках, Смирька соображал:
«Видно, одной Зорьке не справиться. Уходит зверь».
Тоненький лай Зорьки подвигался влево.
Вот там же тяжко, гулко забрехал гончий.
Теперь лай обеих собак слышался все с одного места.
«Опять посадили зверя на дерево, – сообразил Смирька. – Сейчас Сысой Сысоич еще выстрелит».
Тянулось время.
Вдруг лай стал злее, И громче.
Он приближается.
Смирька обернулся: за сосной такая круча, наверняка шею свернешь.
А лай все ближе и ближе.
Смирька поспешно стряхнул с ног лыжи и полез на отлогий ствол сосны. Долез до первого сука, уселся на нем; крепко охватил ствол руками и впился глазами в лес. Собаки лаяли уже совсем близко.
Из-за деревьев вывалилось что-то черное, ростом с овцу.
«Он!» – подумал Смирька и похолодел.
Черный скачками прыгал в глубоком снегу – прямо к сосне.
Смирька хотел крикнуть что есть мочи. Но горло перехватило.
С громким лаем вынесся из лесу гончий. За ним Зорька. Они быстро настигали зверя.
Но Черный был уже под сосной.
«Полезет – я долой спрыгну!» – успел только подумать Смирька.
Но Черный с разбегу свернулся в клубок – и полетел с обрыва.
Смирьке видно было, как его подбросило на одном выступе, потом на другом.
«Вдребезги!» – решил Смирька. Охватил ствол ногами и съехал на землю.
Зорька и гончий метались под сосной и злобно скулили: они боялись кинуться с кручи.
Потом разом повернули в одну сторону, побежали по краю обрыва туда, где был пологий спуск.
Смирька был уверен, что Черный разбился и лежит теперь под кручей. Взглянул вниз и глазам не поверил: Черный все так же, скачками, махал посередине реки.
Но и собаки уже опять настигали его.
Черный остановился. Упал на спину.
Гончий первый ринулся на него. Но с воем отскочил назад, свалился. Забарахтался в снегу с визгом.
Черный уже бежал дальше. Сзади осторожно наседала на него Зорька. Как только зверь оборачивался, она проворно отскакивала в сторону.
Черный неуклюже взобрался на небольшой обрыв того берега.
«Уйдет!» – подумал Смирька и, тут только вспомнив про Сысой Сысоича, заорал во весь голос:
– Сюда! Сюда!
– Чего орешь? – послышался сзади голос Сысой Сысоича. – Раньше-то что молчал?
Охотник свернул в сторону от сосны и побежал, ловко скользя лыжами по снегу, к спуску. Зорька лаяла за рекой. Смирька нацепил лыжи и тоже побежал к спуску.
Когда он взобрался на тот берег, в роще перед ним грохнул выстрел. И
как бы в ответ ему раздался такой страшный рев, что Смирька стал на месте, как вкопанный.Второй выстрел – и рев оборвался.
Теперь прикончил!
Смирька побежал в рощу.
Смерть страха
Черный неподвижно лежал в снегу. Сысой Сысоич удерживал за ошейник Зорьку: она рвалась вцепиться в зверя.
– Подержи-ка, – сказал Сысой Сысоич, когда Смирька подкатил к нему.
Смирька взял Зорьку, стал ее оглаживать, не спуская глаз с Черного.
Мертвый зверь был весь покрыт длинной жесткой шерстью. Своей лобастой башкой, толстыми лапами он напоминал медведя, но ростом был не больше полугодовалого медвежонка.
Сысой Сысоич поднял его за заднюю лапу.
– Тяжелый, черт! – удивленно пробормотал охотник. Теперь Смирька увидел, что зверь не весь был черный: по бокам шли широкие желтые полосы, как оглобли.
– Так! – сказал Сысой Сысоич, оглядев зверя. И бросил его в снег. – Впервые довелось такого встретить, А слыхать слыхал. Говорят, сродни он и хорьку и медведю. Росомаха зовется.
Смирька поспешил рассказать, как зверь с обрыва кинулся и не разбился.
– Говорят, самый крепкий зверь, – сказал Сысой Сысоич. – Крепче медведя. Три заряда съел. И гляди, что с гончаром сделал.
Гончий подходил к ним на трех лапах. На щеке его и от плеча до колена зияла глубокая рваная рана.
– Ну, – заключил Сысой Сысоич, – отплатили за Шарика. Теперь потащим зверя в школу, тут недалеко. Пускай там посмотрят, велик ли зверь и так ли страшен.
Опять ребята стали бегать в школу тропкой. И Смирька с ними.
Поганки
Становилось голодно, надо было подумать о мясе. Я взял ружье и пошел на маленькое лесное озеро. Оно густо поросло у берегов травой. На ночь сюда собирались утки.
Пока дошел – стемнело. В тростнике закрякало, с шумом поднялись утки. Но я их не видел, стрелять не мог.
«Ладно, – подумал я. – Дождусь утра. Майская ночь совсем короткая. А до света они, может, вернутся».
Я выбрал место, где тростник расступался и открывал полянку чистой воды. Сделал себе шалашик в кустах и забрался в него.
Сперва сидеть было хорошо. Безлунное небо слабо сияло, звезды поблескивали сквозь ветви. И пел-шептал свою приглушенную, несмолкаемую, как ручеек, песню козодой-полуночник.
Но набежал ветерок. Звезды исчезли, козодой умолк. Сразу посвежело, посыпал мелкий дождик. За шиворот мне потекли холодные струйки, сидеть стало холодно и неуютно. И уток не слышно было.
Наконец запела зарянка. Ее цвирикающая переливчатая песенка задумчиво-грустно звучит вечерами. А под утро кажется радостной, почти веселой. Но мне она не обещала ничего хорошего. Я проголодался, продрог и знал, что теперь утки не прилетят. Не уходил уж только из упрямства.
Дождик перестал. Начало прибывать свету. Пел уже целый птичий хор.