Фомо

– Виновен! – закричал судья, и весь зал подхватил его воплям и скандировал: Виновен! – снова и снова. Ко мне подбежала пара громил в синей форме и, подхватив меня под мышки, расталкивая толпу, просто вынесли меня за двери, сопроводили к машине и втолкали в нее. Мы долго ехали, прежде чем мотор заглох. Дверь снова распахнулись и меня снова куда-то потащили.

Коридоры, казалось, вели по кругу, и меня тащили по ним снова и снова. Обшарпанные стены, отполированные ботинками со стучащими каблучками полы, низкие потолки вертелись вокруг меня, до тошноты однообразно и быстро. Наконец, остановились, мне выдали форму и заставили тут же ее напялить: серые штаны, серая кофта, тяжелые ботинки.

Меня затолкали в камеру и закрыли дверь. Семь тонких вертикальных полоски света медленно ползли по стене, пока солнце не село – на смену ему пришла луна. Я пытался кричать, взывать о помощи, вопрошая вселенную: почему?

Мне сказали, что сидеть так я буду еще очень долго.

VI

Нет. Вот уже, наверное, несколько недель я говорю лишь это слово – нет. Нет, я не знал его. Нет. я никогда его не видел. Нет, я не бывал в парке на такой-то улице. Нет, я не желал ему смерти и нет, черт возьми, я тем более не убивал его. Нет, я не испытываю удовольствия, наблюдая, как кто-то страдает. Нет, я не люблю пиццу с ананасами. Нет, я никого никогда ни за что не убивал.

Каждый день меня вызывали в кабинет начальника полиции и тот задавал мне одни и те же вопросы, уговаривал меня признаться, уверял, что наказание будет не таким суровым, если я все расскажу. Когда он понимал, что все впустую, он бил кулаком по столу, кричал, что я вечно буду гнить в одиночной камере, что я никогда не увижу никого, кроме крыс и бетонных стен и многое другое, но я отвечал лишь – нет.

Нет. Так просто сказать это слово. Нет! А сколько интонаций может оно приобрести! Нет – как отказ, или нет – как утверждение. Нет – безоговорочное, и нет – уступчивое. Нет – как нет, и нет – как да. Нет!

Моя камера была так мала, что я исписал ее всю всего за пару дней. Теперь она была похожа на храм, где поклоняются и почитают за Бога слово «Нет». Часы напролет я мог убить, просто смотря на это слово. Я влюбился в него. Я писал его повсюду и долго смотрел на него, любовался им, думал о нем или не думал ни о чем – нет.

Дни в одиночной камере сводили меня с ума. Мне казалось, что я прожил целую жизнь, а проходила всего пара минут. Ничего не менялось, все оставалось на своих местах, а мне жутко не хватало изменений. Каждый день был предыдущим днем, копией предыдущего, снятого слепком с того самого первого дня.

– Нет, нет, нет, нет, нет – повторял я то громче, почти крича, то тише, шепча себе под нос, меняя интонации.

Моя крохотная камера была сырой и мрачной. По стенам тянулись темные полоски какой-то жидкости, много лет стекавшей вниз. Кровать стояла в углу – скрипящая и низкая, накрытая тонким матрасом в полоску, которая потеряла свой цвет. Ни лампы, ни стола, лишь грязный умывальник и уборная.

Тяжелая железная дверь, за которой с точной периодичностью слышались размеренные шаги охраны – вот все, что отделяло меня от мира.

Не виновен, я не виновен – твердил я себе, но после всех допросов, всех дней и ночей, проведенных в этой каменной коробке, разные мысли стали закрадываться в голову.

Что, если я действительно виновен? Что, если все, что случилось со мной с того момента, как я вышел из дома не моей жены, я забылся и натворил что-то ужасное? А в бреду придумал сумасбродные оправдания моей жестокости?

И в чем же меня обвиняют? В разговорах следователя я не находил ответа. Его вопросы были…

– Тссс! – зашипел я сам не зная на кого и заставил все мысли в голове умолкнуть, чтобы расслышать, что творится за дверью. Четверо ног торопливо ступали, стуча каблучками, по полу тюрьмы и как будто приближались.

Дверь с лязгом распахнулась, и на пороге показались два амбала невысокого роста, худые и щуплые, в рубашках с коротким рукавом и фуражках, надвинутых на брови.

Они схватили меня и повели по коридорам налево, направо, прямо, вниз… Мне стали нравиться допросы – это был единственный способ сообщения с миром, с людьми, и теперь я, всякий раз шагая в комнату допросов, улыбался во весь рот.

Но что-то изменилось. Я выучил наизусть все коридоры, по которым меня таскали, но это еще ни разу не видел. Выйдя на первый этаж, мы повернули не влево, как это происходило раньше, а направо. Меня вывели на улицу, и я лишь на мгновение почувствовал, как по лицу, по шее прошелся солнечный свет, и закрыл глаза от удовольствия, вдыхая ноздрями свежесть, прохладу и пыль.

Открыл я их лишь когда оказался в новой комнате для допросов. Несясь по кондиционируемым коридорам в сопровождении двух охранников, я представлял, что все еще нахожусь снаружи, ветерок обдает мое лицо прохладой, а мои спутники – это две прекрасных девушки.

Но, к сожалению, я был в комнате для допросов. Два охранника сторожили белую дверь, комната была светлой, а на стенах были веселые рисунки с бегемотами, жирафами и джунглями, деревьями и другими животными. Плавные линии рисунков приятно успокаивали, как и нежные цвета и оттенки, так что я, все еще улыбаясь, начал еще и подхихикивать.

Охранники строго стояли у дверей, сложив пальцы в замочек и смотря прямо перед собой. Один из них спросил у меня, чего это я, нахрен, лыбу давлю, и я перестал подхихикивать и просто улыбался. Я положил руки на стол и стал настукивать какой-то мотивчик, вдруг возникший в голове.

Наконец, вошел следователь, держа в руке пачку бумаг.

Он прокашлялся, осмотрелся, тяжело и устало вздохнул и медленно сел на стул напротив меня, бросив бумаги на стол. Когда он садился, ему приходилось двигать стул несколько раз, чтобы влезть и уместиться между стулом и столом, так что небольшое пространство комнаты то и дело разражалось жутким скрипом металла по полу. Наконец, допрос начался.

– Что это за место? – спросил я

– А-а… – растеряно и устало махнул он рукой – В нашей комнате ремонт, пришлось перебраться на время в детски сад напротив. Итак – переменив тон и нахмурившись, начал он – Так как я, как вы уже могли понять, следователь – он всегда начинал допрос с таких выражений – В мои обязанности, в отличие от обыкновенного патрульного или… или иного лоха низшего ранга, входит не только лишь применение физической силы, как, например, погоня за преступником или борьба с вооруженными группировками, но и, в большей степени, умственная деятельность. Сюда входит и сопоставление улик, фактов, событий, и поиск информации, и, как ни странно, психология. Каждый следователь, на мой взгляд, должен быть ознакомлен хотя бы с основами психологии, ведь преступления, будь то банальная кража или множественные убийства, несут в себе психологические предпосылки, к которым и стоит обращаться следователю, дабы подозреваемый раскрылся перед ним подобно цветку в погожий летний денек, когда пчелы несутся за пыльцой, журчание воды щекочет слух, а небеса голубы, как чистейшая горная река…

Конец ознакомительного фрагмента.