Фонд последней надежды

— Нет. Конечно, нет. Но нам и не обещали справедливости. Нам обещали только… Любовь.

Он вскочил, воздел трясущиеся руки и завыл:

— О-о-о… Я отомщу-у-у!.. Вы захлебнё-о-отесь в крови-и!!

— Володя, перестаньте, — устало сказал я. — Вы Брюсова, что ли, начитались?.. Вам пора, мой мальчик… Поверьте старику, вам действительно пора.

Володя дёрнул головой, уставясь куда-то поверх моей головы. Я обернулся. Какая-то тень мелькнула у стены… Шелестнул обрывок фортепьянной мелодии… Пахнуло бисквитным теплом…

Володя вдруг опустил руки, заплакал и просто сказал:

— Ма-ма?

Поднялся сантиметров на десять над полом и словно нехотя поплыл к стене. На секунду остановился, нежно провёл по обоям ладонями, вздохнул, и, заведя глаза, с чмоканьем втянулся под разболтанную розетку…

Я сказал:

— Покойся с миром.

И абсолютно неожиданно для себя перекрестился…»

По коридору протопала троица: портье-горничная-охранник. Олег с трудом поднялся.

— Там… Ростислав… В номере… — сказал он чужим голосом суетившейся горничной.

Подскочил бравый охранник:

— Что говорите? Где конкретно? — красноватые его глазки бегали.

— Да там… — Олег слабо махнул рукой в сторону штабного.

Будто по сигналу четвёртый номер распахнулся, и из него неспешной поступью вышел пенсионер немецкого значения.

Все разинули рты.

— Што такое? — величаво спросил Ростислав Андреевич. — По какому слушаю шобрание?

Портье пришёл в себя первым:

— Товарищи, я говорю, какое безобразие! Ночь, я говорю, а вы…

— Звони директору, халдей! — злобно оборвал его Олег. — Или я ментов вызываю.

— В к-каком смысле?.. — выступил осмелевший охранник.

— А в таком! Сколько у вас трупешников на этом номере висит? Завтра всем газетам дам интервью от Фонда «Ласт хоуп», о том, как вы тут постояльцев травите!

Портье побурел и полез за соткой.

Старик склонился над Асей.

— Ашенька, жайдите ко мне… Вам надо ушпокоичься…

Ася по стеночке пошла за стариком. Пока Олег в коридоре ругался с администрацией, она стянула мерзкое пальто, закуталась в плед и неожиданно для себя задремала в кресле у батареи. Сквозь сон она слышала, как кто-то поцеловал её в лоб и накрыл ещё чем-то… …И она оказалась в жарком августе тёткиной дачи. Мама, молодая, весёлая, в лимонном сарафане, обнимала её, от неё пахло клубникой, арбузами, зубной пастой…

Олег укрыл спящую Асю своим плащом. Подобрал из-под кровати пыльные стариковы протезы, пошёл в ванную сполоснуть. Ноги подкашивались. Голова звенела. Но она — Ася! — была рядом. Здесь. И он неуверенно улыбнулся тускло сверкавшему водопроводному крану.

Ростислав застенчиво ему кивнул и быстро сунул протезы в рот.

— Спасибо, мой мальчик. Вы извините, что я так называю вас. Мой сын старше вас лет на десять. И он для меня до сих пор — мальчик. Интуиция подсказывает мне, что бояться больше нечего.

— Ростислав Андреевич… Я ничего не понимаю.

— Я расскажу вам всё. Только давайте говорить шёпотом… Пусть она поспит, голубка.

Утро понедельника началось буднично. Олег уехал очень рано. Ростислав Андреевич разбудил Асю в полдевятого и деликатно ушёл завтракать.

Чудесный старик.

Ася умылась, скрутила волосы в кукиш и хмуро ощупала приткнутое к батарее пальто. Все ещё влажное. Блин! Она расстроилась, но потом увидела посреди комнаты свою сумку с крокодилами, вытащила короткую куртчонку, в которой ездила в незабываемый «Еуежай». Холодновата, конечно, но лучше, чем ничего.

Она натянула куртку, глянула на себя в зеркало ванной и решительно содрала с волос осточертевшую аптекарскую резинку…

В ресторане она подсела к Ростиславу Андреевичу и хмурой Майре, выпила кофе, с аппетитом съела расхваленный стариком омлет с грибами. Улучив момент, когда Майра затрещала по сотке, шепнула:

— Ростислав Андреевич! Я бы хотела с вами поговорить… Но мне сейчас нужно работать. Может быть, я к вам зайду попозже?

— Асенька, душенька, я к вашим услугам… Буду ждать. Я улетаю только утром двенадцатого. В Нью-Йорк, к дочке, хочу встретить с ней и внуками Старый Новый год.

Потом Ася с Майрой сажали грустных библиотекарш в автобус, сдавали номера, подбивали бюджет, расплачивались (Олег выторговал-таки у администрации солидную скидку). А когда Майра ускакала на ковёр к Джакоповне, Ася позвонила Ростиславу Андреевичу.

Ранним утром Олег забрал из аэропорта свой джип. Поехал домой, отмок в ванной, позавтракал, заскочил в ювелирный, в итоге, приехал в Фонд часам к одиннадцати. В отличном настроении. Бодро взбежал на крыльцо, вошёл в приёмную, страстно улыбнулся ойкнувшей дуре-Жибек…

— Олег? — навстречу ему с дивана поднялся здоровенный лысый афроамериканец. — Хай!

Это был Джон Рипли, эмиссар Вертолетти, глава тайной полиции VV.

Олег выдавил приличествующую случаю широкую улыбку. Принесли же его черти именно сегодня!

— Привет, Рипли! То есть, хай! Почему ты не позвонил? Я бы встретил…

Жибек мелодично пропела:

— Миирзаляй, Балтабай-ага ждёт вас! Прошу…

В Фонде слышались отдалённая возня и слабые голоса его обитателей. Звенели телефоны, оформлялись грантовые договоры, распивался дармовой кофе с плюшками, рассказывались свежие и бородатые анекдоты.

Никто ещё не знал того, о чем мгновенно догадался Олег Коршунов, завидев на ресепшен могучую фигуру Рипли. — Фонд «Ласт хоуп» доживает свои последние дни.

Он хлопнул Рипли по каменному плечу и повёл к начальству.

Глава 29. ЖЖ. Записки записного краеведа. 11 января

«…Я начал сборы. Сходил за сувенирами, попрощался со своей любимой железной ланью в скверике. Вскоре в мой номер позвонила Ася.

Мы встретились с нею в баре отеля. Она спрашивала, я отвечал. Я рассказал ей историю про мальчика Володю, сына небогатой зоркинской вдовы. Довольно-таки скучного молодого человека с близорукими мечтательными глазами.

Мальчик влюбился в неподходящую девочку. Такое бывает сплошь и рядом, подростки всегда набивают шишки, готовясь к подлостям взрослой жизни. И лишь единицам не везёт. Потому что они влюбляются по-настоящему — в свой самый первый раз, как в последний.

Мила Свистовская не была злой. Папина дочка, провинциалка, которой декадентский Санкт-Петербург совершенно вскружил голову. Она экзальтированно бредила поэзией, сама начала писать стихи, мечтала о безумной страсти, как все девицы… Может быть, мельком видела Блока или Гумилёва. Конечно, никакого блестящего петербургского любовника у неё не было. Просто барышне нравилось манипулировать глупыми мальчишками. Знаете, все эти старые как мир штучки: чтение стихов, луна, фальшивые клятвы, пытка безразличием, внезапная страсть, холодные улыбки, игра на фортепьяно в четыре руки, намёки на сумасшедший роман со столичной знаменитостью, и снова — стихи, тёмные, дурманящие… Гимназисты, младшие офицеры и купцы третьей гильдии ловили каждое слово испорченной девчонки. Как было устоять бедному Володе?