Формула памяти

Опять Эрик вернулся в свое жилище ни с чем. Юлия словно бы ускользала от него. И мощная информационная служба, и телесвязь, охватывающая всю планету, и его собственная энергия — все оказывалось бессильно перед стечением обстоятельств.

Кажется, он начал наконец понимать, что это означает. Нет, он не решался еще в это верить, но догадка уже обожгла его.

Все, что происходило сейчас с ним, могло означать лишь одно — где-то там, во всесильном электронном мозгу принято решение: его контакты с Юлией нежелательны.

Да, он не мог не знать: все, в чем сомневался он последнее время, что говорил Юлии, как вел себя, — все это постепенно собиралось, накапливалось, аккумулировалось там, в тайная тайных Единой Системы, в ее электронных блоках, сопоставлялось, анализировалось, проектировалось в будущее. Будто раскачивались невидимые весы, на одну чашу которых были брошены все его недостатки, разъедающие душу сомнения, непозволительные разговоры, а на другую — легли достоинства Юлии, ее молодость, ее чистота, ее неколебимая вера в Принцип Высшей Рациональности… И вот решение принято, приговор вынесен. Такие решения службами Единой Системы никогда не выносились слишком поспешно, любая ошибка, считалось, должна быть исключена. Но уж если выносились…

Эрик почувствовал, как замерло, похолодело его сердце. Но тут же, по-видимому, сработал биостимулятор, и он ощутил, что сердце опять бьется в привычном ритме.

Нет, ни ему, ни Юлии ничто не угрожало. Более того — Эрик знал, что никто никогда ни единым словом не выразит недовольства его разговорами с Юлией или его поступками, его поведением. Никто прямо не обвинит его. Это считалось бы оскорбительным для человеческого достоинства.

Нет, не произойдет ничего, что бы могло оскорбить, унизить или хотя бы обидеть его или Юлию. За это он мог быть спокоен. Но в то же время он знал: если решение действительно принято, если приговор о том, что «контакты нежелательны», уже вынесен, отныне их жизнь, его и Юлии, по неким, неведомым им законам будет складываться так, что они уже не увидятся больше никогда. Впрочем, может быть, и увидятся, если наступит такое время, когда Единая Система придет к выводу, что контакты уже не составляют ни для кого никакой опасности…

Как раз во время одной из последних встреч у них с Юлией зашел разговор именно об этом. Как будто уже предчувствовал тогда Эрик, что ждет их в недалеком будущем.

— …И здесь, и здесь, — в самом сокровенном человеческом — в любви! — мы не свободны в своем выборе! — с горькой запальчивостью говорил он. — Стоит только одному человеку потянуться к другому, ощутить, что тот, другой человек, ему дорог, как соответствующие службы Единой уже начинают перетряхивать твое прошлое, твою наследственность, анализировать генную и психологическую совместимость или же несовместимость, начинают вычислять, подсчитывать, сопоставлять! И от их, только от их конечного слова зависит твоя судьба! Ну разве это не насилие?

— Да отчего же насилие? — отвечала ему Юлия со своей обычной спокойно-терпеливой рассудительностью. — У нас нет насилия. Просто жизнь у этих людей так сложится, что им придется расстаться друг с другом. В силу объективных причин. Только и всего. А разве раньше было по-другому? В те давние времена на Земле, о которых ты так любишь вспоминать? Разве тогда сплошь и рядом не бывало так, что любящим приходилось расставаться из-за слепого случая, нелепого недоразумения, из-за дурных характеров, родительских запретов, да мало ли еще из-за чего! Но это еще полбеды. А сколько людей сходились, кажется, лишь для того, чтобы потом мучить друг друга, причинять друг другу страдания, слезы, калечить друг другу жизнь, плодить детей, которые, еще не родившись, уже становились несчастными… Это и есть, по-твоему, свобода выбора?..

— Ты нарисовала слишком мрачную картину, — сказал Эрик. — Человечество всю свою историю пробивалось из мрака невежества, злобы, насилия к разуму, доброте, свету! И вот теперь, когда мы так далеко шагнули вперед, когда именно разум стал нашим богом и нашим знаменем, нас принуждают повиноваться чужой воле, словно маленьких несмышленых детей!

— Разум. Ты сам сказал: «разум». Но не слепое чувство. И вся Единая Система — это ведь тоже порождение нашего разума. В ней — частица каждого из нас: и тех, кто живет теперь, и наших предшественников. Это н а ш, о б щ и й, а потому — высший разум. Так что вовсе не чужой воле мы подчиняемся, ты напрасно произносишь такие слова. Их больно слышать.

— И все-таки, если два любящих человека не могут соединиться, чем это оправдать, чем?

— Единой виднее. Она знает то, чего не знаем мы, — наше будущее. Она отвечает за нашу судьбу. За будущее каждого из нас в отдельности и за будущее всех вместе.

— Но понимает ли она, что тем самым причиняет людям страдания? — Впервые Эрик вдруг поймал себя на том, что думает об Единой Системе как о живом существе. Всесильном и враждебном. И сам испугался этой своей мысли.

Юлия усмехнулась и пожала плечами.

— Думаю, что понимает. Все наши эмоции зафиксированы в ее центрах. Но видишь ли, Эрик, — продолжала она все с той же терпеливой рассудительностью, — страдания от неразделенной, неудовлетворенной любви возвышают, облагораживают, придают человеку творческую энергию. Страдания же от любви распадающейся, неудавшейся, убиваемой своими же руками, любви, постепенно превращающейся в ненависть, а то и в отвращение друг к другу, такие страдания озлобляют, ожесточают душу человека. Так что, согласись, в тех решениях, которые принимает Единая, есть мудрость.

Вот такой разговор состоялся тогда между ними, и теперь Эрик слово в слово восстанавливал его, повторял, заново вслушивался в каждую интонацию Юлии, в каждый оттенок ее голоса. Да, тогда же она еще сказала ему:

— Мы не можем полагаться на слепой случай, мы не можем допустить, чтобы на Рузе родился хоть один — пусть один-единственный! — ребенок, обреченный на несчастье. Со всем можно смириться, одного только нельзя ни оправдать, ни оплатить ничем — страданий ребенка…

Что ж, в этих словах была правда. Юлии нельзя было отказать в логике. И в тот момент он не нашелся, что возразить ей. А сама она? Что бы сказала она теперь, когда воля Единой коснулась их собственной судьбы? Какие чувства она сейчас испытывает? Отчаяние? Боль? Горечь? Или она уже готова смириться, признать правоту Единой?

И все же, как ни отчаивался Эрик, как ни тосковал, говоря себе, что Юлия для него потеряна навсегда, в глубине души у него продолжала таиться надежда. Разве не может оказаться так, что их встречи, их контакты сочтены нежелательными только на время предполетной подготовки Юлии? Чтобы дать ей сосредоточиться, собраться, отбросить все, что не имеет отношения к предстоящей работе в космосе? Подобная версия казалась ему вполне правдоподобной. Значит, нужно только запастись терпением, дождаться возвращения Юлии, и тогда все пойдет по-старому. Чем дольше он думал об этом, тем тверже начинал верить, что так оно и будет. Надо только дождаться. Только дождаться…

О том, что подготовка к полету вступила в последнюю — предстартовую фазу, что вся экспедиция в составе трех человек уже находится в зоне шлюзования, готовясь перейти в шахту, где экспедицию ждет космический корабль, Эрик узнал из сообщений Информационной Службы. С этого момента для него уже не существовало ничего, кроме ожидания новых сообщений.

Однако Информационная Служба молчала.

По расчетам Эрика, экспедиция уже должна была стартовать, но по каналам телесвязи по-прежнему не поступало никаких сведений. Эрик терялся в догадках.