Формула памяти

Библиотекарша долго не появлялась.

Потом Новиков услышал, как там, в глубине комнаты, зашептались, кто-то тихо засмеялся.

— Да подойди сама и спроси! — Шепот стал громче, и теперь Новиков мог разобрать слова. — Чего ты боишься? Не съест же он тебя!

— Я и не боюсь! — так же шепотом сердито отвечал девичий голос. — Вот еще!

За те два с лишним месяца, что провел Новиков в армии, ему ни разу не приходилось встречаться с девушками, даже видеть их вблизи не случалось — сама возможность их существования здесь, в военном городке, казалась ему сомнительной, маловероятной, и оттого сейчас, услышав этот девичий голос, догадавшись к тому же, что говорят о нем, Новиков внезапно заволновался. Смущение и растерянность охватили его.

— Вот упрямая! Вся в отца! — услышал он, и библиотекарша появилась из-за книжных стеллажей одна.

— Дочка это моя, — пояснила она Новикову. — Десятый класс в этом году кончает, в педагогический мечтает поступать. Как услышала, что вы педагогический кончали, так и пристала ко мне: расспроси да расспроси!.. Она у меня ведь ничего, кроме военных городков, не видела. Мы с мужем всю жизнь кочуем, и она с нами. Среди солдат выросла, другой жизни, можно сказать, и не знает. Конечно, со свежим человеком насчет института поговорить ей интересно. Так вот, застеснялась…

Новиков пробормотал в ответ что-то невнятное, не очень вразумительное, что должно было означать: он, мол, всегда с удовольствием ответит на любой вопрос. Мысль о том, что девушка, не видимая там, за книжными полками, слышит каждое их слово, прислушивается к разговору, вызывала у него чувство скованности и неловкости.

— Вообще, она у нас бойкая. Особенно там, где не надо, — продолжала библиотекарша. — Еще в третьем классе, помню, училась, под стол еще, можно сказать, пешком ходила, а уже, бывало, приставала к отцу, чтобы в тир взял, — хочу стрелять, и все! А отец и рад. И что вы думаете — сейчас уже не хуже отца стреляет, честное слово, я не преувеличиваю. Так теперь у нее новая фантазия — с парашютом прыгать!..

Новиков опять пробормотал нечто невнятное.

В душе он ругал себя за эту невнятность, за эти невразумительные реплики, — нечего сказать, хорошенькое, наверно, впечатление составится о нем у девушки! — но по-прежнему испытывал растерянность и смущение, и ничего значительного, интересного, что бы он сейчас должен был произнести, просто не приходило в голову.

Он надеялся, что девушке в конце концов надоест молчать и таиться за книжными полками и она появится, выйдет сюда, но, видно, и впрямь у нее был упорный характер. Так и не удалось Новикову увидеть ее. Он даже подумал: может быть, там, в глубине комнаты, есть еще один выход — девушка просто-напросто уже ушла, и он совершенно напрасно воображает, будто она сейчас ловит каждое его слово.

Новиков вышел из библиотеки, унося под мышкой «Мартина Идена» и кляня себя за ненаходчивость, несообразительность, — другой бы на его месте не растерялся и наверняка нашел способ заставить девушку хотя бы выглянуть из своего укрытия.

Это несостоявшееся знакомство, несовершившаяся встреча задела, растревожила его душу. Может, покажись эта девчонка, она бы разочаровала его или оставила равнодушным, но теперь в ее облике ему рисовалось нечто загадочно-таинственное, своенравное и гордое. Воображение Новикова работало вовсю. Только усилием воли он заставлял себя не оглядываться на окна библиотеки.

«Да и что я для нее, для этой девочки? — говорил себе Новиков. — Солдат, каких здесь тысячи, которые вечно маячат у нее перед глазами… Да еще, к тому же, не блещущий выправкой, в плохо подогнанной шинели… Что я ей?..»

Он словно видел сейчас со стороны свою высокую, худую, сутуловатую фигуру в серой длинной шинели, в солдатской шапке-ушанке, в больших солдатских рукавицах, похожих на клешни, — разве что усмешку могла вызвать эта фигура…

Навстречу Новикову бежал солдат-посыльный из штаба.

— Послушай, Ерошина там? — спросил он.

— Кто?

— Ну, Ерошина, библиотекарша.

— Там, — сказал Новиков.

«Так вот оно что! — подумал он. — Вот, значит, кого имела в виду эта женщина, когда говорила: „Упрямая, вся в отца!“»

Дочь майора Ерошина, комбата…

Хотя, конечно, если рассудить здраво, ни в том, что жена командира батальона работает в библиотеке, ни в том, что комбат имеет взрослую дочь, не было ничего удивительного, Новикова это открытие поразило. И теперь, когда он уже знал, кто была эта девчонка, так и не пожелавшая выйти к нему, интерес к ней стал еще острее, еще сильней.

Всю неделю он с нетерпением ждал следующего воскресенья, чтобы опять отправиться в библиотеку. Но надежды его не оправдались: на этот раз в библиотеку набилось много солдат, целая очередь выстроилась менять книги — дочери же Ерошина нигде не было… Да и с чего это он решил, что она каждое воскресенье проводит с матерью в библиотеке?.. Он так уверил себя, будто непременно встретит ее здесь, что теперь чувствовал себя едва ли не обманутым…

4

В середине февраля неожиданно нагрянула оттепель. Снег подтаял, повсюду блестели лужи, дороги развезло, и по вечерам в казарме стоял тяжелый дух от просыхающих сапог и портянок.

В один из таких дней взвод, где служил Новиков, вышел в поле на тактические занятия.

Занятия проводил взводный, лейтенант Шереметьев. Немногим больше года назад он окончил радиотехническое училище и любил называть себя «технарем», любил повторять не без некоторого щегольства: «Мы — технари». Лекции по радиотехнике и материальной части он читал легко и свободно, изящно вычерчивая на доске схемы колебательных контуров, обратной связи или генераторов высокой частоты. Зато, как казалось Новикову, к предметам, подобным строевой подготовке, лейтенант Шереметьев относился без особой любви, во всяком случае старался эти занятия при первой возможности передоверить сержантам.

От военного городка до места, где обычно проводились занятия по тактической подготовке, было километра три, и взвод прошагал их бодро, с песней. Светило солнце, было тепло, из-под сапог разлетались брызги талого снега.

Но вот лейтенант остановил взвод, и солдаты увидели поле, по которому им сегодня предстояло ходить в наступление, бегать и ползать. Накануне здесь, вероятно, занимались мотострелки, машины перепахали снег, изрезали его глубокими колеями, и теперь поле представляло собой сплошное месиво талого снега. Там же, где снег оставался нетронутым, поверх него уже выступила вода, разлилась небольшими лужицами, слепяще сверкала на солнце.

— Ну что, орлы, приуныли? — громко спросил лейтенант. Он улыбался, и маленькие аккуратные усики весело топорщились у него над верхней губой.

— Да мы-то что, мы привычные, — бойко отвечал рядовой Головня, давно уже числившийся главным остряком во взводе, — а вот казенных шинелей жалко… Да и лекарства тоже казенные…

— Зачем же так мрачно смотреть на жизнь? — все с той же веселой усмешкой отозвался лейтенант, но было видно, что он и сам слегка озадачен создавшимся положением. Наверно, он сочувствовал солдатам и потому не очень торопился начинать практическую часть занятий.