Формула успеха
Шрифт:
— В Рапалло вы не смогли со мной встретиться, — сказал он. — Теперь, когда вы находитесь на нашей земле, вы, несомненно, не откажетесь со мной переговорить.
И Красин подписал ему дипломатический паспорт.
В начале октября 1922 года Антон, приехав в Берлин, с тревогой узнал о том, что доктор Майнхарт, представитель «AEG», также вот-вот отправится в Россию. Бизнесмены выложили карты на стол, решив не делать из своего вояжа секрета. Также было решено держать друг друга в курсе полученных ими предложений с тем, чтобы русские не попытались столкнуть их лбами.
Письма жене, присланные Антоном Филипсом из Москвы после его приезда туда 6 октября 1922 года, дают представление о его незаурядной наблюдательности. Он старался видеть вещи такими, какие они есть, не затуманенными политическим предубеждением. Готовый принять революцию
«В целом люди выглядят неплохо и одеты прилично». Страна страдала от инфляции, что добавляло экономической неразберихи. Торговля, которой руководили правительственные тресты, не имела достаточно складских помещений, чтобы эффективно распределять товар. К примеру, остро не хватало электрических лампочек, и Филипсу сообщили, что налицо хороший шанс увеличить число лицензий на импорт, возможно, на основе международного бартера.
Филипс обсуждал с доктором Майнхартом, а также с доктором Саломоном, представителем концерна «Осрам», прибывшим в Москву 11 октября 1922 года, возможность создания германо-нидерландского электролампового завода с целью насыщения гигантского русского рынка. Между тем, завороженный новой Россией, столь непохожей на ту страну, которую он знал перед войной, Филипс продолжал свои изыскания. В оперном театре его поразило присутствие большого числа рабочих; в прошлом оперу посещали лишь представители высшего круга Москвы. После представления он пошел в кабаре, но и там обнаружил «современную» публику. «Всех обходила молодая женщина, которая собирала пожертвования в пользу голодающих, три миллиона рублей с каждого, очень практичная идея».
Поражала также жадность, с какой люди учились писать и читать. Дети на вокзалах выпрашивали карандаши и бумагу. Посещая заводы, Филипс видел, что о рабочих заботятся, что приложены усилия добиться некоторой видимости порядка. В поездах введены взимающиеся на месте штрафы за курение и мелкие правонарушения. С чистотой дело обстояло примерно так же, как и до войны, и в одном из писем он замечает, что «покуда не подхватил вшей, хотя, надо заметить, истинное бедствие начнется с приходом осени, когда с чердаков достанут тулупы».
Бывая на заводах, Филипс отметил много устаревших методов производства, а эйндховенский рабочий, на его взгляд, работал раз в десять эффективнее, чем его русский собрат. Это, однако, объяснялось отнюдь не недостатком рвения, и, в целом, Филипс высоко оценивал качества русских. «Россия возрождается, порядок восстанавливается, люди снова хотят работать». 17 октября 1922 года он писал из Ленинграда (Санкт-Петербурга): «Коммунисты, с которыми мы имеем дело, — в общем, ребята славные; один из московских руководителей сказал мне: «Да, вот если бы наше правительство и наши капиталисты делали здесь то, что вы делаете на своем заводе, и революция бы не понадобилась».
Ничего удивительного в том, что Антон Филипс был настроен оптимистически относительно возможности использовать новую экономическую политику для строительства в России заводов на основе иностранного капитала. Он видел и преимущества сотрудничества «Филипса» с германской промышленной группой «Осрам», в которой «AEG» состояла основным членом, с точки зрения и стартового риска, и усиления общей позиции в процессе переговоров. Он высоко ценил лояльное отношение доктора Майнхарта, высказавшегося в пользу совместного участия в проекте «Филипса» и группы «Осрам». И тем более сильным было его разочарование, когда выявились признаки того, что русские уже не так готовы к переговорам, как поначалу.
Обнаружив, что не может выговорить себе гарантии, соответствующие его минимальным условиям, Филипс решил прервать переговоры.
Возобновлял связь с Россией уже я. Но об этом позже.
А теперь снова об отце, каким я знал его уже сам.
Что меня в нем поражало,
так это неистощимая энергия в осуществлении новых проектов и постоянная забота о своих сотрудниках. Услышав, к примеру, что кто-то из его коллег заболел, он тут же снимал трубку и велел послать бедняге бутылку красного вина или чего-нибудь в этом роде. Узнав, что у кого-то трудности, приказывал выяснить, в чем дело, и доложить в течение суток. Ответ вроде: «Я на днях загляну к нему, господин Филипс», — ни в коей мере его не устраивал. Лично я был склонен смотреть на такие вещи несколько иначе, особенно когда считал, что дело не срочное. Но отец в этом отношении был непреклонен: если делать, то делать немедленно.«Да, мой мальчик, — говаривал он, — надо следить за тем, чтобы забот было поменьше. Спланировал что-то — выполняй. И сразу вычеркивай из списка».
Вторым его принципом, который он внушал всем и каждому, было: «Проверяй, выполнено ли решение или приказ». Сам он следовал этому правилу неукоснительно.
Мой отец всегда хотел, чтобы наша фирма росла. Что-то новое следовало затевать постоянно. Все более современные товары должны были поступать с заводов во внешний мир. Он горячо интересовался работой нашей лаборатории, где ученые постоянно искали новых решений. Он острым взглядом следил за реализацией каждого проекта, пока опытный образец или конечный продукт не ложился к нему на стол — в том случае, конечно, если вещь была достаточно мала для этого. Он, кстати, не жаловал крупные вещи. Однажды во время общего обсуждения один сотрудник предложил: отчего бы «Филипсу» не заняться крупным электрическим оборудованием в духе «Дженерал электрик»?
— Этого мы делать определенно не будем, — резко сказал отец. — Впредь этого вопроса не поднимайте. Не тратьте времени зря.
Всем прочим он предпочитал потребительские товары. И, надо сказать, обладал острым нюхом на успех. Когда бы ему ни предложили идею насчет того, что можно бы еще выпустить в свет, он либо подхватывал: «Отличная мысль!» — и с энтузиазмом вступал в дискуссию, либо с сомнением ронял: «Ну, не знаю…» — и почти всегда оказывался прав.
Особенно его интересовали те области рынка, где мы были первопроходцами. Так, он приложил все усилия, чтобы увенчались успехом коротковолновые передачи на Нидерландскую Вест-Индию. То же касалось и никогда не приносившего заметной прибыли рентгеновского оборудования, однако отец считал, что общественная значимость этой продукции перевешивает все другие соображения. А с каким огромным энтузиазмом он относился к разработанной нами электрической бритве! На первом же обсуждении того, сколько бритв мы планируем выпустить в новом году, было решено, что 50 тысяч штук — цифра реальная. Отец возмутился: «Что? Неужели вы, парни, всерьез думаете, что 50 тысяч хватит? Да мы будем делать 5 тысяч в день!» Тогда все решили, что это блажь. Но сегодня мы выпускаем семь миллионов бритв в год, что составляет 23 тысячи ежедневно. А сколь многого отец ждал от телевидения — и задолго до того, как голландцы получили об этом деле хоть какое-то представление!
Подход к работе у него был здравый и практичный. Разумеется, часто приходилось вести переговоры, порой на весьма высоком уровне. Для таких случаев он всегда тщательнейшим образом готовился, точно знал, какие именно позиции собирается обсуждать, и всегда держался намеченной линии.
Если предстоял разговор с членом кабинета министров, отец всегда являлся минут на десять раньше и проводил это время в разговорах со швейцаром или секретаршей. Хотя человек он был не простой, мигом найти общий язык с людьми самого разного положения никакого труда для него не составляло. На помощь приходила превосходная память — дар, который я бы с радостью унаследовал. Потолковав со швейцаром, он потом годами помнил, что швейцар жаловался на то, что у сына беда с математикой в школе, и при следующей встрече сразу же спрашивал: «Как у мальчика теперь с математикой, справляется?» — причем с самым неподдельным интересом.
Память у него была, надо сказать, поразительная. Читать длинные отчеты он находил скучным и бесполезным, поэтому вызывал автора и говорил: «Вы написали отчет. Мне сказали, и я охотно этому верю, что отчет превосходен. А теперь, пожалуйста, изложите мне в нескольких словах его основные выводы». Послушав, задавал иногда несколько уточняющих вопросов. Затем основные позиции изложенного врезались ему в память так глубоко, что полгода спустя он с легкостью мог, при необходимости, толково их пересказать.