Форт Далангез

— Да. Так сказано в заметке. А я вот думаю, не те ли это "Ньюпоры", что приданы нашему авиаотряду? Поручик Мейер сегодня опять летал на разведку и вернулся с тремя пробоинами. Ба! Да вот и он сам!

Мейер вошёл в собрание пошатываясь, словно пьяный, но с той решительностью, с какой бары входят в собственный кабинет. Он приветствовал господ офицеров в своей обычной, немецкой манере, то есть без особой теплоты, но и без бахвальства. Поручик имел усталый вид, что и неудивительно, учитывая опасность выполняемых им заданий. За поручиком следовал невысокий, но весьма представительный остроносый господин в бобровой шубе и котелке. Шубу он сбросил с плеч на пороге и прямо на пол. Надеялся, что я подхвачу на лету, а я и не подумал. По причине помянутого не раз "неизвестного господина", который неизвестен лишь их благородиям офицерам, а мне-то ох как хорошо известен! Котелок он на пол кинуть пожалел, но с тем же высокобарским небрежением метнул его на ближайший столик. Затем "неизвестный" отёр плешь явившимся из кармана смокинга батистовым платком с благостным, как после причастия, выражением. Возраст вновь прибывшего определить было бы затруднительно любому, слишком уж он весь гладкий да шикарный. Шёлковая сорочка, смокинг из — дорогого сукна, гамаши — всё это неприятно констатирует с нашим хоть и опрятным, но совсем окопным видом.

— Позвольте представить: мой друг… — Мейер, неожиданно прервав сам себя, вопросительно уставился на вновь прибывшего, словно позабыл его имя.

— Ковших. Адам Ковших. Купец первой гильдии из Костромы, — рекомендовался "неизвестный".

— Ковших мечтает совершить подвиг, — проговорил его благородие поручик Мейер со своей обычной, кривоватой немецкой ухмылкой. — За тем и прибыл.

— А мы тут как раз почитывали об уроженцах славного города Кострома, — их превосходительство полковник Пирумов помахал простынёй газеты так энергично, что поднялся небольшой сквозняк. — Только вот газета от 30 ноября. Обычно нам не до газет, но сейчас свежая пресса была бы очень кстати. Поручик, как дела с рекогносцировкой?

Только теперь, развалившись в креслах и вытянув ноги в шалопутной распоясанной манере, неприличной для подлинно русского человека, поручик Мейер стащил с рук краги и принялся расстёгивать куртку. Ту самую из бычьей кожи, подбитую овчиной куртку, в которой он совершал свои вылеты. Впрочем, Мейер явился в офицерское собрание не в обычном своём лётном шлеме, а в узорчатой нитяной шапочке чухонского фасона.

— Фиолетовые тени под глазами, глубокие складки возле губ, полуприкрытые, словно невидящие глаза — весь его вид свидетельствовал об огромной усталости… По три вылета в день, несмотря на пургу и сильный мороз. И так уже вторую неделю после того, как штаб армии перебрался в Хасан-калу из Караургана, — проговорил Ковших, поглядывая на лётчика.

Странная это привычка у господ ни с того ни с сего описывать друг другу внешность обоих. Говорят в красивом литературном разрезе, а по правде получается — уродом обозвал. Зачем? Я по себе знаю, человек из плоти и крови многое стерпит, но фанерный эроплан с железным мотором — иное дело. Командующий армией со штабом лично проводит инсценировку. Из Караургана в Хасан-калу переброшен и авиаотряд с обоими "ньюпорами". Не те ли это аппараты, что упомянуты в статье?

— Тяжело… — буркнул их благородие Мейер. — Горная местность с большими высотами требует самолётов с высоким "потолком". "Ньюпоры" вполне справляются с подобными задачами. В настоящее время производим разведку тыла позиции Девебойну, а также фотографирование этой позиции. То же будем делать и во время штурма. Работа лётчиков очень опасна. Пассинская долина имеет превышение над уровнем моря пять тысяч пятьсот, а пояс фортов на гребне Девебойну возвышался над ней. В разреженном воздухе аэропланы с трудом берут необходимую высоту и при перелёте через хребет Девебойну едва не задевают за последний. Тем не менее удалось сделать несколько хороших снимков, в том числе и доминирующего над местностью форта Чобан-деде.

Столь длинная речь, выслушанная обществом с большим вниманием, оборвалась на полуслове. Всем нам показалось, будто лётчик задремал. Тем временем небезызвестный Ковших расположился на одном из диванов в непосредственной близости от штабс-капитана 153-го пехотного Бакинского полка Минбашибекова. Минбашибеков посторонился, давая Ковшиху простор. Но есть такие на свете люди, которым любого простора всегда мало, которым океан — как деревенский пруд, а Казбек — как в той же деревне колокольня. Таким образом, их благородие штабс-капитан Минбашибеков, с самого начала посматривавший на Ковшиха с брезгливостью, оказался загнанным в угол дивана. Действительно, что делать в офицерском собрании штатскому, да ещё таком разряженному в пух и прах франту, да ещё…

— Господин Ковших Адам Иосифович — близкий друг и старый соратник нашего командующего, генерала от инфантерии Николая Николаевича Юденича, — едва слышно устало проговорил Мейер. — Прошу любить и жаловать. В настоящее время рассматривается вопрос о приёме господина Ковшиха на службу в качестве вольноопределяющегося при штабе командующего. Вот и Лебедев может подтвердить.

Мейер указал на меня, и я, разумеется, подтвердил. Ковших также сделал вид, будто обнаружил меня.

— Господь мой всемогущий! Да это же Лебедев! Какими судьбами ты здесь, любезный? Господа! Будьте осторожны с Лебедевым, ежели он станет вам что-либо докладывать. У этого субъекта проблема не только с абстрактными понятиями. У него есть и вполне конкретные проблемы. Некоторых слов он просто не понимает! И ещё. И главное! Ксенофобия Лебедева — кстати, запрещённая всеми нами любимым командующим, — воистину не знает пределов! А ещё…

Проказливая, притворная речь пресеклась на полуслове! Ковших хоть и хлыщ, но не дурак будь и заметил, как таращатся на него две черкески из 1-го и 2-го Кизляро-Гребенских полков.

Далее случилось необыкновенное: немец вступился за русского перед жидом.

— Ты, Ковших, знай своё место. Лебедев здесь по заданию Николая Николаевича для услуг. Он же следит за порядком и помогает, в случае надобности. Вот, например, Евгений Васильевич ранен, но в строю. Ему надо вовремя подать лекарство, заложить сани и прочее…

— Ах, прости, Лебедев! — Ковших снова обратил на меня свои еврейские воловьи очеса. — Откуда мне было знать? Впрочем — простительно. Я ведь не офицер, а всего лишь претендую на emploi вольноопределяющегося при штабе. А тебе, Лебедев, я при случае подарю толковый словарь Даля. Я вообще люблю делать подарки.

Сказав это, Ковших многозначительно посмотрел на его благородие Мейера, и тот снова закрыл глаза, будто уснул.

— Зачем? — Их благородие штабс-капитана подбросило на пружинах дивана, словно внутри того взорвалась мина. — Зачем при штабе вольноопределяющимися нужны такие вот Ковшихи?

Однако сие восклицание господа офицерство пропустили мимо ушей. Промолчали, замяв тем самым дело о вопиющей наглости, буквально все, включая бородачей из 1-го и 2-го Кизляро-Гребенских полков. Этой оказией тут же воспользовался Ковших. Всем известно свойство его вездесущего народа любые обстоятельства обращать с свою пользу.

— Испытываете недостаток в газетах? — поинтересовался он самым развязным тоном. — А я как чувствовал! Как раз захватил несколько свежих номеров "Утра России", "Финансовой газеты", "Донского вестника", "Права", ну ещё всякой всячины губернского пошиба. Эй, там! Уважаемый! Лебедев! Да ты хам, братец! Нешто не слышишь? Да, ты! Ты!!! В прихожей газеты. Принеси их. Быстро! Пшёл!!! Эй, постой! Не только это. Там ещё корзины и ящик. Два ящика! Нормальная выпивка и закуски для господ офицеров. Быстро неси всё. Работай! Ах, ты, лядащая тварь!

На этот раз за меня заступился их превосходительство Даниэль-бек Пирумов. А может, Даниэл Бек-Пирумов, кто их разберёт на трезвую голову?

— Мордовать нижние чины у нас не принято, — проговорил он из-за газеты. — Николай Николаевич не одобряет грубости по отношению к ним. А вы "хам" да "пшёл". Николай Николаевич называет нижние чины "русскими витязями". И это без малейшей иронии. Минбашибеков, вы не находите, что господин Ковших необоснованно груб?

— Господь мой всемогущий! Не с вами, не с вами! — Ковших сложил нежные ручки, словно действительно собирался молиться своему Иегове. — Офицеры — аристократия русского общества. Истинная аристократия!

Их благородие штабс-капитан перед поставленным вопросом непосредственного начальника сначала впал в небольшую задумчивость. Не обращая внимания на раж Ковшиха, ответил длинно, но подробно и не теряя обладания собой.

* * *

Сколько лет я служу в строевых частях? Пятнадцать? Двадцать? Как и любой из нас, кроме строевой службы мало что видел, а вот солдат и офицеров множество перевидал. Кто они, русские офицеры? Взять хоть моего отца, мою семью, меня…

Родился я 14 марта 1875 года в городе V. Варшавской губернии, вернее в пригороде его за Вислой — в деревне J. Занесла нас туда судьба потому, что отец мой служил в бригаде пограничной стражи, штаб которой находился в V. В этих же местах родители мои остались жить после отставки отца.