Фото на память

– Ну что? – коротко спросил он.

– Жить будет, – успокоила его Валандра.

* * *

Утро следующего дня для Вершининой началось в восемь часов с разговора с Мещеряковым. Она рассказала своему дотошному шефу об инциденте с Алискером. Мещеряков, выждав долгую паузу, вперил свои маленькие водянистые глазки в Вершинину и спросил:

– Думаешь, это случайность?

– Ну что ты, Миша, я не первый год работаю. – Она закурила, – я же тебе сказала, что за этой пленкой еще кто-то гоняется. Нетрудно предположить, что это тот, кто знает о ее существовании. Нет сомнений в том, что это тот самый, как ты говоришь, мистер Икс с вечеринки, который дал задание сфотографировать Дыкина в компании с Шаровым. Это мог быть человек одного уровня с Шаровым, и никак не меньше.

– В любом случае, если этот мистер способен устраивать такие аварии, дело принимает серьезный оборот, – торжественно, точно открыл Америку, изрек Мещеряков.

– А мы что, привыкли в бирюльки играть? Я тебе сразу сказала, что за двадцать кусков придется попыхтеть. Или ты думаешь, что это первый случай, когда мои люди своей жизнью рискуют? – обиженно сказала Валандра, выпуская дым в потолок.

– Да ладно тебе, Валентина, тебе, прям, ничего сказать нельзя. Что-то ты очень чувствительная стала…

– Это плохо? – с вызовом спросила Вершинина.

– Неплохо, если тебе это не мешает с людьми общаться и работать.

– Могу тебя, Миша, заверить, что это не бабская сентиментальность и не уязвленное самолюбие! Просто я немного устала. А тут еще с Максимом что-то творится… Да и за Алискера я вчера перенервничала…

– Может, по стопарику? – Мещеряков выпятил губы. – Ну че молчишь?

Он открыл сейф, достал оттуда початую бутылку «смирновки» и две рюмки. Потом прошел к холодильнику, вынул банку ветчины и тарелку, на которой аппетитно сочно краснели соленые помидоры.

– В собственном соку! – причмокнул толстыми губами Михаил Анатольевич. – Вот и мы с тобой в собственном соку варимся, а, Валентина?

– Пришла сегодня на работу пораньше, хотела поразмышлять в тишине, так нет же, разве Михал Анатолич даст…

– Давай, давай, подсаживайся. Щас твою меланхолию как рукой снимет, можешь уж мне поверить. Да ты не бойся, у меня «Уинтафреш» есть, термоядерная!

Мещеряков лихо вскрыл консервную банку и разлил водку по рюмкам.

– Неплохо ты, Миша, устроился… – усмехнулась Валандра, усаживаясь за стол.

– Сам о себе не позаботишься… Ну, хватит демагогию разводить, – он поднял рюмку.

Вершинина взяла свою.

– Это из запасов Тамары Петровны? – осторожно постучав по хрустальному стопарику, поддела она шефа.

– Фу-ты, Валентина! В такой знаменательный миг, ты, понимаешь… Ну ее к лешему, Тамару Петровну! Устроила мне сегодня истерику…

– А что такое?

– Да я Ладу ее не выгулял, ну она в переднем углу и наложила прямо на ковер, ха-ха! – Из глаз Мещерякова брызнули слезы. – Ну, – выдохнул он, – за тебя! Хоть ты иногда строптивость свою проявляешь, а че греха таить, люблю я тебя!

Мещеряков одним махом опрокинул содержимое рюмки в рот. Крякнув от удовольствия, он впился своими губами-лепешками в сочную помидорину. Сок заструился у него по подбородку.

– А ты че рот полощешь? Выпей и дело с концом!

Вершинина осушила рюмку и взяла кусочек ветчины.

– Эх, хороша «смирновка», мягкая, как женские ягодицы! – попробовал сострить Мещеряков.

Вершинина рассмеялась.

– Ты, Миш, поэт!

– Ты лучше мне скажи, – резко сменил тему разговора Михаил Анатольевич, – что делать собираешься?

– Рыбакову искать.

– А конкретнее? Сегодня, например? – Мещеряков снова наполнил рюмки.

– В агентство поеду сама, а если что с работой и друзьями-знакомыми Рыбаковой прояснится, Толкушкина с Колей Антоновым пошлю. На обратном пути к Алискеру заскочу и в школу наведаюсь.

– Горячий график! А я-то думаю-гадаю: куда ты так расфуфырилась, а ты, оказывается, в агентство модельное собралась. Хороша ты мать, хороша, – Мещеряков удовлетворенно посмотрел на Валандру. Ну, давай еще по одной?

ГЛАВА ПЯТАЯ

* * *

Вершинина спустилась со второго этажа и по дороге в свой кабинет заглянула в дежурку. Маркелов с Антоновым собирались домой, Болдырев сидел с газетой на дерматиновом диване.

– Вадик, – Вершинина подошла к Маркелову, – что там с машиной, вообще, с этой аварией?

– «ЗИЛ», который врезался в «Ниву» Алискера, числится в угоне со вчерашнего утра. Водитель вышел набрать воды у колонки, повернулся, а машина тю-тю. Столкновение, скорее всего не случайное, тормозного пути у «ЗИЛа» нет совсем, хотя тормоза в порядке.

– Отпечатки пальцев в кабине сняли?

– После моей настойчивой просьбы.

– Ладно, «Нива» пока пусть стоит во дворе, будет время – оттащите ее на станцию.

– Может, прям сейчас отбуксируем? – Вадим посмотрел на Шурика.

– Не надо, – остановила его Валандра, – успеете еще. Сегодня отдыхайте. И будьте осторожны! Мы, кажется, потревожили осиное гнездо, – она посмотрела на свои часы, – появятся Валентиныч с Колей – сразу ко мне.

– Понятно.

Она вышла из дежурки и нос к носу столкнулась с Валентинычем.

– Ага, на ловца и зверь, – она кивнула в ответ на его «здрасьте», – давай ко мне.

Они прошли в ее кабинет и сели в креслах у маленького столика.

– Показывай, Валентиныч.

Ганке открыл свой дипломат и, вынув лежащий сверху целлофановый пакет, высыпал его содержимое на стол. Вершинина начала перебирать фотографии, и тут брови ее удивленно поползли вверх.

– Елки-палки, это же та девица, которая к Виктору пристала на рынке.

С цветной фотографии на нее смотрела голубоглазая скуластая девица с тонкими округлыми бровями, прямым носом, четко очерченными плотно сжатыми губами. Пронзительный взгляд, линия губ, впалые щеки и тяжелый подбородок придавали ее лицу непокорно-упрямое выражение. Рыжие волосы крупными блестящими прядями падали ей на плечи.

– Где пристала? – не понял Валентиныч.

– Потом объясню, – отмахнулась Вершинина и стала перебирать содержимое пакета дальше.

На другой фотографии Рыбакова стояла в обнимку с высокой стройной брюнеткой в коротеньком темно-синем сарафане стрейч с нашитыми красными розочками и в темно-красных босоножках на высоком каблуке. Вершинина перевернула фото обратной стороной и прочла надпись сделанную черной шариковой ручкой: «Оля + Маша. Семнадцатое июля, девяносто восьмого года».