Фрагменты (сборник)

Людмила Тимофеевна повернулась на вошедших. Лицо и одежда были в крови. Она все еще держала молоток.

– Патовая ситуация, – произнесла она, и плевать ей, что ее мог понять только Гроссмейстер.

Танго смерти

Он продолжал орать, даже когда дочка заплакала и убежала к себе в комнату. Андрею нужно было поставить жену на место, и слезы дочери не могли заставить его отойти от истины. Истины! Эта самая истина и была причиной всех их бед. Только он начинал думать, что у него в семье все слажено, как эта курица выкидывала такое, что Андрея одолевали сомнения в нахождении истины в прошлую их беседу. Он был просто уверен, что истина находится ровно посередине между костяшек указательного и среднего пальцев. А чтобы донести ее до курицы в платье, необходим кратчайший путь, то есть прямой в челюсть. Но сначала он хотел разобраться. Он разговаривал на повышенных тонах всегда, но когда хотел разобраться, орал так, что даже жилы на шее вздувались, словно канаты.

– Будь добра, мать твою, объясниться! Попробуй донести до меня! Давай! Может, я мудак?! А?! Я, по-твоему, мудак?!

Каждая его фраза сопровождалась дерганьем лацканов халата. Катерина сидела, опустив голову, словно провинившаяся школьница. Слезы стекали по переносице к кончику носа и падали на сложенные на коленях руки. Андрей посмотрел на жену с хищной улыбкой. Это еще не оскал, но уже и не улыбка. Он знал, как только она ответит, ручейки слез окрасятся красным. Он был уверен, что ударит ее. Без этого нельзя. Без наказания истины не найти. Но сначала диалог.

– Я тебя спрашиваю: я мудак?!

Он схватил Катю за подбородок и поднял ее голову вверх.

– Посмотри мне в глаза и скажи: я мудак?!

Женщина зажмурилась, слезы крупными каплями набухли в уголках глаз и побежали по щекам, уступая место новым. Катерина не стала ждать повторения вопроса и быстро, насколько это позволяла хватка мужа, замотала головой.

– Нет?! Нет?!

Андрей отпустил лицо жены, и голова безвольно упала на грудь.

– Нет! – Он всплеснул руками. – Тогда, может, ты объяснишь мне, какого хера я прихожу с работы и нахожу кастрюлю борща? Херову кастрюлю сраного борща!

Он резко развернулся. Катерина съежилась, приготовившись к удару. Андрей оскалился. Уже скоро. Он обязательно ее ударит, но не сейчас. Андрей всегда чувствовал этот момент. А сейчас он, развернувшись, присел рядом и посмотрел на сгорбившуюся женщину.

– Скажи: я мало зарабатываю?

Вкрадчивый тихий голос сделал свое дело. Катя распрямилась и скосила глаза на мужа. Она всегда «заглатывала наживку», думая, что Андрей остыл и теперь хочет поговорить по душам. Курица курицей.

– Нет. – Катя шмыгнула носом. – Ты хорошо зарабатываешь.

– Ну, тогда почему? Почему борщ? Ты мне можешь сказать?

Она не понимала, что от нее хотят, поэтому пожала плечами.

– Да твою ж мать! Ты не знаешь! Ты не знаешь?!

Женщина мотнула головой. Андрей развел руками, мол, так и знал.

– Я хочу мяса. Я хочу на первое, хрен бы с ним, борща, на второе котлет, отбивных или, на худой конец бефстроганов. С гарниром!

Он не сдержался и ущипнул жену за бок. Катерина вскрикнула и тут же, закрыв рот ладошкой, тихо заплакала.

– С гарниром, твою никудышную маманю! Я разве о многом прошу?

Он снова ее ущипнул. Катя прикусила нижнюю губу.

– Я о многом прошу?!

Андрей заревел. Катя вжала голову в плечи. Он вскочил и сильно схватил ее за подбородок.

– Посмотри мне в глаза и скажи…

– Оставь ее в покое, ублюдок!

Голос раздался из спальни дочери, но был похож на ломающийся голос мальчика-подростка. Тем не менее Андрей был уверен, что кричала Настя.

– А это что такое? – почти шепотом спросил Андрей скорее сам у себя. – Что за бабий бунт в моем доме?

Андрей отпустил лицо жены и, снимая на ходу ремень, направился к комнате Насти.

– Не надо, – прошептала Катерина.

Андрей остановился.

– Что?!

– Не трогай ребенка.

Катя вытерла слезы и встала.

– Ты больше никого не тронешь!

В голосе женщины была твердость и что-то такое, что не очень понравилось Андрею. В комнате сквозило угрозой. Андрей медленно повернулся к жене. Его кулак побелел от напряжения, с которым он сжимал ремень.

– Да? – Андрей оскалился. – И кто мне помешает?

Он увидел. Сначала в глазах жены он прочитал сомнение, но оно там было не долго. Потом там появилась ненависть. И Андрей вдруг понял, что ненависть там была всегда. Он просто не замечал ее. Он был очень занят поиском истины, чтобы заметить это.

Когда музыка взорвала тишину, Андрей вздрогнул. И посмотрел в глаза Кати. И, кроме покорности, ничего не увидел. Но теперь он не мог ей доверять. Покорность, сомнения – все это напускное. Ненависть – вот то чувство, которое укоренилось в черном сердце его женушки. И именно это было препятствием в нахождении истины.

Он еще раз посмотрел на Катю. Музыка не давала думать. Вальс какого-нибудь Штрауса или Шопена. Раньше он думал, что его раздражает только органная музыка Баха. Но этот вальс был каким-то жутким. Андрею даже казалось, что он где-то его уже слышал. Под такую музыку только шабаш ведьм организовывать или бал Сатаны.

Он подошел к двери. На мгновение его обуял такой страх, что он не мог сойти с места. Что он мог увидеть в комнате дочери? Сатиров, трахающих девственниц? Собственную дочь обнаженной на метле? Чертовщина! Он знал, что увидит там. Он увидит дочь с горящими от ненависти глазами. Танцующую дочь и больше никого.

Андрей толкнул дверь и в изумлении открыл рот. Он больше ничего не слышал. Крещендо сумасшедшего оркестра больше не волновало его. Да и вопли жены, подбежавшей к нему, были будто с другой планеты. Он пожалел, что заглянул туда. Он пожалел, что вообще родился. Ему захотелось спрятаться. Убежать и спрятаться. Но Андрей вдруг понял, что поздно. Слишком поздно.

На похороны приехали все. Даже те, с кем Андрей не общался. Родни у него было много, но Катя знала только близких. Для поминок сняли заводскую столовую. Столы составлять не стали, за каждым умещалось по четыре человека. Настя не любила папину родню. Бабушка – манерная старуха – почему-то считала себя особой дворянских кровей, хотя, как говорил ныне покойный дедушка, ее муж, у них в семье пудель Максик более благородного происхождения. Настя всегда смеялась над его высказыванием, хотя ничего не понимала в происхождениях. Ее смешило сравнение бабушки с собакой. Причем бабуля-княжна в этом сравнении проигрывала кучерявой псине всухую. Все разговоры со старухой сводились к нравоучениям; все возражения Насти нарывались на грубую критику и проклятия со стороны «любящей» бабушки. Невоспитанная, как и мать, вскрикивала бабуля и удалялась грациозной походкой. На похоронах сына она выполнила тот же ритуал с одним отличием, продиктованным данным конкретным случаем. Она обвинила их с мамой в смерти отца.

Дядя Миша отвратителен, как и его мама, но без пряток за ширму дворянского происхождения. Его видели таким, каким он был на самом деле. И это ему нравилось, чего нельзя сказать о тех людях, с кем ему доводилось общаться. За небольшим исключением. Одно из исключений сейчас стояло рядом с ним. Девушка едва ли старше Насти была одета не по ситуации. Будто она заскочила на похороны по пути с фестиваля Слунце ее скле на Октоберфест. Причем этот крюк слегка проветрил девицу, и ей нужно было выпить, о чем она все время твердила, не стесняясь ни в частности дочери усопшего, ни ситуации вообще.