Француженки не терпят конкурентов

– Ладно. – Рука Магали, проскользнув под его куртку, обвилась вокруг узкой талии. – Никто не посмел бы сказать, что сапоги от графа Живанши обходятся дешево.

Он обнял ее и прижал к себе крепко-крепко, надежно защитив полами куртки от холодящего мартовского ветра.

Наконец отстранившись, Филипп устремил на нее испытующий взгляд прищуренных глаз.

– Но ты до сих пор не хочешь признаться, что любишь меня?

Она потрясенно вздрогнула, опять в панике захлопнув створки души, зрачки ее мгновенно сузились. На его губах по-прежнему играла усмешка, и он отступился от нее, гордо расправив плечи. Они молча продолжили путь, разрядка в их напряженных отношениях закончилась.

Глава 34

– Я люблю тебя, minette [142] , – проговорила Стефани Шодрон, и Магали неловко съежилась в просторном шумном зале.

Она забыла, как холодно бывает на Лионском вокзале. Достаточно холодно, чтобы оптимистичная пальма у входа в железнодорожный павильон ТЖВ [143] приобрела смехотворный вид. Внутри теснилась толпа пассажиров, таких оживленных и целеустремленных, словно в переездах и заключен истинный смысл жизни. Массы снующих людей, которые никого не замечали, стремительно протискивались мимо Магали, шаркая по ее сапогам чемоданами. О, как она ненавидит вокзалы!

142

Лапочка, киска (фр.).

143

TGV (train а grande vitesse – сверхскоростной поезд) – аббревиатура национального общества высокоскоростных поездов французских железных дорог.

– Я тоже, мама. На сей раз ты недолго вытерпела в Итаке.

Мать возвращалась в Прованс после короткого визита в Штаты.

– Едва ли больше двух месяцев.

– Оh, ma puce [144] , тамошние зимы ужасны. Да к тому же без тебя мне там было совсем неуютно.

Темноволосая, кареглазая мать улыбнулась дочери сентиментальной улыбкой, навеянной воспоминаниями об их нежных объятиях, в которых мог раствориться весь холод внешнего мира.

Магали кивнула. Постаравшись взбодриться, чтобы обнять мать на прощание, она расправила плечи и раскинула руки, но в следующий момент вдруг осознала, что лучше для начала самой согреться, и опять растерла ладонями жесткие рукава своей кожаной куртки.

144

О, моя малышка (фр.).

– Как там дела у папы?

– Оh, pucette [145] , ты же знаешь, как ему там трудно. Зато у меня всегда есть возможность повидаться с тобой. – Мать, коснувшись ее щеки, нежно улыбнулась дочери. – Ты у нас всегда и во всем поступаешь правильно. Можешь справиться с любыми проблемами.

Магали не могла понять, почему у нее саднит горло, а на глаза наворачиваются жгучие слезы. Она могла справиться с любыми проблемами и уж точно пережила вечные разлуки родителей в духе Аида и Персефоны. Она не понимала, почему вновь начала вспоминать расставания с отцом – его покачивающуюся в прощальном жесте руку, удаляющееся лицо и устремленный на нее печальный взгляд, исчезающий за поворотом дороги.

145

Ох, кнопочка (фр.).

Если только потому, что кто-то заставил ее сердце открыться. От внезапного осознания собственной уязвимости Магали охватил настоящий ужас.

– Разве ты не хотела бы задержаться в Париже на пару дней? Не обязательно же, едва перелетев через Атлантику, прыгать в поезд…

Мать рассмеялась.

– Ах ты, моя маленькая парижанка! Я никогда не могла привыкнуть к этому городу. Вот давай лучше поедем на юг со мной. Не сомневаюсь, что тетушки смогут обойтись без тебя.

– Нет, не смогут, – с такой бурной порывистостью возразила Магали, что глаза матери удивленно расширились. – Точно не смогут, – решительно повторила она.

Мать вновь рассмеялась, одарив дочь нежным любящим взглядом.

– Pucette, я ничуть не сомневаюсь, что на пару недель они с легкостью подыщут молодую помощницу для обслуживания посетителей. Если хочешь, я сама договорюсь с Женевьевой. Она не нуждается в твоей помощи так сильно, как делает вид.

Магали пристально взглянула на мать.

– Нет, нуждается. – Ее голос чуть не сорвался на крик.

Мать вновь погладила ее по щеке.

– Я понимаю, что люди иногда очень переживают из-за расставаний, пытаясь удержать тебя, но ты же знаешь, что они тут же успокаиваются, как только ты уходишь. Именно встречи и расставания дают нам ощущение полноты жизни. Все мы так живем.

Магали едва не задохнулась от возмущения.

Это просто невероятно, мать вечно пыталась внушить ей мучительную неизбежность такой жизни. Но Магали вовсе не желала больше страдать, продолжая жить как перекати-поле. Теперь она нашла свое место в жизни. Она освоилась в нем и никогда от него не откажется, поэтому ей придется держаться за него обеими руками. Ее не соблазнишь никакими детскими играми с «музыкальными стульями». Ведь одному из играющих вечно не хватало стула.

– И мне тоже они нужны.

Но почему? Тебе нравится помогать им обслуживать посетителей в кафе, которое они и открывают-то ненадолго, только ради собственного удовольствия, спросила она себя.

– Pucette. – Мать грустно взглянула на нее, с задумчивым видом поправив выбившуюся прядь волос. – Ты могла бы по крайней мере спросить Жени и узнать, что она ответит. Держу пари, что она отпустит тебя, ни секунды не раздумывая.

Судорожный вздох серьезной душевной обиды. Магали покусывала губы, пока не почувствовала, что пора заканчивать эту пытку.

– По-моему, подошел твой поезд, мама. Я рада, что успела повидаться с тобой перед отъездом.

– Ах, родная. – Мать заломила руки, обняла ее и крепко прижала к себе. – Мы могли бы еще долго наслаждаться общением, если бы ты только смогла поехать со мной! Наверняка никто не переживал бы разлуку с тобой больше меня. Ты же знаешь, как я люблю тебя! Моя лавандовая малышка, ты всегда помогала мне взбодриться, когда я тосковала по твоему папе.

Она потянулась к чемодану, но вдруг еще раз напоследок обняла Магали.

– И не переживай о той парочке; они давно спелись и отлично переживут, если ты решишь поехать на юг со мной, – прошептала она ей на ухо. – Не позволяй им обманывать тебя, внушая, что они не могут обойтись без твоей помощи.

И с последним легким поцелуем Стефани Шодрон скрылась в дверях поезда. И помахивала дочери из окна, пока вагон скользил вдоль платформы.

Магали едва не бегом бросилась обратно на остров, каблуки ее сапог решительно воспротивились такой прыти, вынудив хозяйку перейти на быстрый шаг и сталкиваться со встречными пешеходами, которые огибали ее, не удостоив и взгляда, точно она вовсе не попадалась им на пути. Филиппу никогда не приходилось ни от кого увертываться. Люди сами перед ним расступались – таков был его вид, внушающий уважение. Постепенно Магали поняла, что единственная причина, почему парижские толпы стали, казалось, относиться к ней чуть более уважительно, заключалась в том, что теперь она обычно ходила вместе с ним. И вовсе не сама она подросла или стала заслуживать того, чтобы ей уступали дорогу.

С огромным облегчением Магали подошла к своему дому. Она взбежала по лестнице, собираясь сменить испачканные чемоданами сапоги и чуть позже спуститься, чтобы открыть кафе, но жизнь ее отныне бесповоротно изменилась, потому что противный внутренний голос упорно нашептывал ей: «Они действительно не нуждались в работе этого кафе, не нуждались в твоей помощи».

Она заставила его замолчать и решительно вставила ключ в замок. Но он застрял. Магали нахмурилась в недоумении, вынула ключ и опять попыталась вставить его.