Французская фантастическая проза (антология)

— Вряд ли, — возразил Джинг-Джонг. — Ты забыл, что мне предстоит родиться лишь по отношению к тебе, в то время как для самого себя я уже родился некоторое время тому назад, иначе я не сидел бы здесь. К нынешнему моменту я помолодел всего часа на два-три, а поскольку мне от роду шестьдесят лет, то и появился я на свет шестьдесят ист назад, считая по перголийскому времени.

Так мы сидели на террасе кафе и рассуждали. Коньяк помогал мне сохранять некоторое достоинство, хотя я продолжал позорно путаться в употреблении времен глаголов. Ночь была прекрасна. Вокруг кипела бурная монпарнасская ночная жизнь, как в довоенные времена. В толпе прохожих то и дело мелькали иностранцы разных цветов кожи и в самых невероятных облачениях. На бадарийца в римской тоге никто и не глядел.

«И никто — думалось мне, — никто и не догадывается, что в настоящую минуту свершается историческое событие колоссальной важности. То есть не свершается, а свершится… или, вернее сказать, уже свершилось. Мне, Оскару Венсану, выпало на долю стать его очевидцем и участником! О всеблагое провидение!»

Переполненный признательностью к милостивому провидению, я робко спросил пришельцев, не угодно ли им будет отведать напитка, весьма ценимого в наших краях, и заказал две бутылки шампанского. Мы чокнулись. Амун-Ка-Зайлат благосклонно похвалил напиток. И продолжил:

— Странное ощущение, друг мой, — внезапно перенестись на восемь тысяч лет вперед по отношению к своей эпохе. Я не хотел бы чернить век, в котором ты живешь, парижанин, хоть он и погряз в невежестве. Следует признать, что дышится в нем легко, все кругом радует глаз, и я по какой-то причине испытываю непривычное тепло во всем теле. Я глубоко признателен тебе за гостеприимство от своего имени и от имени пославшей меня Академии наук… Хотел бы я знать, чем заняты сейчас мои ученые друзья в Бадари? Или, выражаясь точнее, чем они занимались восемьдесят веков тому назад? Разумеется, они с волнением ждали моего возвращения. И их ожидания не будут обмануты. Я вернусь с богатой добычей знаний, и этот момент станет важнейшей вехой в истории науки… Но было бы непозволительно сладко дремать теперь, погрузившись в чересчур материальные удовольствия твоего века, друг мой; я должен выполнить свою миссию. Поставленная цель будет достигнута; эта цель — побывать в твоем времени, Джинг-Джонг. Не исключено, о перголиец, что я окажусь там в течение срока твоей жизни и тогда, быть может, мы с тобой встретимся. Но ты не узнаешь меня, ибо к тому времени еще не успеешь пережить нашу нынешнюю встречу. Надеюсь, однако, что ты окажешь мне гостеприимство по примеру нашего парижского друга, и еще надеюсь, что высокое искусство виноделия будет в чести и в твое время.

— Насчет последнего не сомневайся, мой пращур. В остальном же ты, увы, заблуждаешься самым жестоким образом. Ты никак не сможешь отыскать меня в Перголии, потому что если бы такая встреча действительно состоялась, то она находилась бы в моем прошлом и я знал бы о ней. Между тем лицо твое мне незнакомо.

— Это верно, о будущий мудрец, об этой детали я как-то не подумал… Однако мне пора Не мог бы ты, парижанин, оказать мне еще одну услугу? Мне не хотелось бы взлетать посреди толпы людей, ибо это не пройдет незамеченным. Отведи меня в уединенное место, откуда я мог бы улететь, не внося смуту в умы окружающих.

Я поднялся, чтобы проводить его. Джинг-Джонга я попросил обождать меня здесь, в кафе, потому что мне не терпелось продолжить беседу.

— Не тронусь с места, — отвечал перголиец, — пока ты не вернешься. Отлет я наметил лишь на завтра. Что же до тебя, о предок мой Амун, то я желаю тебе счастливого пути. Не надо ли, кстати, передать что-либо от твоего имени твоим современникам на тот случай, если я сделаю остановку в вашей эпохе, что вполне вероятно?

— Скажи им тогда, что повстречал на своем пути Амун-Ка-Зайлата, что путешествие его проходит успешно и вскоре он вернется домой. Vale!

Немного пройдя по бульвару, мы свернули в переулок, ведущий к Люксембургскому саду. Пока мы шли, бадариец говорил:

— Прости, друг, что я ретировался столь внезапно, но у меня не лежит душа к этому коротышке перголийцу. Мне кажется, он замыслил недоброе. Страна наша — Бадари — богата и привольна, и во все века тянулись к ней жадные лапы врагов. Многих неприятелей побили мы в былые годы. Что же будет, когда весть о процветании нашем докатится до грядущих поколений? И если эти поколения равны нам силой и знанием (а эти перголийцы, по всей видимости, именно таковы), то не захотят ли они прилететь к нам в прошлое и завладеть нашими богатствами? Мне очень подозрительны форма черепа этого Джинг-Джонга и хилое его телосложение. В свое время я изучал взаимосвязь между внешним обликом и духовной сущностью, и теперь нахожу в нем явные признаки коварства… Парижанин, я открою тебе еще один секрет, ибо знаю, что ты не станешь выдавать меня. Хотя в целом мое путешествие носит научный характер, в то же время оно преследует некоторые, скажем, информационные цели. Овладев сокровеннейшими тайнами мироздания, исполненные сознанием своего величия, а также несравненной мудрости нашей цивилизации, мы, бадарийцы, стремимся нести плоды своей культуры народам всех веков, чтобы и они смогли воспользоваться ими. Опасаюсь, однако, что перголийцы воспрепятствуют этому.

Решение мое твердо. На своей машине я установлю время, когда жил этот субъект. Я намерен провести в его эпохе несколько недель, разузнать, какие коварные замыслы там вынашиваются, и затем, вернувшись домой, обо всем доложить его величеству королю Бадари. И тогда мы успеем заранее принять надлежащие меры.

Мы стояли совсем одни в глухом переулке. Он достал из кармана машину времени и принялся тщательно налаживать ее.

— Готово, — сказал он через некоторое время.

— Неужто, — воскликнул я с грустью, — появившись столь ненадолго, ты покидаешь меня навсегда? Возможно ли, что я потеряю тебя на веки вечные именно сейчас, когда ты открыл моему воображению такие чудеса? У меня осталось бесчисленное множество вопросов. Ты даже не рассказал мне как следует о вашей изумительной бадарийской цивилизации.

— Быть может, мы встретимся еще, и раньше, чем ты думаешь, — улыбаясь ответил Амун-Ка-Зайлат. — Я даю тебе обещание, что непременно вновь остановлюсь в твоей эпохе по пути домой.

— Но где и как тебя найти?

— Доверься, друг, мудрости бадарийцев… А сейчас удались на несколько шагов.

Запахнувшись в тогу, он сделал мне какой-то знак рукой, который я понял как прощальный, и нажал на кнопку. Вспыхнуло лиловое пламя, сверкнула белая молния, раздался долгий свист, словно при запуске пороховой ракеты, и ночное небо прорезал светящийся след. Секунду спустя кругом все опять было тихо и темно. Стоя в одиночестве у решетки Люксембургского сада, в безмолвном волнении я сжимал в руках чугунные прутья.

Какое-то время я не двигался. Но не успел я прийти в себя после пережитого потрясения, как вдруг новая вспышка озарила ночную тьму. В небе вновь пролег яркий след, и передо мной опять возник мой друг Амун-Ка-Зайлат, причем стоял он на том самом месте, откуда улетел, но на этот раз был затянут в черное.

— Что случилось? — вскричал я в тревоге. — Во имя неба, что означает твое поспешное возвращение? Разумеется, я счастлив вновь лицезреть тебя, однако что за неожиданность расстроила твои планы? Быть может, в механизм попала песчинка и он испортился?

Бадариец снисходительно улыбнулся.

— Никакой неожиданности не было, парижанин. Все прошло как нельзя лучше. Не говорил ли я тебе, что загляну сюда на пути домой? Как видишь, слово свое я держу крепко. Я только что из Перголии. Целый месяц провел я в этом краю, который мне решительно не по сердцу, и теперь рад и счастлив, что вновь обрел уют и тепло Парижа.

И снова я не мог скрыть своего недоумения:

— Но ведь ты улетел отсюда едва ли минуту назад?

— Это так. Ну и что тут странного? Сколько раз надо повторять тебе, что с того мгновения, когда я оказался в космосе, время мое пошло по-иному? В Перголию я прибыл менее чем через час после отлета, что соответствует примерно одиннадцати тысячам земных лет. Там я провел около месяца, как и намеревался, и должен тебе доложить, что с превеликим трудом терпел неудобоваримые кушанья и тошнотворные напитки, которыми меня пичкали в этом двадцать девять тысяч сто пятьдесят третьем году. А потом я полетел обратно, предварительно настроив машину на твою эпоху, как и обещал. Поскольку день и час нашей первой встречи оставили во мне приятные воспоминания, я сделал так, чтобы вернуться в этот самый момент. Мне это удалось без труда. И вот я здесь. В моей жизни прошло около месяца, а для тебя едва промелькнуло несколько секунд. На Земле же пробежало за это время одиннадцать тысячелетий, сперва в одну сторону, а потом в другую, — но, разумеется, только по отношению ко мне. Все это предельно ясно. Я, кстати, подумывал, не вернуться ли назад чуть раньше нашего расставания. Но потом я пожалел твои нервы, ибо вижу, что ты еще не успел привыкнуть к относительности времени.

— Нет, я понимаю, — проговорил я несколько растерянно, — я все понимаю… Спасибо, что передумал и вернулся муть позже. Но неужели ты и вправду побывал в двадцать девять тысяч сто пятьдесят третьем году, или как ты там сказал? А видел ли ты там… то есть увидишь ли… О, послушай, умоляю, давай будем пользоваться привычным мне прошедшим временем, хотя это и неверно по сути! Итак, видел ли ты, какова эта Перголийская республика, один из граждан которой сидит сейчас в кафе за бутылкой шампанского и дожидается моего возвращения?