Французский палач

Он сидел связанный: руки у щиколоток, голова — на коленях. Однако не тугие веревки заставляли его громко стонать. Избивавшие его стражники были неопытными учениками в школе страданий, и причиненная ими боль была поверхностной. Его терзала мысль о том, что рука Анны снова оказалась у врагов, снова стала средоточием фантазий безумца.

Где-то далеко слышались раскаты. Гроза, которая собиралась весь день, наконец разразилась. Уронив голову на колени, Жан поддался такому отчаянию, какого не испытывал с того момента, как очнулся в клетке виселицы. Радость последних месяцев, дружеское присутствие Фуггера (как мысли о нем сжимали ему сердце!), Хакона и Джанука, даже та любовь, которую он нашел с Бекк, — все это теперь представлялось ему отходом от его истинной цели.

«Мне не следовало втягивать других, — думал он. — Мне следовало отправиться за Чибо одному. Зачем я позволил этим людям присоединяться ко мне? Зачем стал их предводителем? Это было трусостью. Нет, хуже: это было предательством. Я предал ту единственную вещь, которую нашел истинной и живой в мире лжи и смерти».

Не слыша ничего, кроме отдаленных раскатов грома и ровного стука капель, стекавших с грубо отесанных стен, Жан не замечал хода времени. На стене за дверью его камеры горел факел, бросая неровные блики света сквозь решетку, вставленную в маленькое окошко двери. Однако Жан уже успел увидеть все, что ему было нужно. Он давно убедился в том, что камеры смертников не нуждаются в подробном осмотре. Каждая новая оказывалась подобием предыдущей.

Он был уверен, что не засыпал, однако пришедший к нему Мейкпис сообщил, что уже почти полдень.

— Ты словно осиное гнездо разорил, друг мой, это точно. — Мейкпис велел охранникам уйти, распустил путы, связывавшие Жана, и достал немного заплесневелых сухарей и затхлой воды. Пока Жан ел и пил, Мейкпис продолжал: — За всю осаду я не видел их такими воодушевленными. Псалмы, выкрики, видения. Его Дуралейство убедил всех в том, что это — знак освобождения, и ее, и его.

Жан продолжал молча жевать. Мейкпис сел рядом с ним на корточки и вытащил из кармана куртки немного вяленого мяса.

— Моя последняя крысятина. — Он яростно в нее вгрызся. — Теперь такое уже ни за какие деньги не раздобыть. Раз даже крысы закончились, то время этого города почти истекло, несмотря на все их осанны и тому подобное. И значит, я отсюда ухожу. Наверное, этой ночью.

Секунду он энергично жевал, глядя на Жана, потом выплюнул остатки хрящей. И наконец сказал:

— Слушай, ты должен сказать мне правду, Ромбо. Я в нашей профессии видел самые странные сувениры. Помню того фламандца… Вилкенса, Джилкенса… что-то в этом роде. Он любил оставлять от каждого клиента ухо. У него был их целый мешок, и он помнил имя каждой головы, на которой оно когда-то росло. Говорил, что когда уйдет на покой, то прибьет их все к стене у себя в комнате. Но рука? Рука Анны Болейн? Ведь это же самая знаменитая рука в мире! О чем только ты думал?

Жан отложил сухарь.

— Я этого тебе объяснить не смогу. Но мне совершенно необходимо получить ее руку обратно. Ты мне поможешь?

Мейкпис присвистнул сквозь зубы:

— Хотелось бы мне, дружище. Братство меча и все такое прочее. Но я достаточно рискую уже тем, что просто с тобой здесь разговариваю. Знаешь, каковы тираны. Им кажется, что все плетут заговоры против них. Я собираюсь затаиться и сегодня же сбежать. Смотри! — Он задрал свою поношенную рубаху. Под ней оказался кожаный жилет, обшитый золотыми монетами. — Самые дорогие доспехи в моей жизни! — Он рассмеялся. — Двести шесть золотых талеров. На это можно будет купить славную маленькую таверну в Саутарке. Так что — извини и все такое прочее, но я рискую потерять слишком многое. Понимаешь?

Жан кивнул. Ему все равно лучше быть одному.

— Расскажи хотя бы, что он затевает, этот твой царь.

— Это можно. — Англичанин заправил рубаху в брюки. — Он собирается устроить какой-то обряд, чтобы вернуть жизнь костям Анны, ну, чтобы воскресить ее из мертвых. И она, вооружившись огненным мечом, прольет огонь и серу на своих врагов и приблизит Армагеддон. — Он улыбнулся. — Видишь? Я пробыл здесь слишком долго. Усвоил их выражения.

— И когда это произойдет?

— В полночь, конечно. Самое подходящее время для вызова мертвых, так ему сказали астрологи.

— А что я? Мне в этом действе назначена какая-то роль?

Впервые Мейкпис смутился.

— Ну… да. — Он почесал себе подбородок. — Он очень большой приверженец Ветхого Завета, наш царь Ян. Для него твоя казнь представляется жертвоприношением. Он не потребовал, чтобы это сделал я, за что я благодарю Бога. Хотя ты, может быть, и не поблагодаришь. Он… э-э… планирует что-то другое.

— Но это будет частью церемонии?

— По-моему, да. — Англичанин выглядел все таким же встревоженным. Он подался вперед. — Послушай, я мог бы… мог бы сказать, что ты напал на меня. Что у тебя было оружие, и я… мне пришлось… э-э… — Он вытащил из ножен кинжал. — Я избавил бы тебя от боли. А боль будет. Ты же видел, что он сделал со своей женой.

Жан размял затекшие руки, вытянул ноги. Неужели прошло всего три месяца с тех пор, как Фуггер предложил ему столь же легкий исход из другой тюрьмы — клетки виселицы? Тогда это звучало так же соблазнительно, как и сегодня. И все же, если бы он тогда согласился на то предложение, его враги уже совершили бы страшное зло, воспользовавшись рукой Анны Болейн. Его отказ по крайней мере отсрочил преступление. И это позволило ему мимолетно увидеть иную любовь, о существовании которой в этом мире он уже успел забыть.

— Спасибо, но я откажусь. Я пока дышу, и поэтому у меня осталась надежда.

— Боюсь, очень слабая.

— Она станет немного сильнее, подкрепленная этим кинжалом, что висит у тебя на поясе.

Мейкпис посмотрел вниз, на кинжал, и покачал головой:

— Он у тебя и минуты не останется. Слишком велик, видишь? — Длинный клинок блеснул в свете факела. — Но… не знаю. — Он запустил руку себе под куртку, за спину. — Может быть, тебе все-таки удастся припрятать вот этот. Если мы хорошенько подумаем.

На его ладони оказался тонкий кусок темного металла длиной от основания пальцев до середины запястья.

— Ты когда-нибудь видел такое? Называется пистоль. В честь города Пистойя — слышал? Недалеко от Флоренции. Ее называют еще «городом наемных убийц». И не зря. Там у всех при себе такие. — Урия подбросил пистоль в воздух и ловко поймал. — Его можно метать. Он очень острый и настолько хорошо откован, что его можно сгибать почти вдвое, а потом снова распрямить. Этот — мой маленький любимец, выручал меня дюжину раз. — Его глаза заблестели при воспоминании. — Но привязываться к оружию не годится, правда? Вот что я тебе скажу: я обменяю его на твой меч.

— На мой меч?

— Угу. Я спас его во время той свалки наверху. Сам я больше не намерен отрубать головы. На мое новое золото я куплю себе новую профессию — стану хозяином постоялого двора. Не придумать лучшей вывески, чем меч, который срубил голову королевы.

Жану не требовалось раздумывать долго. Англичанин прав: привязываться к оружию нехорошо.

— Договорились. И где мы могли бы…

Рана на груди, полученная в Сиене, во время схватки с охранниками Яна немного разошлась. Сейчас Мейкпис обратил на это внимание. Когда англичанин задел ее, заставив Жана застонать, оттуда начала сочиться кровь.