Франкенштейн: Мертвый город

– Эй, подождите! – воскликнул я. – А как я все это объясню маме?

– А что тут объяснять? Мисс Ева Адамс – опасная и непредсказуемая особа. Она…

– Я не рассказывал маме ни о Еве Адамс, ни об угрозе ножом, ни о полароидной фотографии, на которой я сплю. Ничего такого.

Мистер Иошиока моргнул, словно я внезапно начал расплываться у него перед глазами и он пытается вернуть четкость.

– Почему ты не рассказал ей о таких важных событиях?

– Это сложно.

Его взгляд напомнил мне кого-то еще, только сначала я не мог понять, кого именно, но дошло до меня быстро: так смотрела на меня сестра Агнес в те редкие дни, когда я приходил в школу святой Схоластики, не полностью выполнив домашнее задание.

– Ты не похож на мальчика, который лжет своей маме.

– Я не лгал маме о Еве Адамс. Просто не упомянул о ней, вот и все.

– Наверное, если крепко подумать, мы сумеем найти отличие первого от второго.

– Я не хотел ее тревожить. Ей и так хватает забот.

Мистер Иошиока положил латунную пластину и карандаш на пол, взял гвоздь и молоток.

– Я объясню твоей маме, что тревожился о вас, потому что вы живете одни во времена разгула преступности. Поэтому установил в вашей квартире такую же цепочку, как в своей.

– Да, конечно, но почему именно нам?

– Прости?

– Почему не поставить цепочку на дверь миссис Лоренцо и на все остальные двери, почему только на нашу?

Он улыбнулся и кивнул.

– Разумеется, потому, что ты – мой друг, а другие – просто соседи, многие из которых никогда не разговаривали со мной, и никто не приносил мне печенье.

– Ладно, хорошо, но моя мама не знает, что мы – друзья.

– Ты принес мне печенье, мы вместе пили чай, мы оба знаем, что Ева Адамс – опасная особа. Мы – мужчины с разным жизненным опытом, но мыслим одинаково. Разумеется, мы друзья.

Когда он сказал «мужчины», я полюбил его, как любил дедушку Тедди. Он не сделал паузу перед этим словом, не произнес его с каким-то расчетом, искренне включил меня в число взрослых и зрелых.

– Видите ли, – смущенно пролепетал я, – я не сказал маме, что принес вам печенье и пил с вами чай.

До сорока лет мистеру Иошиоке оставалось не так и много, но морщин на его лице было не больше, чем на моем, возможно, потому, что в драматических ситуациях он не демонстрировал сильных эмоций. Чуть улыбался, едва хмурился, и о его эмоциях приходилось судить только по глазам. Вот и теперь лицо не изменилось, но в глазах и в голосе читался упрек.

– Похоже, ты скрываешь от своей мамы больше, чем рассказываешь ей.

– Нет, что вы, – меня охватил стыд. – Мы делимся всем. Правда. Иногда она называет меня сорокой, потому что я говорю и говорю, не могу остановиться. Просто расскажи я ей о печенье и чае, мне пришлось бы рассказать о Еве Адамс, а я не хотел этого делать…

– …чтобы не тревожить ее. У нее и так хватает забот, – закончил он за меня.

Внезапно мне открылся другой вариант решения нашей проблемы.

– Знаете, вместо того чтобы вешать на дверь цепочку, мы можем позвонить в полицию и рассказать им, что мисс Ева Адамс из квартиры 6-В что-то делает с вонючими химикатами, возможно, намеревается нас взорвать или что-то в этом роде.

Я не мог побледнеть, но сразу замечал, когда белые люди бледнели или краснели. Мистер Иошиока не был, конечно, белым, его кожа отливала бронзой, но при упоминании полиции она посерела, словно в бронзу подлили свинца, если такое возможно.

– Никакой полиции, – отрезал он.

– Наоборот. Это вариант. Они туда поднимутся, и ей придется им открыть. Если она задумала что-то плохое, а мы знаем, что она задумала, тогда копы это увидят и арестуют ее. После чего ей уже не придется думать о мести нам или чем-то таком.

Он покачал головой. Теперь в цвете кожи преобладал свинец, а не бронза.

– Никакой полиции. Плохая идея.

– Почему это плохая идея?

– Не всей полиции можно доверять, Иона Керк.

– Это я знаю. Мы все знаем. Но эта женщина… любой увидит, что она – беда. И не все копы продажные. Даже не большинство.

– Дело не в продажности. Иногда они видят, что творится плохое, знают, что это плохое, и многим это не нравится, но они этого не предотвращают.

– Почему не предотвращают?

– Возможно, боятся. Возможно, у них нет уверенности в себе. Возможно, они цепляются за свою работу. Они должны подчиняться начальству.

– Какому начальству?

– Начальнику полиции, мэру, губернатору, президенту. Начальства у них много. – Он приставил гвоздь к одной карандашной точке, ударил по шляпке, расшатал гвоздь и вытащил. – Исходная дырка для сверла, – объяснил он, словно я спрашивал.

– Мне это все равно не нравится, – гнул я свое, наблюдая, как появляются еще три исходные дырки. – Что я скажу маме?

– Ты сможешь просто ничего не говорить. Такой подход у тебя уже сработал.

Я подумал, что в его голосе слышится легкий сарказм, но точно сказать не мог.

– Мне придется что-то сказать, когда она спросит, откуда взялась дверная цепочка.

– Может быть, она не спросит.

– Обязательно спросит, будьте уверены.

– Если сразу не заметит, то сразу и не спросит.

Он взял ручную дрель, с уже вставленным сверлом, и начал сверлить одну из исходных дырок.

Мне пришлось возвысить голос, чтобы перекрыть треск вращающихся шестеренок.

– Как мама может не заметить? Это же сверкающая латунь.

– Она может предположить, что дверную цепочку установил мистер Смоллер.

– А если она его спросит?

Мистер Иошиока перенес дрель ко второй дырке и начал вращать рукоятку.

– Ты волнуешься о пустяках, Иона Керк. Тогда как волноваться нужно только из-за больших проблем. Жизнь принесет их тебе предостаточно.

– Но, послушайте, я пытался быть мужчиной в доме, то есть не озадачивал маму тем, что мог решить сам. И я не тревожил ее одним, потом другим, третьим, четвертым, и попал в ситуацию, когда она безумно разозлится на меня за то, что я столько скрывал, и будет права.

Мистер Иошиока перестал вращать ручку дрели, посмотрел на меня.

– А вот это достаточно большая проблема, чтобы волноваться из-за нее.

32

Самое забавное – все мои волнения из-за дверной цепочки оказались напрасными.

Каждый вечер мама запирала на ночь дверь, иногда раньше, иногда позже, забирая меня от миссис Лоренцо после выступления в клубе. Привычно поворачивала барашки врезных замков и закрывала дверь на цепочку, не спрашивая о том, откуда она взялась. На пятый или шестой день после того, как мистер Иошиока поставил дверную цепочку, где-то в половине первого ночи она вдруг осознала, что цепочка была здесь не всегда.