Франкский демон

Раурт во все глаза уставился на защитника. Indicium Dei — Божий суд? Ордалия — установление истины перед Господом — поединок, испытание огнём, водой или железом? [23]

Как и всякий человек своего времени, Раурт верил в Бога, по крайней мере, признавал существование высшей силы, некоего всевидящего ока, перед которым не скроешь правды, как ни старайся. Он знал, что невиновен в смерти иерусалимского сенешаля, но... он так же слышал кое-что о результатах таких испытаний. Считалось, что вездесущий Господь защитит праведника, и тот не утонет, погружаемый в воду, не сгорит, проходя между двумя разведёнными рядом кострами.

23

Подобные методы установления истины, в том числе и судебные поединки, весьма решительно осуждались церковью. Папы грозили участвовавшим в них всяческими карами, однако в Святой Земле, в частности в графстве Триполи, никто, похоже, и не подозревал о том, каким страшным грехом является ордалия.

Праведника... Вот это-то и смущало. Одно дело считать себя правым, а другое — праведником. Так ли уж чиста его совесть? Пусть не запятнана она кровью Милона де Планси, но... кто в былые времена ездил гонцом к Нур ед-Дину, привозил ему важные сведения о делах, творившихся при дворах христианских властителей Утремера? Кто участвовал в заговоре, составленном с целью открыть язычникам ворота Антиохии? Кто помог предать в руки нехристей одного за другим двух её князей? И хотя случилось всё это давно, двадцать пять, двадцать, пятнадцать, семь лет назад, разве всесильный и всевидящий Господь мог забыть такое? Больше того, разве он, Раурт-Рубен, не имеет отношения к смерти христианского государя, короля Бальдуэна Третьего? Так станет ли Господь щадить такого человека? Не будет ли Божий суд страшнее суда человеческого?

Вестоносец во все глаза уставился на защитника и понял — выхода нет.

— Мессиры! Я — невиновен в преступлении, в котором ныне обвиняют меня! — воскликнул он, когда нобли умолкли. — Требую суда перед Господом!

Раймунд знал, что не может отказать в подобной просьбе, да он и не собирался делать этого.

— Хочешь? Значит, получишь! — проговорил он еле слышно и, выехав вперёд, обратился к своим вассалам: — Наш долг, господа, уважать права обвиняемого. Да будет так!

— Да будет так! — дружно воскликнули бароны.

— Рыцарь Раурт из Тарса, — продолжал Раймунд. — Высшая Курия графства Триполисского уважает ваше право и перед лицом Всевышнего назначает вам испытание... железом. Если оно не причинит вам вреда, все обвинения против вас будут сняты, и вы покинете суд человеком, честное имя которого будет восстановлено. Если же Господь, явив нам неоспоримые свидетельства вашей вины, покроет вашу кожу язвами и тем уличит вас в совершении преступления, вы будете преданы позорной казни через повешение. Испытание состоится сегодня в предзакатный час.

Он собирался уже подвести итог заседанию, но, повернувшись в сторону защитника, увидел, что тот хочет попросить слова:

— Вы хотите сказать что-то ещё, мессир?

— Государь, — льстиво улыбаясь, проговорил вельможа. — Позвольте мне молвить лишь одно слово.

— Позволяю.

— Приговорённому к испытанию перед Господом требуется время, чтобы помолиться и покаяться в грехах, очиститься от них, дабы они не застилали око Его и мог Он судить только о том, виновен или невиновен этот человек в совершении данного конкретного преступления.

Тут бы Раймунду и сказать: «Вы что, мессир, сомневаетесь в остроте зрения Господа Бога, его способности отделять зёрна от плевел?» — или напомнить защитнику о том, что, например, у древних греков богиня правосудия носила на глазах повязку, как раз для того, чтобы ничего не видеть, а только слышать, поскольку, как казалось всё тем же грекам, это как нельзя лучше способствовало вынесению справедливых приговоров.

Впрочем, вероятно, граф, человек для своего времени весьма образованный, всерьёз сомневался, что сеньору Ботруна известно, кто такая Фемида, или же бальи Иерусалимского королевства не пожелал в очередной раз спорить с вассалами Так или иначе он согласился.

— Суд состоится через три дня, — произнёс Раймунд. — В течение этого времени обвиняемому будет предоставлена возможность помолиться, а также покаяться в грехах и получить наставления священника. С этим всё. Позвольте, досточтимые сеньоры, поблагодарить вас за ваши труды и разрешите считать наше собрание закрытым.

Так Раурт получил отсрочку, а его защитник шанс хоть что-нибудь выяснить. Перво-наперво он решил заново допросить свидетелей, однако оба они оказались более неспособными давать показания. Взрослый очевидец гибели сенешаля Иерусалимского был обнаружен мёртвым около дворцовой конюшни с куском хлеба, застрявшим в горле. Бедняга слишком поздно вспомнил о необходимости закусывать, и несусветное количество вина, выпитого накануне, сделало его неспособным прожевать сухую хлебную корку.

Что же до Барнабы, то он попросту исчез, словно бы его и не было.

На вопрос Плибано, не кажется ли ему всё это, по меньшей мере, странным, Раймунд пожал плечами и дал понять, что, во-первых, не собирается отменять приговора Курии, во-вторых, не желает больше обсуждать данное дело.

Впрочем, иного ответа пизанец и не ждал.

VIII

В конце февраля, когда в Иерусалим пришла весть о том, что схвачен виновник смерти Милона де Планси, архиепископ Кесарии находился в столице, где в последнее время бывал чаще, нежели в своей епархии.

Несмотря на то что патриарх Аморик планировал послать на суд в Триполи в качестве представителя клира Церкви Гроба Господня канцлера двора и архидьякона Тирского Гвильома — тот как раз находился в Тире, а Тир, как известно, куда ближе к столице графства, чем Иерусалим, — Ираклий настоял на том, чтобы отправили его. Престарелый первосвященник королевства довольно быстро сдался под напором молодого и энергичного кесарийского святителя. Король, послушавшись совета матери, также не стал возражать.

Перед отъездом Ираклий, разумеется, не мог не заглянуть в гости к даме своего сердца. В последнее время Графиня, получившая разрешение бывать при дворе, так же всё чаще живала в столице. Она убедила Высшую Курию в том, что в преддверии замужества принцессе необходимо привыкнуть к светской жизни, и добилась, чтобы Сибилле позволили покинуть святую обитель на Елеонской горе и поселиться в Иерусалиме.

Нельзя сказать, чтобы девушке слишком уж нравились подобные перемены, она и желала их, и страшилась будущего, жизнь в монастыре под неусыпным оком аббатисы, двоюродной бабки Иветты, нравилась Сибилле, но сестра тяжелобольного короля не могла, конечно, и мечтать о духовной карьере. Девушке предстояло выйти замуж, получить вместе с супругом в удел Яффу и Аскалон, родить мальчика или даже нескольких мальчиков и дождаться, когда старший из них войдёт в возраст, чтобы снять тяжкое, непосильное бремя власти с плеч несчастного Бальдуэна ле Мезеля.

Конечно, существовала и другая наследница, способная в будущем произвести потомство, сводная сестра Сибиллы, принцесса Изабелла. Однако ей было лишь три года, Сибилле же скоро исполнялось пятнадцать, иные замужние дамы в её годы рожали уже второго ребёнка.

Принцесса знала, что как раз в рождении детей и состоит её предназначение, её долг, однако при всём при этом имела весьма смутное понятие о том, как его исполнять. Так уж вышло, что монахини, и в том числе сама принцесса-аббатиса Иветта, старшие сестры которой — например, бабка Сибиллы, Мелисанда, или мать прокуратора королевства, графиня Одьерн — куда лучше разбирались в данном предмете, допустили серьёзный пробел в воспитании питомицы. Вероятно, сёстры худо разбирались в таких вопросах или же просто забыли познакомить будущую королеву Утремера с азами теории взаимоотношения полов. Хуже того, теперь, когда родная мать старалась вызвать дочь на откровенный разговор о предстоящем супружестве, Сибилла неизменно опускала глаза долу, краснела и в огромном внутреннем напряжении ждала, когда же родительница оставит скользкую тему.