Франсуа де Ларошфуко. Максимы. Блез Паскаль. Мысли. Жан де Лабрюйер. Характеры

72

Работа над подлинниками – занятие необыкновенно полезное: это самый короткий, верный и приятный путь к приобретению познаний. Прибегая к подлиннику, вы все получаете из первых рук, черпаете из источника; поэтому читайте и перечитывайте его, заучивайте наизусть, цитируйте при случае, вникайте в смысл во всей его глубине, сложности и противоречивости, старайтесь постичь идеи автора, делайте из них выводы. Я советую вам поставить себя на место первых комментаторов текста: пытайтесь до всего дойти сами и только в крайнем случае следуйте ходу их мыслей и перенимайте их точку зрения. Помните: их взгляды – не ваши, поэтому вам легко в них запутаться, тогда как мнения, рожденные вашим собственным разумом, навсегда остаются при вас; их легко вспомнить, когда вы приходите к кому-нибудь за советом, когда вы спорите или просто беседуете. Кроме того, вам будет приятно убедиться, что вас не остановили трудности, казалось бы непобедимые, перед которыми стали в тупик комментаторы и ученые, столь изобретательные, хитроумные и полные никому не нужной эрудиции, ибо они блистают ею там, где и без них все ясно и понятно даже непосвященным.

Применяя эту методу, вы увидите, что лишь из-за человеческой лени педантам удалось так увеличить библиотеки, нисколько их не обогатив, и похоронить тексты под грудой комментариев; при этом лень действует против самой себя и самых дорогих своих интересов, ибо, чем больше на свете книг и исследований, тем больше надобно трудиться – а как раз трудиться лени и не хочется.

73

Что руководит людьми, когда они выбирают себе тот или иной образ жизни, ту или иную пищу? Забота о здоровье и правильном режиме? Не думаю. Один народ ест мясо после плодов; другой – плоды после мяса; третий начинает трапезу одними плодами, а кончает другими. Разум ли тут причиной или обычай? Разве о здоровье думают мужчины, когда носят глухие камзолы с воротниками и брыжами, – те самые мужчины, которые так долго ходили с открытой грудью? Разве они пекутся о пристойности, когда носят одежду, в которой умудряются казаться голыми? И разве женщины, открывающие грудь и плечи, крепче здоровьем и равнодушнее к требованиям приличия, чем мужчины? Можно ли назвать скромностью то чувство, которое побуждает женщин закрывать не только ноги, но даже ступни, и в то же время требует от них, чтобы они обнажали руки выше локтя? Кто внушил не* когда людям, что на войне надо либо защищаться, либо нападать и потому следует всегда иметь при себе оборонительное и наступательное оружие? Почему они отказываются от него ныне, почему посылают безоружных и одетых в одни куртки землекопов работать под перекрестным огнем противника, между тем как сами надевают высокие сапоги, даже когда едут на бал? Были мудры или простоваты наши отцы, которые сочли бы этот обычай вредным для государя и страны? Впрочем, каких героев почитаем в нашей истории мы сами? Дюгеклена, Клиссона, Фуа, Бусико – а ведь все они носили шлем и панцирь!

Кто может объяснить, почему иные слова в нашем языке процветают, а другие стали отверженными? Ains [261] погибло, и даже гласная, которой оно начинается, такая удобная для связывания его с предыдущим словом, не спасла его: оно уступило дорогу другому односложному слову [262]– своей, можно сказать, анаграмме. Certes [263] прекрасно в своей старости и на закате дней все еще полно сил: поэзия любит его, и наш язык весьма обязан авторам, которые, невзирая на нападки критиков, употребляют его в прозе. Мы не должны были отказываться от слова maint [264] – это истинно французское слово так легко укладывается в любое выражение! Moult, [265] хотя и перешло к нам из латыни, но также в свое время было очень в ходу, и я не вижу, чем Ьеаисоир [266] лучше, нежели moult. Каким только гонениям не подвергалось саг, [267] хотя заменить его у нас нечем: не найди оно защитников среди людей образованных, быть бы ему изгнанным из языка, которому оно так долго служило. В дни своего расцвета cil [268] было одним из прелестнейших французских слов: поэты скорбят о том, что оно состарилось. Douloureux [269] так же естественно происходит от слова douleur, [270] как от слова chaleur [271] происходят слова chaleureux [272] и chaloureux. [273] Последнее употребляется все реже, хотя оно было полезно языку и точно выражало то, что лишь частично выражает chaud. [274] Рядом с valeur [275] должно было сохраниться valeureux, рядом с haine [276] – haineux, с peine [277] – peineux, с frtiit [278] – fructueux, с pitie [279] – pitieux, с joie [280] – jovial, с foi [281]– feal, с cour [282] – comtois [283] , с gife [284] – gisant, [285] с haleine [286] – halene, с vanterie [287] – vantard, с mensonge [288] – mensonger, с coutume [289] – coutumier; существуют же вместе с part [290] – partial, вместе с point [291] – pointu [292] и poititilleux, [293] с ton [294] – tonnant, с son [295] – sonore, с frein [296] – effrene, [297] с front [298] – effronte, [299] с ris [300] – ridicule, с loi [301] – loyal, [302] с cocur [303]– cordial, с bien [304] – benin, [305] с mal [306] – malicieux. Heur [307] легко было поместить там, где не станет bonheur; [308] создав такое истинно французское прилагательное, как heureux, [309] оно перестало существовать. Поэты иногда еще пользуются им, но не столько по доброй воле, сколько по требованию размера. Issue [310] процветает, а породившее его issir упразднено, в то время как fin [311] здравствует, а его детище finer умерло; cesse [312] и cesser существуют иа равных правах. Verd [313] не образует больше verdoyer, fete [314]– fetoyer, larme [315] – larmoyer, deuil [316] – se douloir и se condouloir, joie – s'ejouir, хотя то же слово joye образует se rejouir и se conjouir, точно так же как orgueil [317] образует s’enorgueillir. Прежде о людях говорили собирательно gent: [318] это легко произносимое слово вышло из употребления, а вместе с ним и слово gentil. Мы говорим diffame, [319] но забыли, что происходит оно от устарелого fame, [320] часто произносим curieux, [321] , но не помним сиге. [322] Мы отказались от si que в пользу de sorte que или de maniere que, [323]– ot de moi в пользу pour moi или quant a moi, [324] от je sais que cest qu’un mal в пользу je sais ce que c’est quun mal, [325] хотя говорить по-старому было проще: в первых двух случаях помогала аналогия с подобными же латинскими выражениями, а в последнем – фраза была на одно слово короче и ее удобнее было произносить в надгробных речах. Обычай выбрал par consequent вместо par consequence, [326] но еп consequence вместо еп consequent, [327] faqons de fairee вместо manieres de faire, [328] но manieres d'agir вместо fagons d’agir; [329] предпочел глагол travailler глаголу ouvrer, [330] etre accoutume – soulior, [331] соnvenir – duire, [332] faire du bruit – bruire, [333] injurier – vilainer, [334] piquer – poindre, [335] faire ressouvenir – ramentevoir. [336] Pensees заняли место pen- sers, [337] которые так чудесно выглядели в стихах. Мы говорим grandes actions, а не prouesses, [338] louanges, а ие loz, [339] mechancete, а не mauvaistie, [340] porte, а не huis, [341] navire, а не nef, [342] armee, а не ost, [343] monastere, а не monstier, [344] prairies, а не prees… [345] А ведь все эти одинаково прекрасные слова могли бы жить рядом в языке, безмерно обогащая его! Обычай путем прибавления, изъятия, перестановки или изменения нескольких букв обратил fralater в frelater, [346] preuver в prouver, [347] proufit в profit, [348] froument в froment, [349] pourfil в profil, [350] pourveoir в provision, [351] pourmener в promener, [352] pourmenade в promenade. [353] Тот же обычай требует, чтобы прилагательные habile, utile, facile, docile, mobile, fertile [354] одинаково оканчивались и в мужском и в женском роде, тогда как vil [355] в женском роде дает vile, a subtil [356]– subtile. Он изменил старинные окончания некоторых слов, превратив seel в sceau, [357] mantel в manteau, [358] capel в chapeau, [359] coutel в couteau, [360] hamel в hameau, [361] damoisel в damoiseau, [362] jouvencel в jouvenceau; [363] при этом мы никак не можем сказать, что французский язык много выиграл от этих замен и подстановок. Так ли уж полезно для языка во всем подчиниться обычаю? Не лучше ли стряхнуть гнет его деспотической власти? А если следовать обычаю, то надо вместе с тем прислушиваться и к голосу разума, который подсказывает нам, как избежать путаницы, и вместе с тем помогает определять корни слов и связь, существующую между живым языком и языками, его породившими.

261

Но (франц.).

262

Mais. (Прим. автора.)

263

Конечно

264

неоднократный, не одни

265

очень, весьма

266

очень, весьма

267

ибо, по скольку

268

этот

269

болезненный

270

боль

271

тепло

272

горячий, пылкий

273

горячий, пылкий

274

теплый, горячий

275

доблесть, ценность

276

ненависть

277

тягота, горе

278

плод

279

жалость

280

радость

281

вера, верность

282

двор

283

учтивый

284

жилище

285

лежащий, расположенный

286

дыхание

287

хвастовство

288

ложь

289

обычай

290

часть

291

точка

292

остроконечный

293

мелочный, обидчивый, колючий;

294

звук, тон

295

звук

296

узда

297

разнузданный

298

лоб

299

нахальный

300

смех

301

закон

302

верный

303

сердце

304

благо

305

благодушный

306

зло

307

счастье

308

счастье

309

счастливый (франц.)

310

Выход

311

хитрый

312

остановка, перерыв

313

зеленый

314

праздник

315

слеза

316

грусть, горе

317

гордость

318

народ, люд

319

опозоренный

320

слава, молва

321

любопытный

322

забота, внимание

323

так что, таким образом

324

что касается меня

325

я знаю, что такое недуг

326

следовательно

327

вследствие

328

характер поступков

329

способ действий

330

работать

331

иметь обыкновение

332

подобать

333

шуметь

334

оскорблять, бранить

335

колоть

336

напоминать

337

мысли

338

подвиги

339

похвалы

340

злобность

341

дверь

342

корабль

343

войско

344

монастырь

345

луга

346

подделывать вино

347

Доказывать

348

прибыль, выгода

349

пшеница

350

профиль

351

провизия, запас

352

вести на прогулку

353

променад, место для прогулок

354

ловкий, полезный, легкий, послушный, подвижный, плодородный

355

подлый

356

тонкий, деликатный

357

печать

358

плащ, пальто

359

шляпа

360

нож

361

поселок

362

юный дворянин

363

юнец (франц.)

Лучше ли писали наши предки, чем пишем мы? Превосходим ли мы их в умении выбирать нужные слова, в изяществе слога, в ясности и сжатости изложения? Об этом много спорят, но не могут прийти ни к какому решению. Споры эти вовек не кончатся, если мы будем следовать примеру тех, кто сравнивает какого-нибудь бездарного писаку прошлого века с нашими самыми прославленными авторами, стихи Лорана, которому платили деньги, чтобы он больше не писал их, со стихами Маро и Депорта. Чтобы найти правильный ответ, нужно противопоставить один век другому, сопоставить одно превосходное произведение с другим, например лучшие рондо Бенсерада и Вуатюра с теми рондо, которые я привожу ниже; история сохранила нам эти стихи, но кто и когда их написал, мы не знаем.

Давным-давно, меж рыцарей блистая, Ожье неверных в их стране разил. Он, жалости к язычникам не зная, Великие дела там совершил. Изъездил свет от края и до края И воду юности себе добыл. Был стар Ожье. Ушла весна младая, А вместе с ней погас н юный пыл Давным-давно. Но лишь водой волшебной он омылся, Как тут же на глазах переменился И стал таким, как в прежние года… Увы, увы! Все это – небылицы. Мне жаль вас, перезрелые девицы: Вам в той воде уже пришла нужда Давным-давно. Сей славный муж – пример для всех времен, Достойный лавров н хвалы премногой: В обман нечистой силою введен, Он сочетался браком с козлоногой. До правды все же доискался он, Но страх отринул, совладал с тревогой, За что был до небес превознесен Людской молвой, придирчивой и строгой, Сей славный муж. Узнав, как он отважен и умен, Дочь короля взяла его в полон, Хотя слыла средь многих недотрогой. С кем жить спокойней – с женщиной земною Иль с ведьмою хвостатой и двурогой – Постигнуть мог с отменной полнотой Сей славный муж.

Глава XV О ЦЕРКОВНОМ КРАСНОРЕЧИИ

1

Христианская проповедь превратилась ныне в спектакль. Евангельское смирение, некогда одушевлявшее ее, исчезло: в наши дни проповеднику всего нужнее выразительное лицо, хорошо поставленный голос, соразмерный жест, умелый выбор слов и способность к длинным перечислениям. Никто не вдумывается в смысл слова божьего, ибо проповедь стала всего лишь забавой, азартной игрой, где одни состязаются, а другие держат пари.

2

Светское красноречие, процветавшее при Леметре, Пюселе и Фуркруа в залах судебных заседаний, теперь уже не в ходу там; оно переселилось на церковную кафедру, где ему не должно быть места.

Красноречие царит ныне даже у подножия алтаря, там, где свершаются таинства; миряне судят проповедников, бранят их или одобряют, но они равно холодны и к той проповеди, которая им по вкусу, и к той, которой они недовольны. Оратор одним нравится, другим нет, но в обоих случаях он никого не исправляет, ибо и не пытается никого исправить.

Смиренный ученик внимает словам учителя, извлекает пользу из его наставлений и, в свою очередь, становится учителем. Человек, преисполненный гордыни, критикует проповедь, словно это книга какого-нибудь философа, но в конце концов так и не набирается ни христианских добродетелей, ни ума.

3

Пока не явится человек, который, проникшись духом святого писания, начнет просто и убедительно толковать народу слово божье, до тех пор у ораторов и риторов отбоя не будет от поклонников.

4

Цитаты из светских книг, ненужные отсылки, пустой пафос, антитезы, гиперболы больше не в ходу; скоро проповедники перестанут рисовать в своих речах портреты великих людей и ограничатся толкованием Евангелия, которое всегда волнует сердца и обращает слушателей к истинной вере.

5

Он появился наконец – человек, которого я не чаял увидеть в наше время и все же ожидал с таким нетерпением! Придворные рукоплескали ему-одни потому, что наделены разумом, другие потому, что стараются соблюдать благопристойность. Вещь неслыханная! Они покинули королевскую капеллу, дабы вместе с народом внимать слову божьему из уст этого святого человека. [364] Но столица оказалась другого мнения: прихожане – вплоть до церковных старост – покинули храмы, где он проповедовал; пастыри были стойки, но паства разбежалась, привлеченная ораторами соседних церквей. Мне следовало бы предвидеть это и не утверждать, что едва такой человек явится, как все пойдут за ним, едва он заговорит, как все кинутся его слушать: я должен был знать, как неодолима в человеке- да и во всем сущем – сила привычки! Вот уже тридцать лет, как люди внемлют риторам, декламаторам, перечислителям и без ума от всех, кто живописует в полный рост или в миниатюре. Еще совсем недавно проповедники сочиняли такие неожиданные, блестящие, острые концовки и переходы, которые были под стать эпиграммам; должен признать, что теперь они стали скромнее и речи их подобны обыкновенным мадригалам. Каждая проповедь неукоснительно, с математической точностью предлагает вашему вниманию три раздела: в первом доказывается то* го, во втором – то-то, в третьем – то-то. Таким образом, сначала вас убедят в одной истине, и это будет первым разделом речи; потом убедят во второй, и это будет вторым разделом; напоследок убедят в третьей, и это будет третьим разделом. Первый раздел просветит вас по части одного из важнейших догматов вашей веры, второй – по части второго, не менее важного, последний – по части третьего, важнейшего из всех; впрочем, за недостатком времени его придется отложить до следующей проповеди; наконец, чтобы несколько сократить проповедь и составить план… «Опять план! – восклицаете вы. – Какое длинное вступление к речи, на которую остается всего лишь три четверти часа! Чем старательнее втолковывают мне и разъясняют ее суть, тем больше я запутываюсь». Вы совершенно правы: таково обычное следствие нагромождения мыслей, которые, по существу, сводятся к одной-единствен* ной и непомерно утомляют память слушателей. Нынешние проповедники так цепляются за эти длиннющие разделы, словно без них нет истинной веры и благодати. Но как, скажите на милость, могут хоть кого-нибудь наставить подобные апостолы, если паства с трудом понимает, о чем они ведут речь, не способна уследить за ходом их доказательств, то н дело теряет нить рассуждения? Я не прочь бы прервать буйный поток их красноречия просьбой остановиться и дать хоть минуту передышки себе и своим слушателям. Суетные проповеди, слова, брошенные на ветер! Времена всенародных толкований Евангелия прошли, их не вернули бы даже св. Василий или Иоанн Златоуст: паства разбежалась бы по другим приходам, лишь бы не слышать их голосов, их простодушных назиданий. Люди – во всяком случае, большинство людей – любят пышные фразы и периоды, восхищаются тем, чего не понимают, и верят, что достигли высот премудрости, если высказывают предпочтение первому или второму разделу, последней или предпоследней проповеди.

364

Капуцин отец Серафим (Прим. автора)

6

Меньше века тому назад французская книга состояла из страниц, написанных по-латыни, в которых были вкраплены французские фразы и слова. Одна за другой шли выдержки, примечания, цитаты. В вопросах брака и завещания судьями выступали Овидий и Катулл; вместе с пандектами Юстиннана они приходили на помощь вдовам и сиротам. Духовное было столь прочными узами связано со светским, что они не разлучались даже на церковной кафедре: с нее поочередно звучали слова то св. Кирилла, то Горация, то св. Киприана, то Лукреция. Положения св. Августина и отцов церкви подкреплялись цитатами из поэтов. С паствой беседовали по-латыни, к женщинам и церковным старостам долгое время обращались по-гречески. Чтобы так плохо проповедовать, нужно было очень много знать. Иные времена, иные песни: текст берется по- прежнему латинский, но проповедь произносится на французском языке – и притом отличном! Евангелие даже не цитируется. Сегодня, чтобы хорошо проповедовать, можно почти ничего не знать.

7

Церковные кафедры больших городов избавились наконец от схоластического богословия, изгнав его в провинциальные городишки и деревни, где оно должно просвещать умы и наставлять на путь истинный землепашцев и виноградарей.

8

Если проповедь нравится народу своим цветистым слогом, доступной всем моралью, умелыми повторениями, блестящими выпадами и живыми описаниями, значит проповедник умен; но этого мало: истинно мудрый проповедник пренебрегает подобными красотами, столь противными духу Евангелия: он проповедует просто, горячо, по-христиански.