Фреска судьбы

— Пирогов, подержите его, пожалуйста, — попросил Алеша. — Мне нужно умыться.

На руках у Пирогова младенец продолжил угукать, чем привел толстяка в совершеннейший экстаз.

Алеша тем временем сходил к колодцу и умылся. Вернулся — мокрый, красный, возбужденный. Остановился возле деревенских жителей, все еще толкущихся поодаль и наслаждающихся зрелищем догорающей, затянутой клубами черного дыма хаты, и громко сказал:

— Эй! У этого малыша есть родственники? Кто-нибудь может забрать его к себе?

Народ безмолвствовал.

— Я спрашиваю — может кто-нибудь забрать к себе ребенка и позаботиться о нем? — повторил Алеша еще громче и сделал шаг к толпе.

Люди слегка отшатнулись, затем стали расходиться, стараясь не встречаться с Алешей взглядом. Через минуту от толпы остался всего один старик.

— Вы хотите забрать ребенка? — спросил его Алеша.

Старик покачал лысой головой.

— Чего же вы стоите?

— Никто его не возьмет, — сказал старик дребезжащим голоском. — В деревне голодно. Скотину и хлеб офицеры забрали. А этот мало что младенец, так еще и обгоревший.

— Со здоровьем у него все будет хорошо, — сказал Алеша. — Он поправится.

Старик усмехнулся, обнажив гнилые остатки зубов.

— Ну да, поправится. Как же. Ты знаешь что… В городе есть приют, как раз для таких малюток, как он. Свези его туда, коли есть охота. А здесь ему не жить. Только до города он у вас все одно не дотянет. Мария, мать его, гулящая была. И этого не знамо от кого прижила. Вот теперь Бог ее и покарал.

— Глупости! — сердито сказал ему Алеша. — Что вы можете знать о Божьем провидении!

— Что все знают, то и я, — ответил старик. — Греховодила мамка, теперь малышу за грехи ее ответ держать. Он ведь даже не крещеный у нее. Две недели уж как народился, а в церковь снести все недосуг было дуре. Теперь вот в аду жариться будет.

— Сами вы будете жариться в аду! — крикнул Алеша. — Не хотите помочь, так убирайтесь отсюда к чертовой матери!

Алеша вытер рукой мокрый, перепачканный сажей лоб и повернулся к товарищам.

— Надо бы ему молока раздобыть, — сказал он. — Идальго, вы не могли бы этим заняться?

— Я? Конечно. Безусловно. — Артист поднялся с корточек, огляделся и зашагал к самой чистой и основательной хате.

Вернулся он минут через десять, держа в руках маленькую глиняную крынку и старую перчатку из желтой, сморщенной кожи.

— Это для удобства, — объяснил он Алеше. — Надо проделать в пальце дыру, и малыш сможет сосать, как через соску. Насчет чистоты не беспокойтесь, помыл и обработал самогонкой.

— Самогонкой? — оживился Пирогов. — Где это вы ее взяли?

— Где взял, там больше нет. Алеша, вы когда-нибудь кормили младенца?

Алеша покачал головой:

— Нет.

— Тогда, будьте добры, передайте ребенка мне, а сами отойдите в сторонку, чтобы не отвлекать. И Пирогова с собой прихватите. Я не могу управляться с двумя младенцами одновременно.

— Пойдемте, — сказал Пирогову Алеша. — Попробуем раздобыть какой-нибудь еды. Думаю, в этом деле от нас с вами будет больше проку.

* * *

Сестра милосердия оказалась маленькой, молодой женщиной с подвижным лицом и птичьими повадками. В углу ее рта лихо дымилась папироса.

— Позвольте представиться — Павел Пирогов! — пробасил Пирогов, делая что-то вроде поклона. — А это…

— Откуда он у вас? — спросила сестра, прищурившись на Алешу и на посапывающий сверток, который он держал в руках.

— Мать погибла в пожаре, — сказал Алеша, — а родственников нет.

— Совсем никого?

— Никого.

— Представьте себе, — снова встрял в разговор Пирогов, — совершеннейший сирота. К тому же…

— Он у вас обгоревший? — резко спросила сестра милосердия, не обращая внимания на галантный лепет Пирогова.

— Да, — ответил Алеша.

— Надо его осмотреть. Дайте!

Сестра взяла младенца из рук Алеши, положила его на стол и, не вынимая папиросу изо рта, быстро и ловко распеленала.

— Грязненький, но ожогов нет, — сказала она. Провела пальцами по животу младенца, улыбнулась. — Совсем здоровенький.

— Быть того не может, — сказал артист. — Посмотрите внимательней. У него должны быть ожоги по всему животу.

Сестра вновь, на этот раз гораздо тщательней, осмотрела младенца.

— Нет, все в порядке. Вам, мой милый, показалось.

— Разрешите взглянуть?

Артист и Пирогов склонились над младенцем.

— В самом деле целый, — изумленно проговорил Пирогов.

Артист же ничего не сказал, только растерянно почесал пальцем переносицу.

— Ну? — обратился к нему Алеша. — Что вы на это скажете, господин итальянец?

— Вероятно, мы ошиблись с диагнозом. Приняли грязь за ожоги.

— Определенно, — кивнул Пирогов. — Развели панику на пустом месте.

Младенец, словно поняв, что говорят о нем, запищал и задрыгал ножками.

— Чудесный ребенок, не правда ли? — широко улыбнулся Пирогов и как бы невзначай тронул сестру за талию.

— Нужно перепеленать его в чистую пеленку, — сказала сестра. Посмотрела на грязную тряпку, в которую был завернут младенец, и брезгливо добавила: — А эту дрянь выбросить.

— Не надо ничего выбрасывать, — сказал Алеша. — Я ее заберу.

— И на кой ляд она вам сдалась? — поинтересовался Пирогов.

— Нужна.

Ребенка запеленали в чистое, а грязную тряпицу Алеша аккуратно свернул и положил в карман.

— Нам пора, — сказал артист сестре. — Спасибо, что приняли малыша.

— Я не гарантирую, что он выживет, — сухо ответила сестра. И сурово добавила, стряхнув с папиросы пепел: — В нынешних-то условиях.

— Этого никто не может гарантировать, — сказал артист. — Но вы, по крайней мере, постараетесь.

— Вы нас просто спасли! — прогудел Пирогов. — Позвольте узнать, добрая самаритянка, как ваше имя?