Фреска судьбы
Шрифт:
— Мое имя не имеет к делу никакого отношения, — отрезала сестра. — И кстати, уберите руку с моего бедра. Это вам не подставка.
Пирогов досадливо крякнул, но убрал руку и постарался замаскировать смущение развязной улыбкой.
— Нам нужно ехать, — повторил артист. — Спасибо за все, сестра.
— Помогай вам Бог! — сказала в ответ сестра милосердия и перекрестила путешественников.
Когда подвода отъезжала от крыльца приюта, она крикнула:
— Эй! Как вас там? Постойте! Как его зовут?
Пирогов поспешно натянул вожжи. Лошадка остановилась, и путешественники переглянулись.
— Про
— Его фамилия Берсенев! — крикнул сестре артист. — Зовут Алексей!
Алеша возмущенно дернул его за рукав, но тот отмахнулся.
— Запомнили? Алексей Берсенев!
— А отчество?
— Пишите — Алексеевич! — снова крикнул артист. Затем повернулся к Пирогову и коротко распорядился: — Поехали! Ну же!
И повозка снова загромыхала по ухабам.
Когда отъехали подальше, Алеша сердито спросил у артиста:
— Зачем вы ей соврали?
— Благодаря моему вранью младенец получил имя и фамилию, — спокойно ответил тот. — А то назвали бы человека каким-нибудь Бездомным или Подкидышевым. Или еще какую-нибудь мерзость придумали бы.
Они взобрались на телегу.
— Странно, — с задумчивой полуулыбкой произнес Алеша, удобнее устраиваясь на рогоже. — Получается, что теперь на свете два Алексея Берсеневых.
— Не льстите себе, — откликнулся артист. — В одной только Москве Берсеневых штук сорок наберется. И половина из них Алексеи.
— То не в счет, я ведь про них ничего не знаю, — возразил Алеша.
— Вы и про этого ничего не знаете. А ну как вырастет живодер или палач. Как тогда запоете?
— Не говорите глупости, — нахмурился Алеша. — С чего ему вырастать палачом? Нет. Он будет достойным гражданином своей страны. Может быть, архитектором. А может, поэтом.
— А может, чиновником-казнокрадом, — подлил дегтя артист. — В чинах и в летах, в почтении и в достатке.
— Лично я бы от такой участи не отказался, — заметил Пирогов, берясь за вожжи. — Все лучше, чем стишки кропать да голой задницей сверкать. Пошла, милая! Пошла!
Он стегнул вожжами по крупу лошадки, и она лениво заковыляла по пыльной дороге крохотного городка с кривыми улочками и такими же кривыми домами, во многих из которых уже никто не жил.
Вскоре путешественники выехали на большак и двинулись прочь от города. Через полчаса Пирогов проворчал:
— Едем, едем… А ничего по сторонам не меняется. Одни осины да березки. Бесконечная равнина. И чего делим, непонятно. Тут ведь на всех хватит. Придумали тоже воевать, будто других забот нет.
— В гражданской войне, как и в любой войне вообще, есть свое благо, — сказал артист.
Пирогов посмотрел на него как на сумасшедшего, усмехнулся и спросил:
— Это какое же?
— Она наполняет жизнь людей смыслом, — ответил артист. — Одним дает идею, за которую не жалко и умереть, других наполняет бешеным желанием выжить. Всем находится дело. А вот представьте себя, что войны закончатся и наступит полное благолепие. Люди будут жить припеваючи, есть вволю, развлекаться в ресторациях, на маскарадах и на бегах. Испытав пресыщение от одних развлечений, они будут придумывать все новые и новые. Они станут покупать себе новомодные вещи и украшения,
потому что не захотят отстать в этом от соседей. Они будут гоняться за удовольствиями и вещами, как сумасшедшая собака гоняется за собственным хвостом, кусая пустоту.Говоря, артист все больше входил в раж.
— Со временем, — с мрачным удовольствием продолжал он, — им наскучит даже искусство. Ведь искусство рождается из желания противостоять несовершенству и ужасу мира. Из желания создать свой собственный вариант гармонии. Но наступит время, когда жизнь больше не будет ужасать людей. Они станут относиться к окружающему миру как к собственному дивану, на котором удобно лежать, а единственная проблема — чтобы не затекли бока. Впрочем, людям некогда будет отдыхать. Жизнь у них будет насыщенная, быстрая и пестрая. Как колесо, по которому бегает ручная белка. Но внутри этого колеса ничего, кроме пустоты. Даже настоящего удовольствия. Ведь истинную ценность жизни может дать только ее хрупкость и уязвимость.
Артист закончил свой монолог, и Пирогов насмешливо поинтересовался:
— А это вы для кого сейчас говорили? Если для юноши, так он давно спит. А если для меня, так не стоило и трудиться.
— Я говорил это для себя, — сухо сказал артист.
— А-а, ну если для себя, тогда ладно. Хотя, говорят, разговаривать с собой — весьма опасная привычка. Грозит расстройством рассудка.
Артист ничего на это не ответил и в продолжение последующего часа не издал ни звука.
Кони под юнкерами были рослые, горячие, не в пример пегой лошадке, запряженной в телегу, которая при виде красавцев жеребцов совсем оцепенела.
— А ну стоять! — крикнул один из юнкеров, гарцуя перед телегой. — Кто такие?
— Мы? — сонно ответил за всех Алеша.
— А вы тут видите еще кого-то? — иронично осведомился юнкер, поглядывая на путешественников черными мышиными глазками.
— Мы никто. Просто люди. Отстали от поезда.
Юнкер обратился к своему спутнику — пухлому, вальяжному, на вид совершенно неповоротливому:
— Смотри-ка, Коля, кажется, мы с тобой поймали большевистских шпионов.
— Мы не шпионы, — сказал Алеша. — Я бывший гимназист Алексей Берсенев.
— Гимназист? Занятно! — Юнкер указал нагайкой на артиста и насмешливо поинтересовался: — А этот, в дурацкой шляпе, тоже гимназист?
— Он итальянский циркач, — объяснил Алеша.
— Вот как? А поскладнее ничего придумать не могли? Слыхал, Коля, «циркач», да еще и итальянский!
— Почему бы и нет? — флегматично отозвался пухлый юнкер. — Нынче какого только сброда на дорогах не встретишь.
— Позвольте, я… — заговорил было Алеша, но юнкер с мышиными глазками оборвал его грубым окриком:
— Молчать! Какое задание выполняете?
— Никакого, — ответил, начиная сердиться, Алеша. — Просто ходим по деревням и городам в поисках заработка.
Пухлый юнкер убрал в карман какую-то коробочку, шмыгнул носом и сказал:
— Митя, по-моему, они говорят правду.
— Это ты так думаешь, — возразил ему юнкер с мышиными глазками. — Я всегда говорил, Коля, что ты чрезмерно доверчив. Будь добр, подержи этих темных личностей на прицеле, пока я их обыщу.