Фрейд

Впрочем, у этой истории может быть и совершенно другая подоплека. Не исключено, что именно на рубеже 1896 и 1897 годов отношения Фрейда с Минной Бёрнейс переступили ту грань, за которой заканчиваются обычные отношения между свояком и свояченицей. С точки зрения еврейского закона (с которым Фрейд был, безусловно, знаком) интимные отношения с сестрой жены при жизни последней являются такой же «мерзостью», как и все остальные виды инцеста, включая отношения между родителями и детьми. Таким образом, переспав с Минной, Фрейд не просто изменил жене, но и совершил тяжелое сексуальное преступление, свидетельствующее — для него лично — об извращенности его натуры. Возможно, этим и объясняется его мрачное настроение в тот период. В поисках самооправдания он и придумывает с начала версию о том, что извращенцем был его отец, а затем, как и многие легко поддающиеся самовнушению натуры, сам уверился в этой версии.

Впрочем, и это не более чем версия.

Факты же заключаются в том, что на протяжении всей жизни Фрейд (и, очевидно, небезосновательно) подозревал себя в склонности к различным сексуальным перверсиям — в том числе к педофилии и гомосексуализму. В частности, в мае 1897 года он признался в письме Флиссу, что ему снилось, будто он испытывает сексуальное желание по отношению к своей дочери Матильде. По ряду намеков, разбросанных по письмам и книгам Фрейда, можно предположить, что в его снах, сопровождавшихся первыми поллюциями, в качестве сексуальных партнерш выступали мать и сестры. Не исключено, повторим, что записи об этих снах содержались в уничтоженных им после знакомства с Мартой детских и юношеских дневниках — она не должна была узнать об этом ни в коем случае.

Но тогда, в феврале 1897 года, он жалуется Флиссу, что «женщины» (то есть Марта и Минна) не дают ему «экспериментировать» с полуторагодовалой Анной, а детский врач Фрейдов Оскар Рие (видимо, опять-таки по просьбе «женщин») тоже настойчиво попросил его отказаться от подобных «экспериментов». О том, в чем именно должны были заключаться эксперименты, мы можем сегодня только догадываться.

Чувствуя, что у него самого что-то не в порядке с направленностью сексуального влечения, Фрейд всё больше погружается в «самоанализ». Само это сакраментальное слово было произнесено впервые в письме Флиссу от 14 августа 1897 года, в котором есть и вошедшие во все хрестоматии слова Фрейда: «Главный пациент, который меня занимает, — это я сам». И далее: «Моя незначительная истерия, очень осложнившаяся вследствие обилия работы, немного ослабла… Этот анализ труднее любого другого… Несмотря ни на что, я считаю, что нужно его продолжать, и он составляет необходимую промежуточную часть моей работы…»

Таким образом, если продолжить аналогию с историей христианства, эта дата может быть названа «рождеством» психоанализа, хотя, как уже было сказано, копаться в тайниках своей психики и вытаскивать оттуда завонявшее грязное белье Фрейд начал задолго до этого.

Правда заключалась в том, что смерть Кальмана Якоба Фрейда помогла ему осознать роль отца в жизни человека и в формировании его личности, и с этих пор фигура отца станет ключевой в теории психоанализа.

Глава четвертая БОЛЬШАЯ СТИРКА

Согласно Полу Феррису, одним из мотивов, побудивших Фрейда к самоанализу, «возможно, было желание избавиться от сомнений по поводу того, что Якоб сделал или не сделал». Погрузившись в собственное прошлое, Фрейд восстановил в памяти свои, как ему казалось, пронизанные сексуальностью отношения к няне, двусмысленные чувства к матери и племяннице, враждебное отношение к умершему в младенчестве брату и т. д., но при этом Фрейд не обнаружил в этих глубинах ничего, что касалось бы «недостойного поведения» отца.

Всё это невольно заставило его усомниться в верности собственной теории совращения и заставило искать другие объяснения природы неврозов и сексуальных влечений [105] . Он по-прежнему занимается пациентами, выпытывая у них воспоминания, призванные подтвердить теорию совращения, но в письме Флиссу от 16 мая 1897 года пишет, что «нечто во мне зреет и бурлит», и упоминает о своем желании написать книгу о толковании сновидений.

Тогда же, в мае, Фрейд подает ходатайство о присвоении ему звания экстраординарного профессора. Это ходатайство поддержали два светила — Нотнагель и фон Крафт-Эбинг. Тот самый Рихард фон Крафт-Эбинг, который за год до того отнес теорию совращения Фрейда к «научным сказкам». При этом, не скрывая своего скептицизма по поводу научной ценности выводов Фрейда, фон Крафт-Эбинг отметил, что исследования соискателя профессорского звания «доказывают неординарность его дарования и способность направлять научные поиски на новые пути». Точнее, пожалуй, не скажешь. Что же касается Нотнагеля, то он чрезвычайно ценил Фрейда как традиционного невролога, а к прочим идеям бывшего ученика относился просто как к чудаковатым фантазиям.

105

Повторим, что в современной западной психологии широко распространено мнение, что теория совращения — одно из самых гениальных прозрений Фрейда, подтвержденное затем в ходе различных психологических и социологических исследований. Согласно этой концепции, травма, полученная девочкой при совращении, порой даже может вызвать соматическое заболевание или усилить предрасположенность к нему. Однако мы оставим эту точку зрения на суд читателя.

Но хотя рекомендация фон Крафта-Эбинга и Нотнагеля значила очень много, Фрейд понимал, что шансы на присвоение ему звания профессора были очень невелики — в ответ на появление значительного количества евреев среди ученых, врачей, адвокатов, литераторов, политиков и т. д. по всей Европе начал заметно усиливаться антисемитизм. Эти сомнения Фрейда в положительном ответе на его ходатайство и нашли затем свое отражение в известном сновидении, на примере которого Фрейд в «Толковании сновидений» показывает, как работают в наших снах феномены цензуры и искажения.

«Весной 1897 года, — пишет он в „Толковании сновидений“, — два профессора нашего университета внесли предложение о назначении меня экстраординарным профессором. Известие это было неожиданным для меня и обрадовало меня, как выражение дружеского отношения со стороны двух выдающихся ученых. Я подумал тотчас же, однако, что не имею никаких оснований связывать с этим каких-либо надежд. Министерство народного просвещения в последние годы не удовлетворило целый ряд таких ходатайств, и несколько моих старших коллег, совершенно равных мне по заслугам, уже много лет тщетно ожидают назначения. У меня не было никаких причин думать, что меня ждет лучшая участь. Я решил, таким образом, ни на что не надеяться…

Однажды вечером меня навестил один мой коллега, один из тех, участь которого заставила меня отказаться от надежд на назначение профессором. Он уже долгое время состоит кандидатом в профессора, титул которого, как известно, превращает врача в нашем обществе в полубога; он менее скромен, чем я, и время от времени наведывается в министерство, стараясь ускорить свое назначение. После одного из таких посещений он и явился ко мне. Он сообщил, что на этот раз ему удалось припереть к стене одно высокопоставленное лицо и предложить ему вопрос, правда ли, что его назначению препятствуют исключительно вероисповедные соображения.

Ответ гласил, что конечно — при теперешнем настроении — его превосходительство — в данное время не может и т. д. „Теперь я, по крайней мере, знаю, в чем дело“, — закончил мой друг свой рассказ. В последнем для меня не было ничего нового, и он только укрепил мое убеждение. Те же самые вероисповедные соображения стояли на пути и у меня.

Под утро после этого посещения я увидел следующее сновидение, чрезвычайно интересное также по своей форме; оно состояло из двух мыслей и двух образов, так что одна мысль и один образ сменяли друг друга…

1. Коллега Р. — мой дядя. Я питаю к нему нежные чувства.

2. Он очень изменился. Лицо его вытянулось, мне бросается в глаза его большая рыжая борода…»

Далее Фрейд подробно анализирует это сновидение, рассказывает про своего дядю Иосифа, про другого коллегу Н., также претендующего на звание профессора, и, наконец, приходит к выводу, что сновидение носило лицемерный характер и отражало страстное желание Фрейда стать профессором. Совмещение во сне образов столь не любимого Фрейдом дяди Иосифа, а также коллег Р. и Н. преследовало, по его мнению, вполне конкретную цель. «Если в отсрочке назначения моих коллег Н. и Р. играли роль „вероисповедные соображения“, то и мое назначение подвержено большому сомнению; если же неутверждение обоих обусловлено другими причинами, не имеющими ко мне никакого отношения, то я всё же могу надеяться. Мое сновидение превращает одного из них, Р., в дурака, другого, Н., в преступника; я же ни тот ни другой; общность наших интересов нарушена, могу радоваться своему близкому утверждению, что меня не касается ответ, полученный коллегой Р. от высокопоставленного лица» [106] .

106

Фрейд З.Толкование сновидений. С. 149.