Фрикадель

Жуть поняла, что с летучей помехой всё кончено. Она ослабила хватку и лапа, раскрутившись, подбросила смятый пушистый комок высоко в воздух. Неськино тельце перелетело рощицу и приземлилось в бабы-Агатином обширном огороде, на мягкую огуречную грядку.

Почувствовав, что более ей никто не угрожает, тварь начала зачерпывать очередным слизистым щупом грязную жижу и таскать ее внутрь капсулы, где эта болотная грязь, вступая в химическую реакцию со студенистым телом, совершала чуждые всей живой материи превращения. И Нечто, ощущая себя в состоянии перерождения, затаилось…Пока.

Неська очнулся от резкого мышиного запаха. Мышиная вонь проникала в мозг и там жужжала и билась как назойливый и особо крупный шершень. Неська попытался уйти от вони – куда-нибудь спрятать голову, отвернуться. Но как только он попробовал пошевелиться, тело захлебнулось болью, источник которой пульсировал у него в спине.

Боль сверлящей иглой отдавала в голову, не давая ее поднять, расправить изломанные крылья. Однако противный мышиный запах оказался сильнее боли. Неська собрал в едино всю свою волю и потащил истерзанное тельце в родной сарайчик. «Скоро взойдет солнце, и мои глаза ослепнут на свету», – думал Неська, отвлекая себя от боли. Наконец, он заполз в домик и упал без чувств на свежую травяную подстилку, заботливо постеленную бабушкой Агатой. Запахло свежим сеном, лугом, цветами…

Все стихло. И лишь в яме на берегу ручья из чужеродной капсулы раздавались противные чавкающие звуки, далеко разносившиеся в предрассветной тишине и заставляющие лесных обитателей обходить нехорошее место стороной. В Лесниках появилась Жуть.

Он растёт!

Рассвет летнего дня упрямо подталкивал ночь в маренговый бок. Как только краешек неба на востоке засветился изнутри первым, еще рассеянным и неверным светом, проснулись птицы. Воробьи, отчаянно толкаясь и сбивая с яблоневых листьев крупные капли росы, начали приводить в порядок растрепавшиеся за ночь перья, оглашая окрестности звонким жизнерадостным чириканьем.

Папаша-скворец выпрыгнул из скворечника на деревянную приступочку и защелкал, засвистел! В коровнике заворочались и завздыхали коровы, ожидая прихода бабушки Агаты. Скворец услышал коровье фырканье, и по саду понеслась задорная скворчиная трель, включающая это живописное фырканье, звук дедушкиного шлифовального круга и вопли кота, катающегося время от времени в валерьяновых джунглях на задах птичника.

Пестрые оранжевоклювые гуси принялись тихонько гоготать у себя в сарайчике. Сначала их неровный гогот напоминал неразборчивое бормотание. Но буквально через минуту руководство гоготом взяла на себя старая гусыня, и стало очень похоже, что гуси непременно замышляют что-то подозрительное. Гусыня начинала гоготать первая – скрипучим, отрывистым «га-га-га», через несколько секунд к ней подключались горластые молодые гусаки, а еще через несколько голосила уже вся стая. Затем, как по команде невидимого дирижера, гогот резко обрывался. Через полминуты гусиный концерт снова открывала старая гусыня, и гогот повторялся в том же стройном запевочном порядке.

Из курятника выскочил красно-рыжий петух, лихо взлетел на деревянный заборчик, оглядел строгим взглядом начальника подведомственную территорию, распушил перья и звонким, восторженным криком известил всех обитателей Лесников о том, что утро уже пришло, оно здесь, во всей своей красоте.

Первой из домика вышла Бабушка Агата и, погромыхивая ведрами, направилась к коровнику: пришло время подоить Майку и Октябрину и отвести их на люцерновое пастбище. Затем в дверях появился дедушка, потянулся со вкусом, выключил китайский фонарик и, пробормотав в усы: «Эх, разорались!», – потопал в гусиный сарайчик, чтоб вывести из заточения гусиный хор, а заодно и кур покормить.

На Никиткиной тумбочке ожил будильник. Из крошечной пуговки, вмонтированной в зеленоватый тумбочкин бок, вылетел радужный переливающийся луч, в воздухе превратившийся в объемные цифры: 16.06.2078…05:15. И тут же из динамика донесся жизнерадостный щенячий лай звонка. Юлечка, не открывая глаз, метнула в будильник розового плюшевого зайца.

– Опять у тебя будильник «лает», – невыспавшимся голосом проворчала она, – поставь что-нибудь музыкальное, а то мне каждое утро кажется, что бабушкин Франя еще щенок, и что он опять лужу пустил в доме. – И девочка отвернулась от тумбочки и Никитки, не забыв на голову натянуть одеяло.

Никитка, не любивший утром долго валяться, спрыгнул с кровати, в один взмах накрыл постель покрывалом, и, сжалившись над Юлечкой, выключил тявкающий будильник. Засунув ноги в тапки, мальчик, поеживаясь от утренней прохлады, вышел на крыльцо и сделал несколько упражнений, разминая сонные мышцы и с наслаждением втягивая носом свежий цветочный воздух. Когда он вернулся в дом, Юлечка уже встала, успела заправить кровать и теперь сидя на ней, расчесывала щеткой длинные медно-золотые волосы, раздумывая, одну косу заплести, две, или собрать хвост.

Серые, такие же, как у сестры, его глаза потеплели, разглядывая Юлечкины волосы. Он любил смотреть, как младшая сестричка заплетает косы, будто из солнечных ниток плетет затейливый узор.

– Привет! – сказал Никитка, – быстро ты встала! Давай заплетайся скорее, да бежим умываться, а то мне уже не терпится посмотреть, как там наш Фрикадель?

Ребята, ополоснув на скорую руку лицо и почистив зубы, поскакали на кухню, где вчера вечером оставили спать в «гнезде» маленького дракончика.

Право первой добежать до шапки, Никитка, как настоящий джентльмен, предоставил сестренке. Юлечка дернула на себя рукав пушистой кофты, которой вчера укрыла дракошу. Никого. Фрикаделя в «гнезде» не было.

– Ай! – вырвалось у девочки, – Ник! Как же так! Он сбежал!

– Не волнуйся, сестра! – рассмеялся Никитка, изучавший тем временем вылизанные тарелки из-под сыра и масла, которые вчера вечером были полны, и стояли, забытые, всю ночь на столе, – он просто проголодался! Растущий организм! – и мальчик постучал тарелочками друг о друга.

– Так! – к Юлечке вернулась способность мыслить логически, – Наш малыш выспался, поел и, скорее всего,…отправился гулять. Пошли за ним, он наверно, в саду!

Дети выскочили на кухонное крылечко, затем – на тропинку, и по ней побежали за угол домика – в сад.

В саду их ожидало зрелище…На любимой Юлечкиной ромашковой клумбе будто резвился упитанный детёныш бегемота – стебли цветов поломаны, а ромашковыми лепестками усеяна вся дорожка. В колокольчиках живописной кучкой лежали шарики драконьего помета. А двухметровые мальвы шатались, словно от порывов специального мальвового ветра.

– Фри-ка-де-е-ль! – крикнула девочка, возмущенно уперев руки в боки, точно как бабушка – Поди сюда! Живо!

Мальвы перестали сотрясаться, и наступила подозрительная тишина.

– Фрикадель! – позвал уже спокойным голосом Никитка, – Выходи, не бойся, мы не будем на тебя больше орать. Честно.

Мальвы пошевелились, явно выражая сомнение.

– Фрикадель, я уже не сержусь! – добавила Юлечка, жестами показывая Никитке, чтобы тот потихоньку двигался в строну мальвового леса.

Дети на цыпочках, стараясь громко не шуршать гравием дорожки, почти дошли до цветов… Как тут из-за резного мальвового листа показалась довольная мордочка дракончика. Ну да, конечно, это была именно она: те же колечки фиалковой шерсти, тот же розовый рог на синем клюве, те же невинные перламутровые глаза, которые недоуменно хлопали кудрявыми ресницами, пытаясь выяснить, из-за чего, собственно поднялась суматоха. Дети замерли, как вкопанные. Никитка хотел, похоже, что-то сказать: открыл, было, рот, да забыл захлопнуть его, засмотревшись на счастливую дракошкину физиономию. Дело в том, что и рог и глаза, да и сама драконья мордаха стали по сравнению со вчерашним вечером просто огромными!