Фронтовичка

— А как все-таки тебя зовут?

Он быстро взглянул на нее, жалко, растерянно и в то же время со странной, просящей надеждой улыбнулся и привычно злобно буркнул:

— Геннадием. — Подумал и добавил: — Генкой.

Вероятно, это было смешно, но никто из взвода не шелохнулся, никто не усмехнулся. И Валя поняла состояние своих будущих товарищей. Она устало, мягко улыбнулась и протянула левую руку следующему разведчику.

Ей жали руку осторожно и почтительно, как учителю, и смотрели так, будто видели что-то новое, непривычное но, кажется, заслуживающее уважения. Валя нарочито капризно пошутила:

— Жаль, что на гитаре теперь не сыграешь… Но ведь до свадьбы заживет? — И уже совсем иным, деловым и даже строгим тоном спросила: — Товарищи, комсомольцы есть?..

И ей с готовностью ответили несколько голосов. Она записала фамилии в блокнот, который на прощание подарил ей начальник политотдела, поговорила с каждым из них и ушла, так и не взглянув ни на ефрейтора, ни на его дружков. Чем дальше она отходила от бревен возле котлована, тем сильнее усталость наваливалась на плечи, и ей хотелось спать, как после удачного, но трудного концерта. Она спросила себя, не играла ли она перед этими ребятами, не выдавала ли себя за кого-то другого, и ответила:

— Нет, просто я была такой, какой хотела быть.

Пока Валя знакомилась с разведчиками, Лариса осваивала выстроенную для них землянку и знакомилась с Липочкой. Знакомство это прошло успешно, потому что, когда Валя пришла домой, Лариса уже покрикивала так же, как и в «девичьей» избе.

— Липка, сходи по воду.

Липка, перестав жевать сухарик, бежала по воду.

— Ну, дура, — озабоченно, но с оттенком восторга покачала головой Лариса. — Как таких в политотделе держат.

Потом Валя ходила знакомиться с Анной Ивановной и заодно выклянчила у нее марли для занавесок на окна и полочки. Врачиха напомнила ей другую, черненькую и, должно быть, худенькую после родов, Аню, и Валя боялась, что разговор с ней не получится. Но Анна Ивановна оказалась на редкость словоохотливой и добродушной. Она не только достала марлю, но и вытащила откуда-то старые, но тщательно накрахмаленные простыни и наволочки, подарила Вале вышитую дорожку и салфеточку.

— Если бы выгнали, как важно женщине сохранить уют. Без этих мелочей грубеешь, перестаешь понимать, что ты — женщина.

Анна Ивановна пошла вместе с Валей и сразу же вмешалась в общие дела по устройству жилья. Лариса встретила врача настороженно и первое же ее предложение сурово отвергла. Анна Ивановна минутку подумала и спросила:

— А вам не кажется, что вот так будет лучше?

Лариса милостиво согласилась. И как-то получилось так, что, хотя все придумывала и делала Анна Ивановна, утверждала и руководила все-таки Лариса.

К вечеру в странно белой, какой-то воздушной землянке пахло землей, духами, свежеокоренным деревом, цветами и еще тем необыкновенно чистым, приятным и терпким, чем пахнут девичьи общежития.

За день все устали. Укладываясь спать на топчане, необычно задумчивая Лариса словно бы вскользь сообщила:

— Комбат у них мотострелковый очень хорош. Говорят, из студентов…

Валя не придала этому значения — она еще не знала Ларисиных вкусов, но то, что она, кажется, впервые хорошо отозвалась о мужчине, насмешило. Представить себе Ларису влюбленной или даже увлеченной кем-нибудь было просто невозможно, поэтому, готовясь к завтрашнему серьезному дню продолжения знакомства, Валя не пыталась ни поддержать подругу, ни посмеяться над ней. Это казалось ненужным и несерьезным. А Вале было приятно сознавать, что день прожит бурно и очень серьезно: теперь, когда она готовилась служить вместе с отцом, ей были особенно важны серьезность и осмотрительность, чтобы если не поддержать, то уж, во всяком случае, не уронить отцовский авторитет.

Утром их вызвал комбат Прохоров.

Он принял их возле машины-фургона и, когда девушки доложили, едва заметно смутился: видно, девичьих докладов он еще не принимал. Потом стал наигранно строгим, покраснел, рассердился на себя и стал действительно строгим.

Пока Лариса рассказывала о себе, Валя рассматривала капитана, высокого, статного, со слегка скуластым, но приятным лицом и не то что курносого, а с этакой милой седловинкой на переносье. На лоб выбивался волнистый густой чуб — волосам было явно тесно под хорошо сшитой фуражкой. В рисунке его губ было что-то и властное, и нежное, доверчивое, почти детское, не вязавшееся с серьезностью его взгляда и слов. И это понравилось Вале, и в то же время она опять почувствовала себя более взрослой, чем он. Поэтому, внешне сохраняя обычное воинское уважение к старшему по званию и положению, внутренне она посматривала на него слегка покровительственно.

Когда это чувство устоялось, она прислушалась к Ларисиному голосу и не узнала его: в нем появились такие грудные, волнующие нотки, что Валя с удивлением посмотрела на нее. Лариса изменилась и внешне: всегда либо розовое, либо красное лицо побледнело, разлетистые ноздри трепетали, фигура стала подбористей, женственней. Все это было так необычно, что Валя, твердо убежденная в своей теперешней стойкости перед всеми сердечными переживаниями, уже настроенная на слегка покровительственный лад, не могла не улыбнуться.

Капитан, который смотрел на Ларису все так же серьезно, но так, что даже Валя поняла его хорошую и непривычную растерянность перед этим неумелым и даже не совсем, пожалуй, красивым проявлением симпатии, заметил эту Валину улыбку, прервал разговор с Ларисой и обиженно сказал:

— О вас мне известно, что вы неплохо пользуетесь приемами самбо. Только в мирное время?

Капитан ошибся, и этой ошибкой немедленно воспользовалась Валя:

— В мирное время я самбо не изучала.

— Я хотел сказать…

Неожиданно взяло верх покровительственное настроение, и Валя совсем уж непочтительно перебила своего начальника:

— Я понимаю, что вы хотели сказать.

И посмотрела на него как можно спокойней и холодней — пусть не думает, что она из слабеньких. Она фронтовик, солдат. И пусть с самого начала смотрит на нее только как на солдата. Все его красоты — не для нее. У нее есть отец, и, как говорится, на данном этапе этого вполне достаточно.

Капитан выдержал ее холодный взгляд и совсем неожиданно для Вали успокоился. Мягкие, приятные черты его лица заострились и углубились. Глаза загорелись, и выдержать их пристальный взгляд было очень тяжело. Капитан решил:

— Будете в разведвзводе. Кстати, займитесь с разведчиками и самбо — программу представьте мне. Можете быть свободны.

Валя круто повернулась, топнула ногой на первом шаге и отошла в сторону. Здесь, поджидая Ларису, она услышала, как приветливо, с неуловимо озорными и в то же время нежными нотками заговорил с ней капитан:

— Так вот, я и попрошу вас поработать как следует. Понимаете, здесь нужна настоящая… женская, что ли, душа. Народ устал — ведь два года на фронте. А радостей мало. Так нужно, чтобы он хоть поел как следует. Вкусно. Продуктов в общем-то хватает, а вот душу в них никто не вкладывает. Думаю, что сумеем помочь кое-какими самозаготовками — молодой картошкой, зеленью. Съездим в колхозы. Сумеете?

— Я… я постараюсь, товарищ гвардии капитан, — пропела Лариса, и тут только Валя заметила на капитанской гимнастерке гвардейский значок.

— Не думайте, конечно, что вам придется ворочать в одиночку. Людей на кухню буду выделять в достатке. Но главное — организация и вот эта самая душа. Понимаете?

Валя с неожиданным удовольствием слушала не совсем обычный, певучий говор капитана с мягким южным «г», с протяжными гласными, его густой и приятный голос. Но когда поймала комбата на том, что он произнес слово «вкладывает» с едва заметным мягким знаком на конце, подумала: «Какой он студент. Он, видно, из деревни».